Стеклянные тайны Симки Зуйка

Кстати, эту запрещенную книгу надо будет положить в тайник. Вместе с бутылкой и картой, упрятанными в обшарпанный ранец. Прикрыть снова досками, а потом и картиной (но картиной не сразу, а перед маминым возвращением). И будет у Симки собственная тайна, переплетенная с тайной давнего времени…
А еще – конечно же! – туда следует спрятать и другую книжку. Самодельную и тоже запрещенную (в тысячу раз больше запрещенную, чем «Тони»!).
Симка уже без всякого страха сходил в комнату, вытащил из-под кровати картонную коробку со своим всяким имуществом, со дна ее достал сшитую из сероватых листов тетрадку. На первой странице были крупные буквы: МИК.
Он вернулся на кухню, сел на полу рядом с картой и не удержался, открыл тетрадку. Текст был отпечатан на машинке, под копирку. Симка прочитал первые (давным-давно знакомые) строчки:
Сквозь голубую темноту,
Неслышно от куста к кусту
Переползая, словно змей,
Среди трясин, среди камней
Свирепых воинов отряд
Идет – по десятеро в ряд.
И раздвинулась тесная кухня с голой лампочкой под потолком, отошли назад тайны и самые последние остатки страхов. Возникла вокруг Симки душная, пахнущая нездешними зарослями ночь. Клочья лунного света застревали в лианах…
И Нора Аркадьевна будто неслышно остановилась за спиной. Но это не вызвало никакой боязни. Вызвало только воспоминания . Живые, хорошие такие, хотя и с примесью тревог.
 
Про жизнь…
Нора Аркадьевна была сестра дяди Саши. А дядя Саша был маминым мужем. Но не Симкиным отцом…
Симкиной маме не везло на мужей (так говорили соседки).
До войны мама жила в городе Горьком. Одна жила, в двухкомнатной родительской квартирке, отца и матери тогда уже не было на свете. Одну комнату сдавала квартирантам, чтобы как-то прокормиться, и училась в пединституте. На втором курсе, в тридцать седьмом году, она вышла замуж за фельдшера городской больницы. Было ей тогда двадцать лет. Стали жить-поживать в своей комнатке в деревянном доме на берегу Волги. Хорошо, но не долго.
Квартирантам-соседям очень хотелось вселиться и во вторую комнату, прибрать к рукам всю квартиру. И они сообщили кудаследует , что молодой фельдшер рассказывает нехорошие анекдоты про советский колхозный строй. Время было такое, что люди вздрагивали по ночам от любого стука в дверь, шла борьба с «врагами народа». Сажали всех подряд, от дворников до маршалов. Конечно, пришли и за маминым мужем. Отправили его в лагеря под Воркуту. А маму – в ссылку. Хорошо, что не на дальний север, а в Турень – хоть и небольшой, но все же город, где жизнь не такая тяжелая, как в глухой деревне. Может быть, пожалели молоденькую женщину, она была на пятом месяце беременности.
Нашлись в Турени добрые люди: отыскали маме угол на краю города, помогали нянчиться с малышом, когда он родился, потом устроили маму на бухгалтерские курсы… Мальчик Игорь, появившийся на свет в Турени в тридцать девятом году, так никогда и не увидел отца. Тот иногда присылал из лагеря письма (видно, режим там был не самый суровый), а когда напала на нас Германия, выпросился на фронт. Бывало, что «не очень виноватых» отпускали тогда из лагерей на войну (конечно, только в наиболее опасные места). В первом же бою рядового Утехина, что был отцом Игоря, ранили, а после госпиталя перевели из пехотного полка в медсанбат – фельдшер же. И вскоре даже дали «кубик» в петлицы, то есть стал он младшим лейтенантом медицинской службы. Но служил недолго, в начале сорок второго года погиб. Не в бою, а просто на дороге, когда перевозили раненых, – снаряд попал в кузов грузовика.
И остались мама и трехлетний Игорь одни на белом свете. Хорошо хоть, что мама считалась теперь не женой «врага народа», а вдовой погибшего командира – одной из тысяч таких же настигнутых бедой женщин. Как маялась, как растила мальчишку, чего рассказывать. Так было со многими… Научилась шить, по вечерам, после своей бухгалтерской работы в конторе сапоговаляльной фабрики (то есть в которой делали валенки), сидела над заказами, перелицовывала довоенные пальто и костюмы, шила из привезенных с фронта гимнастерок и галифе ребячью одежонку. Такая частная работа законом не одобрялась, но смотрели на нее сквозь пальцы (может быть, снова жалели).
Игорек учился хорошо, но был, как говорится, «оторви ухо с глазом». Оно и понятно – без отца-то. И в сорок восьмом году мама вышла за актера местного драмтеатра Виктора Стеклова. Было ей в ту пору около тридцати, но выглядела она молоденькой – маленькая, стройная такая. Многие думали, что Игорь и она – брат и сестра… А Виктор Стеклов актер был не слишком-то известный, на вторых ролях, и по этой причине часто жаловался на судьбу и завистников, предварительно приняв в себя рюмку-другую. Однако ничего, жили. В мае сорок девятого родился Симка. А еще через год актер Стеклов с театральной бригадой отправился на долгие гастроли по городам Сибири и Дальнего Востока. Писал редко и наконец откуда-то из Хабаровского края сообщил, что решил остаться в местном театре, «чтобы коренным образом переломить свою карьеру в нужную сторону». А как переломит – заберет, мол, к себе жену и сына.
«Я тогда сразу почуяла – кончено между нами», – рассказывала мама тете Капе и другим соседкам.
Так и получилось. Года два подряд Стеклов посылал жене и сыну деньги. Не помногу, но довольно регулярно. А потом – как отрезало. Где он, в каком театре (и в театре ли) и живой ли вообще, узнать не удалось, несмотря на все мамины запросы.
– Ну и ладно, – хмуро сказал повзрослевший Игорь. – Переживем. – Отчима он не любил (тот однажды вздумал воспитывать неродного сына ремнем и получил головой под дых).
Симка тоже не горевал, отца он не помнил.
А Игорь рос молодцом. В старших классах оставил «всякие свои фокусы», окончил школу с серебряной медалью, уехал в Свердловск и без труда поступил в Горный институт. Теперь, в шестидесятом году, он получил диплом геолога и сразу ушел в экспедицию по Полярному Уралу – срочно там нужны были специалисты. Не успел даже заехать в Турень… Он и раньше, в студенческие времена, появлялся дома нечасто – где-нибудь на недельку в зимние и летние каникулы. Зато каждый раз это был праздник. Игорь дурачился с Симкой, таскал его на плечах, рассказывал про всякие приключения из жизни геологов, ходил с ним в кино или на пляж под обрывами. И обязательно привозил какой-нибудь подарок: то трехцветный карманный фонарик, то настоящий походный компас, то похожий на золотой самородок осколок медного колчедана. И пел под гитару всякие песни – то студенческие, веселые (просто животик надорвешь), то сдержанно-печальные, вроде той, что в недавнем фильме «Последний дюйм»:
Тяжелым басом гремит фугас…
Когда Игорь появлялся, мама расцветала. А он вертел ее на руках, как девочку, и смеялся:
– Мамуля, ты все молодеешь…
Мама, она если и не молодела, то и не старилась. В пятьдесят восьмом, когда маме было уже сорок, никто не давал ей больше тридцати. Именно в том году она вышла замуж третий раз. Ни Игорь, ни Симка этот мамин шаг не осудили. Одобрили даже.
Дядя Саша был человек жизнерадостный. Этакий курчавый и бородатый крепыш с огоньками дальних странствий в карих глазах. На пять лет младше мамы, но выглядел старше, хотя, конечно, не казался очень пожилым. Он работал в Институте охотничьего хозяйства, часто ездил в командировки по северным районам – то есть был «бродячий человек» вроде Игоря. И деловой! Сумел добиться от своего института отдельной квартиры (у меня жена, и мы ждем ребенка!), хотя мама не могла стать его женой по всем правилам. Для этого ей следовало сначала оформить развод с Симкиным отцом, а тот был неизвестно где (и был ли вообще?). Это требовало ого-го каких хлопот!