Малой кровью

– Заберём ваши вещи, подхватим ещё одного товарища на станции – и вперёд!
В будке пахло нагретым кожзаменителем и пылью. Через открытый лючок в потолке било солнце, и в воздухе косо висел яркий, будто свежевыструганный, брус света.
Давид занял место впереди у окна, оглянулся на брёвна, где они сидели три минуты назад. Из-за того, что стекло было пыльным и не слишком прозрачным, казалось, что брёвна остались в глубоком прошлом. Так смотрят старую потрёпанную киноленту…
(Через час сюда придёт человек, пороется под бревном и достанет записку. Следующее своё послание в Центр лейтенант спецназа ГРУ Давид Юрьевич Хорунжий сможет передать только через шестнадцать лет…)
В гостинице – обычном рыжем бараке, только аккуратненьком и свежеобсаженном деревцами-карандашиками – расплатились, забрали вещи, заранее упакованные, огляделись – не забыли ли чего… Вещей полагалось брать не больше семи килограммов на нос («Ну, любимые книжки разве что… Остальным вас с ног до головы обеспечат, не заботьтесь даже!»), и самым тяжёлым у Давида был магнитофончик «Сони», комплект батареек к нему и два десятка кассет, а у Лисицына – трёхлитровая алюминиевая канистрочка с чистейшим спиртом. Стриженов обнимал рюкзак, в котором угадывалось что-то кубическое…
Товарищ, которого подобрали на станции, оказался старше всех – лет тридцати – и, как почти сразу по характерным жаргонным словечкам догадался Давид, до вербовки служил в армейской авиации. Звали его редким в наше время именем Макар. Что значит «блаженный». О чём Давид, когда-то от скуки выучивший значения практически всех известных в природе имён, и сообщил.
Когда выехали из посёлка и покатили по дороге, грунтовой, но удивительно ровной, Давид стал клевать носом. Лисицын, Стриженов и лётчик приговорили вторую (то есть предпоследнюю) флягу клюковки, и Давид полудрёмой как бы позволил им обойтись без своего участия. То есть ему предложили, а он в это время спал. На самом деле ему просто хотелось иметь ясную голову.
Ведь если всё правда, думал он, если это не наколка, не дурацкий розыгрыш, не провокация какого-нибудь ЦРУ (а в это он не верил), то я сегодня покину Землю и неизвестно когда вернусь. И, может быть, вот это всё я вижу в последний раз…
Слева поднимался тёмный щетинистый Хамар-Дабан, слева – более светлые, с безлесными вершинами Саяны. Наверное, на Хамар-Дабане растёт ель, подумал Давид, а на Саянах – сосна или пихта. А может, лиственница. Он попытался вспомнить, у какого дерева хвоя более светлая, и не смог. Почему-то казалось, что это важно.
У лётчика Макара с собой тоже что-то было, и скоро сзади запели: «Не вейтеся, чайки, над мо-ой-ё-ё-ё-ё-рем…», а потом – «Бродяга к Байкалу подходит…»
Незаметно для себя Давид стал подпевать. «Перемахнув через Урал, – прощай, Европа! – я удрал в далёкую страну Хамар-Дабан!..»
Часа через три сделали остановку, оправились, перекусили бутербродами с омульком и выпили горячего чаю из большого помятого термоса. Девушка Тамара поглядывала на часы. Пока отдыхали, мимо пропылили три грузовика и автобус.
Тамара поднялась на ноги.
– Ребята, – сказала она негромко. – Сейчас последняя возможность остаться. Доберётесь обратно на попутках, это здесь не проблема. Если же поедете дальше, то возможность соскочить потом будет только одна – через стирание памяти. Ничего приятного в этой процедуре нет… Решайте.
Она повернулась и пошла к кабине, а ребята, почему-то стесняясь посмотреть друг на друга, полезли в будку. И тихо расселись по своим местам. Макар попытался как-то изысканно пошутить – его не поддержали.
Потом уже до темноты ехали без остановок. Остальные задремали – благо, оказалось, что сиденья откидываются, как в самолёте, – а Давид, напротив, становился всё более и более взвинчен и раздражён. То есть на самом деле это был страх, с которым он пока что успешно справлялся (и надеялся так же успешно справляться и впредь), но всё равно лучше было не признаваться себе, что это страх, а называть его другими именами: взвинченность, раздражение… Их учили справляться со страхом и даже обращать его себе на пользу, но помимо научно обоснованных и проработанных способов у каждого курсанта были и свои; у Давида, например – переименование. Я не боюсь, я просто раздражён… ну, а потом уже всё остальное.
Серьёзным плюсом этого метода было то, что в случае, если плотину прорвёт, страх мог вырваться в виде гнева.
Впрочем, минусы тоже были…
В полной темноте «газик» свернул куда-то налево и медленно покатил по разбитой в хлам лесной дороге. Тут уже было не до сна, попадались такие колдобины, что удержаться можно было, только хватаясь обеими руками. Потом пошёл затяжной подъём – мотор трясся и почти визжал, – и наконец, наконец, наконец! – машина остановилась, настала тишина, потом снаружи загорелся свет. Впрочем, виден был только лес – совсем рядом, в трёх шагах.
На подрагивающих гудящих ногах (отсидел) Давид прошёл мимо товарищей – они прилипли к окнам – и открыл дверь. Резко пахнуло бензиновым перегаром, маслом и вообще перегретым мотором. Давид с трудом отцепился от машины и сделал шаг. Сразу запахло иначе: мокрым дёрном, мхом, палой листвой. Воздух был холодный, будто медленно тёк с ледника.
– Сюда, – позвала Тамара.
Давид обернулся на голос и вдруг – так проявляются загадочные картинки типа «где сидит охотник?» – увидел то, что наверняка уже увидели остальные и потому так обалдели: космический корабль.
Он был рядом, на расстоянии вытянутой руки: тёмная выпуклая поверхность, не гладкая, не шершавая, а какая-то… муаровая, что ли… (слово выпрыгнуло из дальнего ящичка памяти, куда он давно не заглядывал) – точно, муаровая, с узорами и переливом, и чуть сдвинешься, как возникают другие узоры. Сейчас он видел корабль целиком – совсем маленький… лежащая прямо на земле толстенькая двояковыпуклая линза размерами вряд ли больше того грузовика, на котором они приехали. Люк, из которого исходит белесоватый свет, тоже маленький, чуть побольше, чем дверь «запорожца»…
– Ну вот, ребята, – сказала Тамара. – Это наша тарелочка. Чувствуйте себя, как дома.
– В своей, значит, тарелке… – кивнул Давид. – А ты, Тамарочка, с нами?
– Пока нет. Я – со следующей партией… Может, в лагере увидимся.
– Тогда прощевай на всякий случай… – голос его предательски тренькнул; Давид приобнял Тамару одной рукой, клюнул в щеку.
И, не оглядываясь, стал протискиваться в неудобный люк.
 
Глава первая
Пансионат «Альбатрос», Санкт-Петербург, Россия, 22.06.2015, 19 час
– Никогда не играй в карты, – наставительно сказала Вита.
– И не пей эту гадость, – автоматически добавил Адам, забирая свою сдачу.
Два других игрока последовали его примеру.
– Какую гадость? – немедленно спросил Кеша.
– Алкогольную, плохого качества и низкой очистки, – сформулировала Вита.
На Кешины вопросы рекомендовалось отвечать максимально точно и исчерпывающе. Для себя Вита давно решила, что неудачные отмазки намного хуже, чем дурацкие шуточки. Кеша с трудом, но принимал объяснения типа «это такая шутка, очень плохая», но был категорически не способен понять, как это на важный вопрос некоторые несознательные личности ляпают чего ни попадя. Чего там у них взбрело в тупую башку.
Впрочем, присутствующие – личный представитель императора Бэра, советник президента России по вопросам внешних сношений и спецкомиссар ООН – тупостью, как правило, не грешили. Глупостью – да, могли. Но не тупостью. Разве что Адам…
– А почему?
– Потому что будешь плохо себя чувствовать, – Вита предусмотрительно ткнула Адама между лопаток, чтобы не вздумал ляпнуть ещё что-нибудь, и увела Кешу подальше, к угловому дивану.
– А кто её пьёт?
– Здесь – никто. Папа вспомнил одно старое кино. Как-нибудь при случае посмотрим, договорились?
– Семерная, – заказал Адам.
Игроки обменялись тремя скучными и одним любопытным взглядом.