Рыжее знамя упрямства
– Словко, а тут кренгельс порван!
– Тысяча дохлых медуз!.. – Словко оглянулся на Инакова. Тот, на "Барабанщике", прыгал по гребням в пяти метрах за кормой. Именно он, Кирилл, был постоянным командиром "Зюйда", и Словко крикнул ему с немалой язвительностью:
– У вас, капитан, фаловый кренгельс на апселе оборван! Это свинство!
Кирилл не стал оправдываться:
– Матросам головы оторву!.. Словко, извини!
Словко сразу отмяк:
– Да ладно, не отрывай!.. – А Матвею велел: – На углу завяжи парусину кукишем. Вокруг него фалом сделай два шлага, потом прямой узел. И поднимай…
Матвей, он хотя порой и увалень, но дело знает. И понимает все с двух слов. Завязал как надо. Заранее задал на бортовой переборке апсель-шкот, потянул фал. Блестящий белый треугольник затрепетал и упруго встал между грот-мачтой и бизанью. Летящие брызги обрадованно забарабанили по тугому лавсану.
Кинтель, близко подошедший на своей моторке, снял всю операцию с апселем видеокамерой.
– Отлично! – Словко вернул Матвею гика-шкот и опять оглянулся на Кирилла. Тот показал большой палец и скомандовал экипажу поворот. Он, Инаков, лучше всех знал свойства своего "Зюйда" и понимал: когда тот под апселем да с легоньким экипажем, состязаться с ним бесполезно.
А Словко решил не делать лишних поворотов. Если так отлично стоят паруса, лучше не мудрить…
2
– Куда этого героя понесло? – сказал каперанг Соломин, глядя в бинокль. – Он что, собрался на другой берег?
– Это Словко, – отозвался Корнеич. – На той посудине, да еще с апселем, идти в лавировку дело хлопотное. Вот и решил, наверно, добраться до поворотного буя всего двумя галсами… – Он смотрел в укрепленную на треноге трубу.
Оба они стояли в рубке, наблюдали за гонкой сквозь широкие окна с поднятыми стеклами. Впереди, за полутора милями синей воды тянулся другой берег. На нем справа – прокатный цех завода "Металлист", левее – дачные коттеджи, бегущая за тополями электричка и совсем далекие, похожие на белые утесы корпуса поселка Сортировка. А над всем этим пейзажем – кучевые желтоватые облака…
Зыбь на воде казалась в поле оптических приборов неподвижной. Почти неподвижными (если не приглядываться) выглядели и яхты. Лишь искрящаяся пена отлетала от бортов да трепетали на задних шкаторинах треугольных гротов пестрые флюгарки…
В рубке был еще и начальник водной станции Степан Геннадьевич Поморцев. Этакий боцманского вида мужчина в тельняшке, с усами и в парусиновой чеплашке на обширной лысине. Он смотрел на воду без всякой оптики, а больше поглядывал на барометр.
– Раскидало ребят по всей акватории, – заметил он. – А скоро может свистануть…
– Через пятнадцать минут все соберутся у левого буйка, – успокоил Каперанга и начальника станции (и, видимо, себя) Корнеич.
– Даня, а тебе не бывает страшно, когда в крепкий ветер столько ребят на воде? – вдруг спросил Каперанг.
Корнеич даже не удивился. Пожал плечами:
– Что значит "не бывает"? Мне всегда страшно. Я живу с этим двадцать лет, привык уже… как к протезу… А тебе что, не было страшно там , среди субмарин? За тех, кто у тебя под командой?
Каперанг не ответил.
– С чего это ты полез в психологию? – недовольно спросил Корнеич. – Это Аидина сфера…
– Да так, – неохотно откликнулся Соломин. – Недавно слышал в "Новостях". Два офицера и шестеро питерских курсантов кильнулись на яле в Финском заливе. При свежем ветре. Шестеро погибли. Странно даже: что они, без спасательных жилетов были?
– Тьфу на тебя! – дернул головой Корнеич, не отрываясь от окуляра. – Нашел время для таких разговоров… Я слышал, конечно, только чего ты об этом не вовремя…
– Сам не знаю. Извини… А этот обормот Словко все же зарывается.
– Он же не питерский курсант, знает свое дело… Ага, вот и убрал апсель. Повернул…
– Вы, мужики, зря не переживайте, – подал голос Поморцев. На воде два мотора. Ежели что, они враз…
– Да, вот вам и "ежели что"! – Корнеич в сердцах ударил кулаками по бедрам. – "Хоббит" улегся. Владька Казанцев…
В самом деле, яхта с черным корпусом лежала парусом на воде. Вокруг плавали четверо. К ним уже мчалась моторка Кинтеля.
– Лишь бы мачта не пошла вниз, – нервно сказал Корнеич. – Воткнется в дно, будет хлопот на целый час…
Но мачта не воткнулась, и помощь моторки не понадобилась. Видно было, как Владька взметнулся из воды на красное крыло шверта, потанцевал на нем, ухватившись за борт. "Хоббит" нехотя оторвал паруса от воды, пошел мачтой вверх, все быстрее, быстрее. Запрыгал на волнах, полоща мокрым гротом. Владька перекинул тощее тело в кокпит, выдернул из воды одного матроса, два других забрались сами… "Хоббит" взял ветер и побежал как ни в чем не бывало.
– Молодцы, – с облегчением сказал Каперанг. – Чувствуется школа…
– Да ни фига она не чувствуется! – бросил в ответ Корнеич. – Паршивая школа! Кой-какая практика есть, но одной практики мало. Нужно же учить всему заранее, еще на суше, в классе, давать теорию… А какая теория, когда Кинтель замотан, я в разгонах, старшие ребята завалены уроками, а у мадам Толкуновой на уме одно: "Выработка способностей к позитивной корреляции у детских индивидуумов в условиях возникновения некоммуникабельности внутри спонтанно сложившегося социума"… Вон, опять охмуряет ребят на берегу…
Видно было, как Аида Матвеевна со взлохмаченными ветром волосами, что-то объясняла собравшемуся на пирсе "нулевому" экипажу. Делала плавные жесты. Возможно внушала, что его "нулевая" сущность не есть повод для фрустрации, каковую следует психологическим усилием поменять на необходимую для успеха толерантность…
– Лучше бы напомнила, как рыбацкий штык вязать при швартовке, – устало сказал Корнеич.
Каперанг опустил бинокль.
– Знаешь, Даня, я так и не уяснил толком: как эти супруги возникли в ваших территориальных водах??
– Ну, я же рассказывал. Подарок Московкина. Я был в чудовищном цейтноте, в разгонах, "Эспада" трещала, он и решил по доброте душевной подкинуть опытных помощников… Потом оказалось, что уже и не помощников, а…
– Узурпаторов?
– Господи, Митенька! Да если бы все так просто! Они ведь действительно в то время спасли отряд! И сейчас делают массу полезного. Они вытянули флотилию в передовые детские организации области! Они добывают деньги, организуют поездки, лагерь. Освободили меня от массы забот…
– Но… – проницательно, – сказал Соломин.
– Дима… У ребят есть меткое выражение: "Видеть фонарик…" Толкуновы не видят…
– И здесь уже все бесполезно, да?..
– Боюсь, что да. Они не понимают сущности "Эспады". Не понимают ее упрямства. Того, с которым отряд выживал, когда не было крыши и когда оставались несколько капитанов и оранжевый флаг…
– Да, как мы выжили в семьдесят четвертом…
– И потом еще не раз… И в восьмидесятых, и в девяносто втором, когда сгорел дом, который пытался спасти от разгрома Кинтель…
– Я слышал, что в восьмидесятых крепко помог Олег…
– Да, Московкин явился, как спасение… Тогда в Красном Береге сменилось интернатское начальство, Олега поперли за его "педагогику сотрудничества", он и вернулся сюда, к своей старшей сестре, своего-то угла нигде не было… Саша Медведев тут рвался между своей математикой и "Эспадой", я валялся в госпитале после Афгана, Олег и перехватил штурвал привычной рукой. Хотя в парусном деле был не очень, фехтовальщик же…
– А почему он потом ушел? Чего они не поделили с Медведевым?
– Ты не думай, не было никаких конфликтов. Только… два капитана на одном мостике, это… сам понимаешь. А тут в Октябрьском ушла на пенсию директриса детдома. Начальство слышала про идеи и заслуги, про артековский опыт "уважаемого Олега Петровича", ну и вот… Для него это было очень удачно: там и квартира, и зарплата приличная, и дело знакомое… Что ни говори, а он ведь к интернатам привык все же больше, чем к отрядам вроде нашего. Там дети круглые сутки при нем, на глазах. Вроде как его собственные. Даже и Артеке было похоже… А у нас-то совсем другое. Ребята – из семей. Приходят на два три часа, да и то не каждый день. И никаких тебе отбоев и подъемов, никаких… извини уж, военный человек, но никаких казарменных порядков…