В ночь большого прилива

Видимо, с полминуты я все же был без сознания. По крайней мере, не помню, как снимали у меня с запястья петлю. Я ощутил прикосновенье прохладной мякоти к содранной коже. Эта прохлада всосала в себя и растворила боль. Только щекочущие мурашки бегали по левой руке, словно я ее отлежал.
Я открыл глаза и увидел Володек. Двух Володек. Они стояли надо мной рядышком. Один Володька был в своей штормовке, а другой – в светлой шелковистой рубашонке, подпоясанной тонким блестящим ремешком.
– Ну, ты чего? – жалобно сказал Володька в штормовке. – Ты живой?
А Володька в рубашке сел на корточки и поправил на моей руке накладку из влажных листьев. Под луной вспыхнули его светлые волосы. И хотя лицо осталось в тени, я все равно узнал. Сразу же. Он засмущался и спросил:
– Ну, как ваша рука? Не сильно болит?
– Василек! – сказал я почти с испугом. – Ты что? Ты почему говоришь мне “вы”?
Он улыбнулся знакомой своей улыбкой: нерешительной, но очень славной.
– Ну… ты такой большой теперь.
В самом деле! Он же никогда раньше не видел меня большим. Валерка видел, а Братик – ни разу. Я всегда приходил к нему мальчишкой. Двенадцатилетним пацаном с выгоревшими волосами и засохшими ссадинами на острых локтях…
– Ну и что же, что большой! Какая разница, Василек!
– Все равно глупый, – негромко добавил Володька.
Я не рассердился. Мне стало вдруг очень стыдно, что я, такой здоровенный, раскис и валяюсь перед ребятами. Я вскочил. Боль опять прошила руку, но я сдержался.
– Не скачи, снова загремишь, – хмуро предупредил Володька. – Лучше погляди, куда ты собирался лететь.
Далеко внизу штурмовали берег длинные водяные валы, и между утесами вырастали белые деревья: это вставали громадные столбы брызг. Только сейчас я понял, что в воздухе висит шум прибоя. Он был такой ровный, что казался частью тишины.
От края обрыва до прибоя было не меньше сотни метров.
– Ну, что? – сумрачно сказал Володька.
– Как ты меня удержал? – тихо спросил я.
Володька шевельнул плечом. Потом объяснил:
– Вон видишь камень? Я на нем лежал на спине. А ноги согнул и цеплялся за край…
Значит, он лежал навзничь, на этой квадратной глыбе. Острая каменная грань врезалась ему под коленки, а веревка, намотанная на руки, срывала с ладоней кожу…
– Хорошо, что он подоспел, – шепотом сказал Володька и кивнул на Братика. – Сразу как вцепился тебе в воротник…
Два таких малька – и вытянули меня.
– Покажи руки, Володька.
Он ворчливо объяснил:
– Видишь, я штаны держу. Если отпущу, свалятся.
Он и правда еще не успел подпоясаться веревочкой.
– Никуда штаны не денутся. Покажи ладони.
Володька вздохнул, надул живот, чтобы штаны и вправду не съехали, и протянул руки. На ладонях были темные полосы. Но не такие страшные, как я ожидал.
Подошел Братик и застенчиво объяснил:
– Мы сразу листья приложили. Это черепашья трава, ее здесь много. Она тут же залечивает.
Это я и сам чувствовал: боль в руке опять утихла.
Володька подобрал с камней свою веревочку.
– Хорошая ты моя. Надежненькая… А этот вредный дядька тебя ножом. Тоже мне, Смок Беллью…
– Откуда ты знаешь про нож? Ты же не видел.
– “Откуда”… Догадался. Мало ли чего я не видел? Зато слышал много… Как ты там висишь и ругаешься.
– Прости, малыш, – сказал я.
– Ладно, уж, – снисходительно буркнул Володька и запоздало огрызнулся: – Сам малыш!
Братик засмеялся. Тогда засмеялся и Володька, и они посмотрели друг на друга.
А я обрадовался и рассердился. Рассердился на себя – за то, что до сих пор как бы в плену у жуткого случая. Все кончилось хорошо, сколько же еще вздрагивать? А обрадовался потому, что наконец понял: вот же он, Братик! Самый настоящий!
Теперь самое время начаться главным событиям. Не зря же Валерка послал нам раковину! Не для того же мы с Володькой пришли сюда, чтобы я поболтался на веревочке!
Было уже две Сказки: одна печальная и ласковая, другая – жестокая, но с хорошим концом. Должна быть, и третья. Неизвестно какая, но должна.
…А Володька и Василек все смотрели друг на друга, словно шел между ними молчаливый разговор.
– Вы хоть познакомьтесь, – сказал я.
Володька небрежно глянул на меня.
– А чего нам знакомиться? Мы и так знаем.
Он взял Братика за руку, и мы стали спускаться с камней.
На ходу Володька негромко сказал Братику:
– Он про тебя много рассказывал… Тебя Васильком зовут? А можно Васькой?
Я поморщился. Но Братик сказал весело и просто:
– Можно, конечно.
Мы пошли по тропе среди травы. Я шагал сзади и видел только ребячьи затылки, освещенные луной. Оба лохматые и порядком заросшие. Темно-русый Володькин и совсем светлый Василька. Но я представлял, какие у Володьки и Братика сейчас лица. Володька пытается скрыть стеснительность за беззаботной улыбкой, а Василек поглядывает на него сбоку – смущенно и слегка нерешительно: кажется, хочет что-то сказать.
Наконец он проговорил вполголоса:
– Я про тебя тоже слышал…
– Он рассказывал? – торопливо спросил Володька.
– Он тебя во сне звал… В тот раз, после боя…
Володька перестал, кажется, улыбаться. Братик сказал:
– Я тогда и понял…
– Ну… какой ты.
Володька помолчал и скованно спросил:
– Какой?
– Ну, такой… – Братик опять засмущался и не сразу нашел ответ. Потом серьезно сказал: – Как твоя веревочка…
Володька сбил шаг, и у них с Васильком дрогнули сомкнутые руки. Но не разорвались, а сцепились покрепче – ладонь в ладони.
Мне стало даже капельку обидно, что они идут рядом, а я один остался. Но в этот же миг Братик и Володька обернулись.
– Догоняй, – сказал Братик. – Ты не устал?
А Володька сурово заметил:
– Надо вместе ходить, а то опять куда-нибудь свалишься… Беда с этими взрослыми: ноги длинные, а толку никакого.
Я обрадованно догнал их, и они ухватили меня за руки с двух сторон. И пошли, крепко прижавшись ко мне. Может быть, потому, что тропа была неширокая, а по краям стояли высокие стебли с жесткими зубчатыми листьями.
– Василек, а что случилось? – спросил я. – Вы позвали…
– Ничего не случилось, – беззаботно сказал он. – Ну, ничего такого… Скоро дальнее плавание, на целый год. Брат хотел повидаться перед уходом.
– А как вы послали раковину? – вмешался Володька.
Все так же беззаботно Братик объяснил:
– Их посылают по солнечным лучам, когда полуденный ветер… Брат знает, он эти хитрости изучал, а я пока не разбираюсь.
– Мы к нему идем? – спросил я.
– К нему.
 
5
Скоро мы вошли в поселок. Белые домики с полукруглыми окнами и множеством деревянных лестниц в беспорядке толпились на склоне холма. Склон опускался к морю. По берегу шла высокая набережная. Она была выложена бугристыми плитами. Вдоль набережной стояли шесты, и между ними тянулись развешанные сети. На сетях, как выловленные в море, серебряные монетки, сверкали крупные рыбьи чешуйки.
В лицо нам дул теплый ветерок, сети медленно качались. Пахло бочками из-под рыбы, сладковатой травой и морской солью.
Володька вертел головой, и глаза у него блестели.
Изредка попадались навстречу мужчины в кожаных шляпах и полосатых фуфайках. Без удивления провожали нас взглядами.
Море шумело, и брызги иногда перелетали через парапет набережной.
У самого моря, за парапетом, поднимался еще один дом, не похожий на другие. Он был темный, с тремя рядами узких решетчатых окон, с тяжелыми звериными фигурами и узорчатыми фонарями на выпуклом фасаде. И я вдруг сообразил, что это высокая корма парусного корабля.
Мы подошли ближе. Округлый борт с балюстрадой навис над нами. На плиты набережной был спущен гибкий трап.
По трапу сбежал к нам Валерка.
Он без улыбки взял мои ладони и сказал:
– Здравствуй.
И Володьке сказал “здравствуй”. Как давно знакомому. Володька смущенно засопел.