Коллекция страхов прет-а-порте

Сонька уже и ждать устала, когда Зырянину, наконец, начнут «отливаться папикины слезки».
Но в том, что отольются, – не сомневалась. Ее папик хоть и культурный до чрезвычайности, и нервический, хуже их школьной климактерички-биологички, – а если что решил, не отступит. (Сонька уже какой месяц долдонит, что пора б ей в пупок бриллиантовый пирсинг вставить, но Черкашин уперся, как тридцать три барана, никак не удается его на модную фенечку развести.)
Поэтому оставалось только гадать – что, интересно, Черкашин придумает, чтоб избавиться от друга-недруга? «Случайно» подстрелит предателя на охоте? Попросит Соньку, чтоб она работающий фен в воду уронила, когда Зырянин после сауны в ледяной купели рассекает? Перережет тормозные шланги у зырянинского джипа?
Как-то она даже сама предложила – долго гордилась, когда получилось придумать:
– Папуль, а хочешь, я на него твою китайскую вазу сброшу?
– О чем ты, деточка? Какую вазу? – немедленно всполошился Черкашин.
– Ну, смотри, – объяснила Сонька. – Холл здесь – без потолка, со вторым светом, так? И на втором этаже, прямо у лестницы, – стоит ваза. Тяжелая, я ее еле сдвинула. Хочешь, я ее случайно ему на башку уроню, когда твой Зырянин будет по первому этажу шляться?
Черкашин сделал вид, что опешил. Закаменел лицом, сузил глаза – и ну ее отчитывать:
– Да как тебе такое только в голову могло прийти? Сама хоть понимаешь, о чем говоришь?!
Ага, не понимает она! Просто, видно, план ее Черкашину не понравился – сам-то он избавился от Зырянина куда изящнее, чем в варианте с вазой.
Все получилось очень обыденно и, в общем-то, даже скучно.
В черкашинский особняк приехали в пятницу затемно. Как часто бывало, вчетвером: Зырянин с Марусей и Соня с Черкашиным. Вечер прошел строго по привычным, старческим канонам. Сначала деды разожгли камин и развалились в креслах с аперитивами, а девушек услали накрывать стол. (Хорошо хоть, салаты резать не пришлось, – всю еду из японского ресторанчика привезли с собой. Только и оставалось переложить из коробочек в тарелки тяжелого фарфора.) Потом был ужин, потом – опять сидели у камина, теперь уже с сигарами. И, конечно, все время пили: и вино, и коньяк, и водку, а потом, после сигар, – Черкашин еще и шампанского потребовал:
– Сходи, Сонечка, в погреб, там у меня коллекционная «Вдова Клико» стоит.
А сам-то – готовенький, и пустых бутылок под столом – уже несколько. Соня даже забеспокоилась: лицо у папика закрасневшееся, прожилки выступили – куда уж, в таком-то состоянии еще и шампанское пить? Еще сковырнется с инфарктом – и возись с ним потом.
– Давай, папуль, я тебе лучше соку выдавлю? Из грейпфрутов? – предложила Сонька.
Но папочка, нет бы растрогаться, – голос повысил:
– Я с-сказал: п-принеси нам шампанского!
– Ковры заблюешь. Давай лучше соку! – не сдавалась Сонька.
– Да, Андрюшенька, борзая у тебя девочка, – заныл подлый Зырянин. – Эк тебя к рукам прибрала, раскомандовалась, хуже прапорщика…
А папуля – обычно-то всегда защищал ее от нападок дружка – вдруг сорвался на визг:
– В п-погреб! Б-быстро! «К-клико», на втором с-стеллаже.
– Да подавись ты! – буркнула Сонька.
Пошла в погреб и по пути пожаловалась Маруське: «Шизанулся».
Шампанское нашлось там же, где папик и говорил, – на нижней полке. Соня, как полагается, поместила его в ведерко со льдом, подала хрустальные бокалы, порезала персики.
– О-открывай и р-разливай, – скомандовал папик.
Она повиновалась.
Плеснула Черкашину, Зырянину (мужики, джентльмены хреновы, требовали наливать им первыми). Потом хотела налить себе и Маруське – грех же какой-то – не пробованной ранее «Вдовы», тем более коллекционной, не испить, – да папик вдруг как завопит:
– А вам, мормышки, не положено! Продукт дорогой!
Сонька аж опешила – когда это папик для нее дорогих продуктов жалел?!
Зырянин, змей, ясное дело, поддакивает:
– Дело говоришь, Андрюша! И так на них тратимся… А ну, кыш, прошмандовки, отсюда!
Сонька с Маруськой и ушли. И, попивая на кухне не менее коллекционный «Хеннесси», дружно решили: обалдел Сонькин папик. Точно – шизанулся.
В этот вечер обошлось без стриптиза и даже без секса – возлияния джентльменов подкосили. Зырянин, охая, убрел в спальню – Черкашин же так и уснул в кресле возле потухшего камина и даже свою разлюбезную «Вдову» не допил.
А Сонька с Маруськой долго болтали в кухне и потом ушли спать в одну из гостевых комнат – почивать возле перегарных спутников не хотелось ни одной, ни другой.
…На следующий день девушки проснулись поздно, ближе к полудню. Побрели в кухню варить кофе. По пути заглянули в гостиную – Черкашин так и дрыхнет в кресле, как его вчера оставили, храп на весь особняк развел. Зырянина тоже не слышно – похоже, и он спит.
За окном сиял чудный, солнечный, без комаров, денек, и девушки решили позавтракать на черкашинском островке, «под сенью богини». Отволокли туда кофейник, и чашки, и круассаны, и свежую клубнику, и ликерчика маленькую бутылочку, кофе сдобрить. Сонька и сигареты прихватила – хотя папик всегда, если застигал ее за курением, закатывал страшенную ворчню.
Завтрак получился изумительным – хохотали, курили, прикармливали круассанными крошками черкашинскую гордость, золотых рыбок (те плавали в закольцованной речушке), а потом стряхивали на доверчивых земноводных сигаретный пепел.
Идиллию нарушил Черкашин. Девушки и не заметили, как он, небритый, бледный, глаза красные, подкрался к островку – даже сигареты не успели загасить и ликер не спрятали.
– Ну, ща начнется… – потерянно проворчала Маруська.
Но ругаться, вопреки ожиданиям, Черкашин не стал. Молча сел на свободный стул, жестом отказался от кофе, равнодушно взглянул на Соньку (она пыталась незаметно закопать каблуком в землю недокуренную сигарету). И тихо произнес:
– У Зырянина, похоже, инфаркт.
– Что?! – дружно выкрикнули Сонька с Маруськой.
– У Зырянина инфаркт, – тихо и отчетливо повторил Черкашин. И добавил: – Он умер.
Неделю спустя
Лера, Надя и Дима
– Так вот: Сонька ни капли не сомневалась, что Зырянин – не просто умер. Она была уверена: его отравил Черкашин, – закончила свой рассказ Лера. – Отравил – тем самым шампанским.
…Надя, Лера и журналист Полуянов по-прежнему сидели в кофейне.
Разговора с Черкашиным, на который так надеялся Дима, у него не вышло: беседовать казиношник не пожелал. Категорически. И уж тем более – отказался давать комментарии по поводу смерти своей подружки.
Так что Черкашин погрузился в свой «мерс» и поспешно стартанул прочь от «Континенталя», а журналист вернулся в кофейню, к своим дамам. Сообщил раздосадованно:
– Увы, пока мимо: послал меня Черкашин. – И тут же заверил: – ПОКА послал. Ну, ничего, зайдем позже. И – с другой стороны.
– А как он выглядит? – поинтересовалась Надя. – Страдает?..
– Глаза небось бегают? – подхватила Лерочка.
– Вид у него был, прямо скажем, ошарашенный, – покачал головой Полуянов. – Будто он только что, минуту назад, о Сониной смерти узнал. Или Черкашин – такой актер хороший?
– Актер, актер! – подхватила Лера. – Придуриваться, как никто, умеет. И вообще – сволочь.
А Надя добавила:
– Лера говорит, чтоб ты с Черкашиным осторожней был. Что он – убийца.
Дима, ясное дело, немедленно обратился в слух и потребовал «полной и дословной информации». Лера – продолжая гордиться, что вся компания «замкнута» на нее, – рассказала. Точно, почти слово в слово, передала Наде с Димой недавнюю Сонькину историю про Черкашина, его школьного друга Зырянина и его безвременную смерть.
– Минуточку, – озадаченно спросил Дима, когда Лера закончила. – А какие у Сони доказательства-то были? Что Зырянина этого – именно Черкашин отравил?
– Доказательств полно, – пожала плечами Лера. И начала перечислять: – Во-первых, он шампанское, «Вдову» эту, и сам не пил, и Соньке с Маруськой не дал. Получается, только Зырянин один его и лакал. И он же – и умер. В ту же ночь. Хотя здоров был, как семь быков.