Полосатый жираф Алик
Тогда-то Вселенная и содрогнулась от рева…
Коптилка окончил свой рассказ и с видом скромного героя взялся за новую порцию вареников (они на блюде не убывали). Сперва раздался общий хохот. Даже Сырая Веранда улыбнулась. А Локки, тот взлетел на спинку стула, сделал стойку на руках и от восторга заболтал ногами. Но очень скоро хохот притих. Угас. Почему-то все странно примолкли. И Коптилка, зажав вареник в зубах, с удивлением вертел головой: что такое с друзьями?
А те смотрели виновато.
– М-да, Коптилка… – вздохнул наконец Голован. – Победителей, конечно, не судят, но…
– Что «но»? – Коптилка обиделся и положил надкушенный вареник на тарелку.
– Нехорошо как-то, – нерешительно сказала Аленка.
– Что нехорошо?! – взвинтился Коптилка. – А подпускать ядовитость в придуманную крапиву хорошо? Кириллка вон как… завопил…
Кириллка поднял серые честные глаза. И смущенные, и… твердые. Он так смотрел, если надеялся кого-то убедить в справедливости. А делал он это часто. Даже в ту минуту, когда к ним в третий класс ворвался бандит и заорал, махая автоматом, что всех берет в заложники и пусть ему дадут самолет и миллион долларов, а пока не дадут – всем сидеть и не пикать, Кириллка попытался доказать правду: «Но послушайте, пожалуйста, мы-то здесь при чем? Ведь не мы же виноваты в ваших несчастьях. Ведь…» – «Ма-алчать!» – и псих нажал спуск.
Но это случилось давно. Нынешний же случай был, конечно, не страшный, а пустяковый. Однако Кириллка и теперь смотрел очень серьезно.
– Понимаешь, Валерик, это ведь Рыкко подсунул нам ядовитость. Потому что он такой. Но мы-то не такие. Зачем нам быть как он…
Коптилка тяжело сопел. Его немытые уши заметно порозовели.
Сырая Веранда сказала:
– А по-моему, так этому Рыкко и надо.
Аленка возразила:
– Но ведь он спал…
Музыкант Доня, который очень любил книжку «Три мушкетера», поддержал Аленку:
– Надо вступать в бой открыто, а не со спины. И не с пятки…
– Да, – сказал свое слово и Голован. – Крапивная ядовитось, это, конечно, «казус белли», то есть повод для войны. Но войну надо начинать с объявления.
– А он-то! – опять возмутился Коптилка, но неуверенно. – Он-то разве нам объявлял?!
Минька Порох молчал и хлопал белыми ресницами. По правде говоря, ему нравилось то, что сделал находчивый Коптилка. И зачем каждый раз объявлять этому коварному Рыкко войну, если она и так идет давным давно? И нападение со спины (и с пятки) на войне дело обычное и справедливое. Но… вот Кириллка сказал: «Мы-то не такие». И в его словах была какая-то более «справедливая справедливость».
А Локки сидел на спинке стула, как мартышка, и ничего не понимал. Его государство Цтаанатаиннакоа-ката и соседние страны никогда не объявляли войну своим врагам. Наоборот, считалось великой доблестью напасть на другой народ неожиданно, уничтожить врагов, пока те не успели взяться за мечи, а уцелевших обратить в рабов… Но, с другой стороны, Локки понимал: он в здешней компании самый маленький и не самый умный. Лучше помолчать.
Минька наконец пришел к определенному мнению:
– Ты, Коптитлка вообще-то молодец. Только надо было сначала крикнуть в пространство: «Ну, погоди, Рыкко, мы тебе это припомним! Берегись!» И тогда уж…
– Подумаешь, прижгли ящерице пятку, – буркнул Коптилка. – Что мне теперь, колотиться башкой о самый большой астероид?
– Не надо колотиться, – сказал Кириллка. – Ты слетай опять к Рыкко да извинись.
– Че-во-о-о?! – Коптилка вытаращил глаза.
– Вот тебе и «чего», – подвел итог Голован. – Кириллка прав. Извинись. Чтобы, так сказать, стабилизировать межзвездную обстановку и не нарушать гармонию Великого Кристалла.
– Ненормальные, да? – жалобно спросил Коптилка.
– Не упрямься, – сказал Доня Маккейчик. – Ты же всё понимаешь.
– Ничего я не понимаю! Привязались…
Но он уже понимал: никуда не денешься. А ребята понимали Коптилку: кончно, извиняться всегда неловко, особенно перед врагом, которому прижег пятку.
– Что мне теперь? Канючить как перед завучем в интернате: «Простите, я больше не буду»? – В сердцах Коптилка даже вспомнил прежнюю жизнь, но сейчас на это не обратили внимания.
– Можно использовать и другие выражения, – посоветовал Доня Маккейчик. – Не терять достоинства.
– Ага, не терять! Он обещал, что, если кого схватит, уши надерет!
Здесь наконец вмешался Локки:
– Как же он схватит? Надень скафандр из скользящих полей!
Коптилка посопел:
– Будто не знаете. Когда извиняешься, скользящие поля не действуют… А еще он обещал взгреть своим хвостом. Помните, какой у него хвост…
Хвост помнили. Толстый и могучий в начале, он к концу сужался до толщины (вернее, до тонкости) обычного прута, и были на нем зубчики.
– Ты ведь можешь сделать то место нечувствительным, – посоветовал Минька.
– Да-а… а душу-то не сделаешь нечувствительной. На ней все равно останется рана. Душевная…
– Уж будто ты не извернешься, – сказал Голован. – Хватит тебе хныкать, извинись и дело с концом. Скажи, что мы, мол, все сожалеем…
– Я не сожалею, – вставила Сырая Веранда.
– Скажи: «Мы почти все сожалеем»…
Коптилке что делать? Против общества не попрешь. Можно, конечно, плюнуть и запереться в своем кирпичном, похожем на старую котельную доме на долго-долго, да только себе дороже. Глядишь, Серая Печаль тут как тут…
– Давят, понимаете, целым коллективом, – пробурчал Коптилка. – Все на одного. – И приготовился умчаться сквозь пространства для объяснений с «этой зловредной ящерицей».
– Постой, – велела Аленка. – Неприлично извиняться в таком виде.
– В каком еще виде!
– Стой, говорю… – Она сжала губы, сморщила конопатый нос, уперлась в Коптилку строгими глазами. У того исчезла с ушей космическая пыль и сажа. Волосы сделались как после парикмахерской. Полосатые трусы превратились в черные отглаженные брючки, а майка – в белую рубашку с синим галстучком. На босых ногах появились синие носки и плетеные сандалетки.
Коптилка глянул на себя со стороны как в зеркало, и содрогнулся:
– С ума сошла!
– Иди, иди, – тихо велела Аленка.
Голован хмыкнул и тоже сказал:
– Иди уж…
Коптилка плюнул с досады и улетел.
А в пространствах все еще было слышно, как постанывает и кряхтит «черный и многолапый» Рыкко Аккабалдо. Конечно, уже не от боли. Боль-то он слизнул и успокоил в одну секунду. Но обидно же…
5.
Рыкко Аккабалдо был странное существо. Вернее, «существо-вещество-естество» – так он сам называл себя. Существо – потому что живая мыслящая личность. Вещество – потому что он, Рыкко, состоял (по его словам) из всех веществ, которые только есть во Вселенной. А естество – это его натура, его характер. Какой именно характер – вы и сами уже поняли.
Рыкко Аккабалдо мог принимать любой облик – ну, прямо как людоед в сказке про Кота в сапогах. Мог превратиться в межпланетного оранжевого комара, а мог в гигантского осьминога или в змею длиною в сто пространств. Но больше всего он любил быть чудовищем, похожим на громадного крокодила с сотней лап, зубастой пастью и чешуйчатой спиной. На спине сквозь чешую торчали рога и зубья и росла кустами рыжая шерсть.
Голован говорил, что Рыкко, скорее всего обычный сторожевой дракон из пространства Черных Пирамид. Такие драконы там охраняют вход в спиральную воронку, ведущую в Абсолютное Ничто. Какое это пространство, зачем там непонятные пирамиды и что такое Абсолютное Ничто, Голован не знал. Когда-то, еще на Земле, он читал про такие вещи в книгах из серии «Загадки странных миров», но во всех загадках разобраться не успел. Однажды он с такой книжкой шел из библиотеки. Четверо «крутых» спросили, есть ли у него деньги. Денег не было. Четверо спихнули Голована с моста в речку Волчанку, в ледяную воду. Из речки Голован выбрался и даже раскисшую книжку не потерял. Но с навалившейся после этого простудой справиться не смог…