В ночь большого прилива

Стереть, уничтожить этого врага! Чтобы все опять стало прочным, покорным предсказаниям Белого Кристалла! Убить, не медля ни мгновения!
Я понял, что сейчас Канцлер кинется на меня. И в тот же миг он с нацеленным палашом в отчаянном броске пересек комнату.
Я не успел защититься. Лишь откинул тело в сторону и назад. Плоское лезвие прошло у моей груди и вдоль отброшенной правой руки. Острие было поднято. Канцлер так и наделся на него – рапира вошла ему под ребра и выскочила между лопаток.
Я отпустил рукоять и отпрыгнул. Канцлер выпрямился, слегка выгнулся назад и посмотрел мимо меня удивительно спокойными глазами. Он не выпустил оружия. Он прочно сжимал эфес, а отточенный конец палаша смотрел вперед и шевелился, словно отыскивая цель.
Страх, что я безоружен перед Канцлером, сбил у меня все мысли и чувства. Я ухватился за рапиру двумя руками и отчаянно рванул на себя. Отлетел с ней к дверям. Канцлер постоял секунду и, не согнув коленей, с деревянным стуком упал вниз лицом.
Видимо, он умер сразу. Скорее всего, раньше, чем упал. Но тогда я этого не понял. Я стоял и смотрел на Канцлера и видел его худую спину, покрытую широкой лунной полосой – эта полоса протянулась от окна. На белой рубашке Канцлера было маленькое рваное отверстие с загнутыми вверх клочками ткани по краям. Вокруг набухало на полотне темное пятно, однако отверстие выделялось четко…
Мне было жутко до тошноты. Какая-то каша отчаянных мыслей и страхов. Но самый главный страх – такой: вдруг Канцлер зашевелится? Что же тогда делать? Для последнего удара не поднялась бы рука. А уйти, не убедившись, что противник убит, я не мог. И взять за руку или повернуть вверх лицом тоже не мог, не решался. Не знаю, сколько времени я так стоял. Потом пришло ясное ощущение, что лежащая на полу фигура не имеет ничего общего с жизнью.
Я с облегчением вздохнул и отодвинулся к окну. Морщась, вытер портьерой клинок. Затем, далеко обойдя Канцлера, подошел к двери.
Я готов был с боем пробиваться на свободу, но лестница оказалась пуста. Только внизу, у выхода, стояли два часовых и незнакомый офицер. Он молча коснулся перчаткой шляпы.
Мне показалось, что на улице стоит ласковое тепло: словно луна грела, как солнце. И я опять ощутил запах шелковистой степной травы. Кружилась голова, сильно болел бок, и ноги были слабые. Но я испытывал огромнейшее облегчение.
Теперь все. Все!
Может быть, случатся еще битвы и кровь, наводнения и пожары, но Братик мой будет жить. Я порвал проклятую цепь…
Я брел и улыбался. Недалеко от фонтана с каменными рыбами до меня донесся перезвон Главных часов. Полночь.
– Все… – снова сказал я.
И тут же страшная и простая мысль словно пригвоздила меня к месту: “А если он все-таки умер?”
Как я бежал! Шарахались редкие прохожие, обалдело посмотрел вслед гвардейский патруль.
“А если он все-таки умер! Ведь он мог умереть не из-за предсказания, а просто от раны!”
Всхлипывая и задыхаясь, я прорвался в комнату. И сразу увидел изумленно-счастливые Валеркины глаза.
…Потом уже я увидел все остальное: что Братик дышит ровно и нет на его губах белой плесени; что Мастер безмерно удивлен и суетлив (он возился с компрессом); что медальон раздавлен на полу – видимо, на него случайно наступили.
Но сначала – Валеркины глаза. И этого было достаточно.
Чтобы удержать слезы, я прикусил губу, а потом грубовато сказал:
– Залепите мне рану, Мастер.
Он закивал и, продолжая счастливо суетиться, встал на табурет, потянулся к полке. Табурет качнулся.
– Не упадите, Мастер, – сказал я. – Будьте осторожны. Всегда будьте осторожны… – Я понимал, что говорю не то, но не мог остановиться, иначе бы заплакал. – Не думайте, Мастер, что с вами ничего не может случиться до большого наводнения. Не очень верьте Книгам Белого Кристалла. А то Канцлер верил, и вот…
Сильно закружилась голова, и я уронил рапиру. Острие легло к моим ногам, а рукоять с выпуклым щитком покатилась по дуге, словно рапира хотела замкнуть меня в окружность, где радиус – клинок. Я торопливо переступил эту черту…
Постель у Мастера была одна, и меня положили рядом с Братиком. Я слышал, как он дышит. Валерка сидел у нас в ногах и молчал.
Мастер погасил свечи и лег на узкой скамье у двери.
Еще помню, что в окно заглянула луна, и я наконец увидел, что это обычная земная Луна со знакомыми пятнами равнин и гор.
 
16
Я проспал почти до полудня. Когда проснулся, солнце горело на стеклах и медных дугах у развешанных по стенам инструментов. Братик, скрестив ноги, сидел на столе и большой иглой чинил свою майку, пострадавшую от ножниц Мастера. Он сразу встретился со мной глазами и улыбнулся. На его плече белел наклеенный кусочек ткани.
– Болит плечо, Василек? – спросил я.
Братик опять улыбнулся:
– Не-а… Только палец болит истыканный.
Он неумело откусил нитку и объяснил:
– Я давно шью. Я тебе рубашку зашил.
Рубашка, отмытая от крови и заштопанная крупными стежками, лежала на табурете.
Я скосил глаза на свой голый бок. Там был заросший розовый рубец, похожий на вытянутую букву "S". Ай да Мастер!
Братик стал натягивать майку и поморщился: видимо, плечо все-таки побаливало. Потом он спрыгнул со стола, подошел, сел на краешек постели. Осторожно тронул мой шрам. Глянул тревожно, шепотом спросил:
– Страшно было?
Недавняя ночь как бы придвинулась вплотную.
– Страшно, – сказал я. – Но теперь уже все.
– Уже все, – серьезно согласился он.
Я тряхнул головой, прогоняя воспоминанье. Потянулся и сел. Ни усталости, ни боли! Мышцы – как тугие струны!
– Где Валерка? Где Мастер?
– Валерка в Городе, – беззаботно откликнулся Братик. – Мастер внизу, у очага, варит овсянку. – Он вдруг смешно сморщил нос и признался. – Я ее не люблю.
– Валерка в Городе? – с беспокойством переспросил я.
– Да ничего, – успокоил Братик. – Он теперь тоже Мастер клинка.
Но я уже был на ногах и глазами искал рапиру.
В это время Валерка ворвался в дверь. Он был злой и очень веселый. Зазвенела в углу брошенная им шпага.
– Гвардейцы заперлись в башне и голося по Канцлеру, как древние плакальщицы, – сообщил он. – Но того прыщавого я нашел! – Он встретил мой взгляд и торопливо объяснил. – Да нет, я просто заставил его прыгнуть со Стены в старое болото, а там – как знает. Хотя Стена высокая, а внизу трясина…
Я не улыбнулся. “Гвардейцы голосят…” Я как наяву увидел распластанное на полу тело, продранную на спине рубашку. Ни о чем я не жалел, и совесть меня не мучила. Просто стало не по себе.
У Валерки сошла улыбка и потемнели глаза. Он вдруг подошел вплотную, положил мне на плечи ладони. Лбом коснулся моего лба.
– Прости, – сказал он тихонько. – Я обалдел от радости. Сколько миллиардов раз я должен сказать тебе спасибо…
– Да ладно… – совершенно растерявшись, пробормотал я. – Ну, ты чего… Лучше расскажи, что в Городе.
Он отодвинулся, помолчал, потом сразу повеселел и ответил с облегчением:
– В Городе кавардак. Большой Зверь объявил себя верховным правителем. Предводители оружейников обозвали его самозванцем. Поднялся крик, начальники хотели устроить сражение. Но многие люди сказали: “Канцлера нет, значит, Книги лгут. Деритесь сами”. Больше сотни человек побросали у Главных часов копья и самострелы…
Через час мы попрощались с Мастером, и вышли на лестницу. Недавно прошел крупный дождик, а сейчас опять было солнечно. В выемках истертых ступеней блестели лужицы. Мы побежали по ним вниз, и теплые капли забрызгали нам ноги.
Мы пересекли площадь с фонтаном. В сухом бассейне валялись длинные пики и несколько зазубренных палашей.
– Бросаем? – сказал Валерка.
– А не рано?
– Бросайте, – сказал Братик. Сказал так уверенно, что мы сразу послушались. Наши клинки зазвенели о камень.
Мы в знакомом месте перебрались через стену. Сразу обняло нас море голубоватой травы. Над ней струился солнечный воздух. Трещали кузнечики.