Стеклянные тайны Симки Зуйка

И теперь Симка, покоряясь нахлынувшей доверчивости, прошептал:
– Она очень интересная. Но ее написал запрещенный писатель…
…Книжку подарила мама, когда Симка пошел в первый класс.
На оранжевой обложке причудливыми буквами было написано: «Говард Фаст. Тони и волшебная дверь». А в верхнем углу нарисован был стоявший у дощатой калитки мальчишка, похожий на него, на Симку. С такой же косой белобрысой челкой, в такой же клетчатой рубашке-ковбойке и застегнутых под коленками штанах – одежде, в которой Симка пошел в школу. Введенная два года назад ученическая форма с гимнастерками, фуражками и брюками навыпуск проникала в Турень медленно и была еще не у всех ребят.
Мальчик слегка расставил ноги, заложил руки за спину и смотрел ощетиненно – так же, как случалось глядеть на обидчиков Симке. И Симка сразу ощутил к нему дружеские чувства.
Книжку он буквально проглотил. Читал Симка в ту пору уже очень неплохо и одолел к первому классу немало книжек, но это были в основном сказки да еще «Приключения Буратино». А повесть про маленького американца Тони с длинной фамилией Мак-Тэвиш Ливи оказалась первой серьезной книгой в жизни Симки Стеклова. Впрочем, и она была во многом сказочной и совсем тоненькой, но Симке в ту пору показалась большим романом – столько удивительных (иногда печальных, но с хорошим концом) событий в нее вместилось… И потом Симка перечитывал ее много раз. А прошлой весной, незадолго до поездки в Ленинград (главного события в Симкиной жизни!), тетушка Нора Аркадьевна увидела эту книжку и сказала:
– Ты, голубчик, держи ее подальше от чужих глаз. На всякий случай.
– Почему?! – изумился и обиделся за своего друга Тони Симка.
– Потому что Говард Фаст, который раньше считался борцом за мир, лауреатом Сталинской премии и самым-самым прогрессивным писателем Америки, нынче неугоден нашей власти.
– Господи, что случилось-то? – встревожилась мама. Конечно, не за Говарда Фаста, а за Симку.
– Ну, Анна Серафимовна, вам-то следовало бы знать. Случилось примерно то же, что совсем недавно с Пастернаком. Попал в немилость в силу своих излишне самостоятельных взглядов. Вы же знаете про венгерские события в пятьдесят шестом году. Фаст, как и многие наши бывшие друзья на Западе, оказался отнюдь не на стороне Советского Союза, защищавшего в Венгрии… это самое… свободу и демократию.
Мама быстро сказала:
– Сима, убери на заднюю полку… И шел бы гулять, рано тебе слушать про такое.
Но Симка не пошел. Потому что про «такое» слышал он и раньше. Про венгерское восстание – от соседа дяди Миши, который в том году служил под Будапештом. (Он говорил, хлебнувши лишнего: «Черт разберет, кто тогда был прав, кто виноват, палили друг в друга. Вчера был друг, а нынче, глядишь, изменник проклятый…» И его жена тетя Тома прогоняла его с крыльца в дом веником: «Уйми язык свой поганый!»)
И про писателя Пастернака Симка слыхал. Мама и Нора Аркадьевна несколько раз спорили о его романе про какого-то доктора со странной фамилией Живаго. Обе они эту книгу не читали (ее печатали только за границей, у капиталистов), однако Нора Аркадьевна была уверена, что роман гениальный. А мама говорила, что судить можно лишь тогда, когда прочитаешь. Вот стихи Пастернака она читала и совсем не уверена в их гениальности. Наоборот, многие из них кажутся ей непонятными. Нора Аркадьевна пожимала плечами и прекращала разговор. Наверно, вести литературные беседы с читательницей, у которой нет высшего образования, она полагала бесполезным. Но вслух этого не говорила, поскольку была интеллигентна и не считала возможным уязвлять в споре жену своего покойного брата…
Ну вот, Симка слова Норы Аркадьевны принял к сведению, но любить книжку про Тони не перестал. И сейчас решил доверить ее Соне, хотя с точки зрения здравого смыла это было полным головотяпством.
…– Понимаешь, этот писатель поссорился с нашим правительством из-за восстания в Венгрии четыре года назад. Сказал, что наши были не правы, когда его подавляли. И его у нас запретили. Но книжку-то эту он написал еще раньше. Знаешь, какая интересная! Про одного пацана, который через дверь в старом заборе попадал в сказочную страну. То есть в старинные времена, к индейцам…
Соня кивнула все с тем же пониманием в глазах. Завернутую в газету книжку сунула под пижамную курточку и очень серьезно призналась:
– Мне тоже иногда кажется, что можно найти такую дверь в заборе. И попасть куда-нибудь…
– И мне… – выдохнул Симка. И вдруг отчаянно засмущался, будто признался в любви. Понял, что выдал одну из главных своих тайн. Но смущение было коротким, как вспышка, потому что Соня… ну да, она была такая же . Она сказала:
– Я пробовала несколько раз… пройти… Но пока не получалось. А у тебя?
– У меня тоже… пока…
– Вдруг когда-нибудь получится… да?
– Да… – опять сказал он с выдохом. И теперь уже не отвел взгляда от Сониных желто-серых глаз.
…Потом они не раз встречались у этой щели в заборе, и бывало даже, что Симка пробирался на больничный двор – это когда Соня сообщала, что дядя Матвей пьян и ловить никого не может. Сидели в щекочущей гуще акации и полушепотом говорили про многое. Про интересные книжки, про космос, про спутники, жалели собаку Лайку, которая почти три года назад была отправлена в спутнике номер два на верную гибель. Симка признался даже, что несколько раз видел во сне, будто в спутнике запустили не собаку, а его, Серафима Стеклова, и что он задыхается внутри железного шара. Не только от безвоздушности, но и от тоски, потому что помирать вдали от Земли в тыщу раз страшнее, чем дома.
– Человека, наверно, так не запустят, обязательно вернут, – шепотом утешала его Соня, но, видимо, и ей было страшновато.
Симка не очень-то утешался:
– Собака ведь тоже живая. Как ей там было задыхаться-то…
Соня кивала и, сама того не замечая, прижималась обтянутым пижамой плечиком к Симке. Они молчали с минуту и начинали говорить о другом.
Книжка про Тони давно вернулась к Симке – он заразы не боялся, потому что переболел скарлатиной еще в Андрюшкином возрасте, а эта болезнь не грипп, повторно к человеку не липнет…
На этот раз все было как всегда. Доска отодвинулась, едва Симка приблизился. Соня быстро сказала:
– Лезь. Дядька Матвей опять набрался…
И Симка протиснулся в щель.
Сели рядышком на толстый нижний брус забора, за акациями. В глубине двора слышались голоса выздоравливающих ребятишек, те перебрасывались мячиком. Но сюда никто не совался.
Нет, Симка зря подумал, что нынче как всегда. Почти сразу он почуял: что-то не так. Хотя сперва Соня сказала обычным голосом:
– Чего ты такой встрепанный? И ноги в саже…
Симка рассказал про приключения на берегу. Но рассказывал, а в душе неприятно шевелилось ожидание: что-то сейчас будет .
И это случилось. Выслушав про линзу и костер, Соня поцарапала тапочкой траву и сообщила:
– Сегодня выписывают. И сразу домой. То есть вечером к дяде Диме, а утром с мамой в Тобольск…
Ну вот. Конечно, это должно было случиться. Оба понимали, что такой день наступит, но никогда не говорили про него. Однако говори не говори, а вот он…
Посидели, помолчали. Потом Симка спросил с неловкостью, будто в первый день знакомства:
– Можно, я тебе письмо напишу?
– Конечно.
– Только мне твой адрес записать нечем. Ты скажи устно, я запомню…
– Да зачем? Я оставлю твоей маме. А еще… я тебе, наверно, первая напишу…
– Ладно! Только ты обязательно…
– Я обязательно… как приеду…
Симку осенило:
– Я тебе на память подарю одну вещь! Вот… – Он завозился, вытащил пятак Фатяни (при этом мелькнуло в голове: «Ох, не забыть бы макнуть в чернила палец!»). – Смотри, какой старинный, красивый.
– Очень красивый. Спасибо… – Соня заулыбалась. – А я тебе тоже… вот… – И протянула на ладони увеличительное стеклышко. Размером как раз с пятак. – Смотри, такое же круглое…
– Ага! – обрадовался Симка. – К тому же я Стеклов. А ты… случайно не Пятакова?