Малой кровью

Уж слишком старательно её подсовывали…
Полковник встал и с хрустом потянулся. Поздно гадать, момент упущен, данных разведки нет – и, скорее всего, уже не будет. Продержимся день, а там…
Не будем загадывать.
Он вышел на парапет донжона. Вид отсюда открывался исключительный. Даже не взглянув на флюгер и не подходя к стереотрубе, он понял, что и сегодня всё начнётся с бомбёжки. Особого ущерба она не принесёт, но здорово потреплет нервы – потому что все ждут, что вот-вот полетят бомбочки с каким-нибудь ипритом. Или чем похуже.
Опять с осиными гнездами, например…
Бомбили с больших воздушных змеев, и поначалу солдаты только ржали. Потом перестали ржать. Сбить змей оказалось исключительно трудно, и при самом ураганном огне редко когда один-два падали или, оторвавшись, улетали по ветру. А их порой было в небе сотни полторы.
Бомбочки поднимались к ним по леерам, влекомые парашютиками. Потом отцеплялись.
За утро на замок падало полторы-две тысячи маленьких трёхсотграммовых бомб. И – снимали, снимали, снимали свою жатву.
Неделю назад полковник приказал не стрелять по змеям – слишком огромен оказался бесполезный расход патронов. Запас которых велик, но конечен.
Если бы были миномёты… накрыть лощину, где укрываются пилоты и бомбардиры – и ага. Но миномётов не было.
Много чего не было. Надёжной связи, например.
Или – понимания происходящего…
Потом, сказал он себе.
Появились первые змеи – пока ещё далеко и невысоко, мотаемые из стороны в сторону завихрениями воздуха. Издевательски раскрашенные в яркие цвета.
Тем временем по гребню стены побежали сержанты – проверить, приободрить, дать подзатыльник при надобности. Два километра стены, шестьдесят два ствола. Пулемётчики, гранатомётчики попарно в башнях и бастионах, так что простые стрелки – один на каждые пятьдесят метров.
И сорок семь гвардейцев герцога плюс сам герцог – в подвижном резерве. Если – а вернее, когда – чапы переберутся через стену…
Отобьёмся.
Уж сегодня-то точно отобьёмся.
Он был почему-то абсолютно в этом уверен.
 
Глава третья
Большой Лос-Анджелес, штат Калифорния, Западно-Американская Конфедерация. 26.07.2015, 01 час 40 минут
Жизнь всегда делится на две неравные части: до и после. До замужества и после. До выпускного и после. До встречи и после…
И хорошо тем, у кого «после» лучше, чем «до».
Начал накрапывать дождь. До дождя и после, иронически подумала она. До дождя было лучше. В смысле – лучше видно. А сейчас… Она приникла к прицелу. Нет, терпимо.
Получается, дождь не в счёт.
…А ещё бывает – до предательства и после.
И ещё бывает – когда предают тебя и когда предаешь ты. И тут уже не разобраться, что противнее. Нет, хуже: омерзительнее.
Несовместимее с жизнью.
Которая всё равно делится этим на две неравные части…
Мокрый ручеёк подобрался под живот. Оказалось приятно. Может быть, соберётся лужа. Провести последний час своей жизни в тёплой луже. Значит ли это – вернуться к истокам?
А если к истокам, то к каким именно: к собственному младенчеству или к тем зелёным тварям, которые первыми выбрались на сушу, ковыляя на плавниках, медленно превращавшихся в лапы?
Впрочем, чёрт его знает, как оно там на самом деле было. Но наверняка не так, как написано в учебниках. Потому что те, кто писал учебники, тоже что-то для себя выгадывали.
Или что-то скрывали – заваливая ворохами слов прорехи в смыслах…
Дверь открылась, и Юлька (или Рита? – она порой переставала различать, где из них кто) напряглась. Указательный палец медленно лёг на спусковой крючок, большой – коснулся рубчатой пуговки предохранителя. Но из двери вышла маленькая девочка с цветком в горшке и встала на ступеньках, держа цветок на вытянутых руках. С крыши лились струйки, от них листья дрожали и подпрыгивали.
Уходи, попросила Юлька. Пожалуйста, уходи.
И девочка услышала. Поставила горшок так, чтобы на него попадал дождь, и вернулась в дом.
Прошлый раз сорвалось именно из-за таких вот девочек – он вышел в окружении детей, и Юлька не решилась выстрелить.
Потом она никак не могла простить себе этой мгновенной тошнотной слабости.
Она сняла руку с потёртой пистолетной рукоятки своего «зауэра-202» и несколько раз сжала и разжала пальцы. Крепко зажмурилась – до мерцающих пятен в глазах. Напрягла и расслабила спину.
Всё. Перерыв окончен.
На вахтах было точно так же: короткий, в три секунды, перерывчик, а потом снова десять минут полнейшего внимания, неподвижности, сосредоточенности. Только сидеть было удобнее. И не так жарко: лёгкая летняя форма, беззвучные кондиционеры, кофе и сок под левой рукой… и только изредка кто-то тихо стонет – когда на орбите, задетый кораблём – и куда чаще своим, нежели чужим, – лопается «колокольчик», на который настроена девочка-сенс. Это больно, и это страшно, это как будто из тебя что-то мгновенно пропадает… а потом смиряешься с мыслью, что так и должно быть.
А так быть не должно.
И говорят, этого уже нет – в смысле, на Флоте. Теперь там специальные разведывательные корабли с локаторами, которые обшаривают пространство. Хотя на самом деле такого быть просто не может. Наверняка немножко таких кораблей есть, но их не могли, никак не могли выпустить сразу достаточно, сразу настолько много, чтобы заменить всю огромную армию девочек-сенсов, Юлька это точно знала, она хорошо училась в Школе, и главное, чему её научили, – это критически оценивать информацию.
Значит, и здесь врут. И здесь что-то пытаются скрыть…
Краем левого глаза она уловила движение. Грузовой глайдер. Ночная развозка продуктов – в квартале три магазинчика, торгующих круглосуточно, и зальчик, где крутят киноиды (здесь эти зальчики зовут фоксмалдерами) и где очень приятный бар с молочными коктейлями, – туда её несколько раз водил Пол. Фоксмалдер тоже круглосуточный. Интересно, что там сейчас крутят?.. Последняя лента, которую она видела, – это «Крысолов» со старым Малькольмом Макдауэллом, соседом Юлькиных (или всё же Ритиных?) «парентс-оф-лав», родителей Пола. Когда-то актёрам такого уровня платили огромные деньги, они жили в особняках и чуть ли не дворцах. Потом многие из них почти разорились. Малькольм раньше других продал свой особняк и купил небольшой домик в Анахайме. Так он оказался в соседях. В ленте он играл лётчика-пенсионера, которого богатые калифорнийцы упросили вывезти их шестилетнего сына из Бостона на родину, в Лос-Анджелес, а если всерьёз разразится война – то в Мексику. Как раз шла большая смута две тысячи шестого года. По дороге к этой парочке при разных обстоятельствах присоединяются всё новые и новые ребятишки, происходит множество драматических происшествий, в которых старик показывает себя героем, и в конце даже главный злодей, техасский рейнджер, уже загнавший нелегальных мигрантов в ловушку, ставит условие: отпущу, если возьмёте с собой мою внучку. В финале маленькую битком набитую ребятишками «цессну» чуть не сбивают свои же, но раненый старик сажает её на 10-е шоссе и подруливает прямо к больнице…
Все тогда плакали, и Юлька тоже.
Она сердито сморгнула, а когда открыла глаза, то дверь была уже открыта, и на площадку вышел он – марцал Ургон. Без пресловутого марцальского берета и без полувоенной формы, а так, как ходил всегда: в простом льняном мешковатом костюме. Задержался на секунду, протянул ладонь вперёд. Потом открыл зонтик и шагнул под дождь.
Время пошло медленно. Страшно медленно.
Слева и приближаясь накатывал грузовик. Через пару секунд он поравняется с лестницей, и за это время Ургон спустится с невысокого второго этажа, где он сейчас находится, на уровень тротуара, повернёт налево и неторопливо двинется к стоянке машин. Тогда в него будет плохо стрелять: сначала неровная живая изгородь, потом кусок крыши, потом дерево. Потом машины. Поэтому выстрелить надо сейчас, когда он на лестнице…