Граната (Остров капитана Гая)

Гай вдохнул посвежевший воздух с запахом моря и корабля, с лунным светом, и на миг показалось, что все ему снится. Он подошел к Толику и Ревскому, которые беседовали у фальшборта. Толик молча притянул Гая к себе. Ревский сказал:
– Накладок сегодня кошмарное количество. Но с Гаем получилось здорово. Лучшие кадры.
Гай съежил плечи.
– Не надо эти кадры. Выключите их из картины…
– Да ты что! Зачем?
– Ну… – Гай ощутил, как опять царапнулись в горле слезинки. – Потому что это не так…
– Что не так, Гай? – осторожно спросил Ревский.
– Потому что… нечестно. Я не про этого капитана думал…
– Я понял, – мягко проговорил Ревский. – Конечно, ты думал не про эту куклу на носилках. Про что-то свое… Но ведь горе-то не бывает нечестным. Люди будут смотреть этот фильм, и, может, каждый вспомнит какую-то свою печаль. На то, брат ты мой, искусство и существует. Согласен?
– Не знаю, – вздохнул Гай.
Толик сказал:
– У меня, по правде говоря, тогда тоже в горле заскребло.
Гай поднял глаза: правда?
– Вспомнил, как в детстве про лейтенанта Головачева читал, – задумчиво объяснил Толик. – Как его хоронили на острове Святой Елены. А потом про Курганова…
– Ты о чем это? – спросил Шурик.
– А помнишь ту папку, с которой вы меня поймали? Ну, в первый день знакомства… Я тащил рукопись для перепечатки…
Толик стал рассказывать Ревскому то, что Гай уже знал (знал, а все равно интересно слушать). Гай стоял рядом, и ему было хорошо, только слегка покачивало на гудящих от усталости ногах. Вдруг заныл в ступне вчерашний ядовитый укол. Гай сбросил незашнурованный кед и поставил ногу на теплую черную тень на досках палубы. Боль угасла.
– …Такие вот совпадения: и тогда Крузенштерн, и сейчас. И снова встреча… – сказал Толик.
– Это хорошо, что снова, – тихо отозвался Ревский. -
Это даже представить невозможно, как здорово… А то ведь…
– Да… А знаешь, Шурик, эта рукопись была для меня тогда не просто повесть. Она… ну, как бы часть жизни. Я все, что читал в ней, на себя прикидывал. И она помогла мне в те дни… Ну, после той истории, когда я сбежал от вас в походе… Как вспомню этот случай, тошно становится. До сих пор…
Шурик спрятал серьезность под шутливым полувопросом:
– Наверно, сейчас инженер-конструктор Нечаев уже не боится гроз…
Гай почувствовал невидимую в тени улыбку Толика.
– Да и ты, Шурка, не тот. Внешне все такой же, а характер… Посмотрел я, как ты тут командуешь, подумал: “Где тот мальчик в матроске?”
– В нашем деле иначе нельзя, пропадешь… Но мальчик во мне, внутри, – без улыбки сказал Ревский. – Я с ним иногда советуюсь, если трудно.
Подошел Женя Корнилов – тот паренек, что играл Грина.
– Почему это катера до сих пор нет? Потонул?
– Не ворчи, старик, – сказал Ревский. – Я заметил, что ты сегодня вообще не в ударе. Крупные планы придется переснимать. Не оставишь свою меланхолию – разжалуем в юнги. А в новые капитаны выберем вот его, – он хлопнул Гая по спине.
Женя ответил как-то излишне серьезно:
– Не выйдет. Его время еще не пришло. Сперва пришлось бы похоронить меня, а до этого далеко… Вон катер стучит…
До причала ГРЭС было ближе, чем до города, но ведь не станешь просить, чтобы ради двух пассажиров катер делал крюк почти в три мили.
Пришлось ехать с киногруппой до Графской пристани, а оттуда уже рейсовым инкерманским катером домой.
Толик и Гай сидели на корме. Гай почти спал, прислонившись к твердой спинке скамьи. Но когда опять проходили мимо “Крузенштерна”, он подскочил и шагнул к борту.
Парусник, черный на фоне лунного неба, казался безлюдным и таинственным. Луна без остановки прокатилась через его четыре мачты и густой такелаж. Это был как бы еще один кадр в бесконечном фильме сегодняшнего дня. Гай вздохнул устало и благодарно.
Толик встал рядом.
– Все хорошо, Гай, да?
Гай кивнул. Толик сказал неуверенно:
– Немного обидно только, что не повидал я нынче одного человека… Ну, он знает, что сегодня я мог и не прийти.
– А эту… человека как зовут? – сонно пошутил Гай Толик молча взъерошил ему затылок.
– Зато ты с Шуриком своим повстречался, – сказал Гай.
– Это самое главное. Подарок судьбы… Мы и знали-то друг друга с ним недолго, одно лето, а вот осталось это на всю жизнь… А расстались тогда мы по-обидному, чуть до драки дело не дошло.
– Из-за чего?
– Не умели до конца стать друзьями. Третий мешал…
– Не умели, а говоришь “друг детства”…
– Сейчас-то ясно, что друг. И знаешь – будто камень у меня с души…
– По-моему, и у него, – сказал Гай.
– Наверно… Некоторые считают, что в детстве все будто игрушки. Беды, мол, ненастоящие, обиды пустяковые. И вообще будто детство – время несерьезное. Ты этим дуракам не верь.
Гай пожал плечами. Верить дуракам он не собирался. Как он мог считать несерьезной всю свою жизнь?
 
ПЕСТРЫЕ ДНИ
Следующие сутки показались Гаю длинными, как целое лето.
Утром Толик сказал:
– Мишель! Я сдаю тебя на поруки режиссеру Ревскому. Мы договорились вчера. Днем у меня совещание с моряками, а вечером…
– Личная жизнь.
– Именно. Я иду в театр и вернусь только ночью. Чтобы ты не изводился и не дрожал от страха в одиночестве, переночуешь у Шурика в гостинице.
Ликуя в душе, Гай все же яростно возмутился:
– Кто дрожит от страха в одиночестве? Да я за тебя боюсь, когда ты где-то болтаешься допоздна!
– За меня?! А что может случиться со мной?
– А со мной? Ты за меня все время трясешься, а я за тебя не должен?
– Ну… – сказал Толик потише. – Я уже большой мальчик.
– Думаешь, с большими никогда ничего не случается?
– Со мной ничего не случится, – пообещал Толик. – А ты на судне не болтайся в неположенных местах и старайся не мозолить глаза Станиславу Яновичу.
– Хм… – сказал Гай.
День Гай провел чудесно. Сначала он помогал чистить тонкие трехгранные шпаги оружейнику Косте и между делом щелкал курками мушкетов и пистолетов всех систем. Потом смотрел, как снимается эпизод “Спор о капитане”. Дело в том, что на “Фелицате” после смерти старого капитана команда разделилась на две враждебные группы. Одна – со штурманом Дженнером, другая – с лейтенантом Реджем. Шел отчаянный спор: кого ставить новым капитаном. Казалось, дело вот-вот дойдет до ножей и пистолетов (они уже поблескивали в руках матросов). Но Женька (тот, что юный Грин и он же юнга Аян) бросил свой пистолет на палубу и заговорил – о том, что корабль один, путь в океане длинный, и если люди всерьез хотят бросить неверное и бесчестное пиратское ремесло и отыскать дальний желанный остров, надо не волками смотреть друг на друга, а помнить о морском товариществе. Иначе – лучше уж сразу спуститься в трюм и пробить в днище дыры.
В трюм никто не пошел, а смелого Аяна обе группы выбрали капитаном.
…Потом фотокорреспондент “Ленфильма” Иза попросила Гая помочь ей отпечатать снимки. Печатали в железной кладовке, где у стен лежали спасательные жилеты. Там стояла жара от горячего глянцевателя и от солнца, которое снаружи разогрело стену рубки. Но снимки были интересные – с разными сценами из фильма, с “Крузенштерном” на якоре, с картинками из корабельной жизни. Гай увидел и себя. Сначала – как он развлекается пистолетами, а затем – в шеренге с матросами, рядом с Толиком (слава богу, еще до той минуты со слезами). А потом – на палубе, с громадным ломтем арбуза у рта. Иза сказала, что подберет Гаю на память целую пачку карточек. Благодарный Гай старался вовсю – выхватывал из воды мокрые фотографии и лихо накатывал их на горячую жесть глянцевателя. А Иза мурлыкала:
Вне цивилизации,
Вне культурных зон
Без жены, без рации
Жил-был Робинзон.
Не имея сведений
О людских делах,
Проживал безбедно он,
Но однажды – ах!..