Богинями мы были и остались

— Что-то ты, Марина, не в себе будто. Совсем Москва тебя запылила. Говорю же Егору, переезжайте сюда, чем не жизнь — солнышко, песочек, квартиры дешевые опять же.
Последние слова он с подковыркой сказал, я заметила и вскинула на него вопросительный взгляд.
— Ну! Хватит, может, тебе дурака валять? Всех денег не заработаешь, все хатки не перепродашь.
Вот, значит, как Горька обрисовал ситуацию. Я не вылезаю из Москвы, зарабатываю бабки и совсем потеряла человеческий облик. А разве это неправда? Я была вынуждена признать, что так оно и есть. И мне стало легче от этого признания.
— Спасибо, Степаныч. Слушай, а Горька сейчас где?
— Так в Сочи, там выставка-то.
— Автобусы туда ходят от вас?
— Нет, милая, только электрички от Туапсе. Да ты не суетись, он к ужину обещался быть…
— Нет, я поеду.
— Разминетесь еще… — пробурчал он.
— Не разминемся, — твердо сказала я и повторила с какой-то радостной, окончательной убежденностью: — Не разминемся!
В Сочи я не бывала, но Степаныч мне подробно объяснил, как добраться до выставки, Горька его возил, показывал свои работы. Я не чувствовала усталости, как будто это и не мне вовсе пришлось сегодня потолкаться на рынке, трястись в автобусе, а потом в электричке.
…В Доме искусства было много народа, в основном отдыхающие: молодые цыпочки в золотом загаре и коротких соблазнительных платьицах, «новые русские» с сотовыми телефонами, прижатыми к уху, и внушительными брюшками, вываливающимися из шорт, степенные матери семейств в соломенных шляпах и с оравой крикливых ребятишек. Вся эта разношерстная публика глядела на меня с недоумением. В Москве я привыкла к тому, что люди мало обращают внимания друг на друга. Столица до такой степени демократична, что ты можешь пройтись по Красной площади нагишом, и вряд ли кто-то удивится, разве что милиционер остановит. Здесь же каждый счел своим долгом окинуть меня презрительным взглядом — запыленная, в стоптанных кроссовках на босу ногу, в купальнике и шортах, я выглядела белой вороной среди этих людей, которые тщательно принарядились для культурного похода. Я не стала смотреть фотографии, а сразу прошла в туалет. Там я умыла лицо, расчесала пятерней спутанные волосы и обнаружила в сумочке косметичку. Вспомнив наставления Лики и ее порхающие пальчики на своем лице, я достала карандаш, тени, тушь и приступила к священнодействию. Мне хотелось, чтобы Горька при встрече со мной не слишком испугался. Через десять минут я поняла, что все бесполезно — руки у меня слишком тряслись, чтобы провести хотя бы одну прямую линию. Я умылась еще раз и независимой походкой покинула туалет. Спиной я чувствовала недоуменные взгляды тех дамочек, которым повезло наблюдать мою неудавшуюся попытку накраситься. Плевать, сказала я себе и вошла в зал.
Я очень смутно представляла, где тут можно найти Горьку. Мне казалось, он должен стоять возле своих фотографий и слушать отзывы посетителей, чтобы быть в курсе мнения. Или ему это было не нужно? Я не знала, насколько мой любимый тщеславен, мне никогда в голову не приходило даже задуматься об этом.
От моих саморазоблачений меня отвлекла небольшая фотография, которая висела прямо напротив. Я сдвинулась с места, чтобы разглядеть ее получше. Там было море, только море, но оно наслаивалось само на себя в разных вариациях — вот штиль, спокойная, ровная гладь бледно-голубой воды, вот белая пена волн, вот темно-синие, почти черные штормовые валы и серые облака, нависшие над морской пучиной. Я взглянула на фамилию автора, нет, это был не Горька, а какой-то А. Полянских. Или какая-то. Бросив последний взгляд на скомбинированное фото, я отошла. Мне вдруг стало любопытно: Егор работает так же или создает только естественные картины природы? Я быстро пошла вдоль стен, изучая не сами фотографии, как остальные посетители, а ища глазами знакомую фамилию. Вот он! Вот еще! И еще, и еще. Я насчитала шесть фотографий Егора, я не знала, много это или мало, профессионал он или не достиг пока этого уровня. Мне хотелось думать, что он самый лучший в своем деле. Я подняла глаза на одну из фотографий. И тут же у меня перехватило дыхание.
Фотография была черно-белая, очень яркая и как будто живая. Я мало понимаю в этом… Дело в другом. Там, на фотографии, была я. В джинсах, в старых кроссовках, с развевающимися на ветру волосами я шла по городу. Не знаю, как он сумел снять меня, может быть, я тогда просто не обратила внимания на фотоаппарат в его руках. Он всегда носит фотоаппарат с собой.
Я стояла и смотрела на саму себя, чувствуя, как багровеют щеки. Что такого неожиданного я увидела?! Темные пятна домов за моей спиной, белое небо, бледная, маленькая моя физиономия из-за шторки волос. Казалось, я чем-то расстроена там, на фото. Или просто задумалась. Словом, напряжена. Я вдруг увидела себя его глазами — озабоченную, торопливую, не смотрящую по сторонам. И… отвела взгляд от жалости к самой себе.
— Интересная ассоциация, — услышала я за спиной мужской голос.
— В смысле? — пропищал в ответ женский. Я слушала, опустив плечи, не оборачиваясь.
— Ну, дорогая, ты помнишь, выставка называется «Бегущая по волнам». Эта фотография, кстати, носит такое же название. Ты видишь здесь волны?
— Нет.
— А я вижу. Девушка, вы видите здесь волны? Я медленно обернулась:
— Вижу.
Мужчина, низкорослый толстяк лет пятидесяти, смотрел на меня с удивлением.
— Вы поразительно похожи на эту женщину. На ту, что на фотографии. — Он переводил взгляд с меня на снимок.
— Это и есть я.
— Как интересно, — всплеснула руками его спутница, — но почему же я не вижу здесь моря?
— Потому что его здесь нет. Это другие волны, — спокойно объяснил Горька.
Я не видела, как он подошел, но теперь смотрела на него во все глаза. Он здорово загорел, а в остальном выглядел прежним, уставшим, небритым, с чуть ироничной улыбкой на губах.
— Давай выйдем.
Мы оказались на улице.
— Что случилось? — напряженно спросил он.
— Ничего.
— Как ты меня нашла? Что ты здесь делаешь?
— Приехала отдохнуть, я и не подозревала, что ты тоже здесь.
— Марина, я ничего не понимаю, — устало сказал он, закуривая сигарету, — сначала ты разговариваешь со мной сквозь зубы, не хочешь меня видеть, избегаешь моих прикосновений, даже самых невинных… а теперь вдруг приехала…
Я слушала его, замирая от счастья. Мне хотелось, чтобы он обнял меня, сказал, что все будет хорошо. Но вопросы — много вопросов — продолжали роиться в моей голове.
— Дай мне сигарету.
Он протянул пачку, не глядя на меня:
— Зачем ты приехала?
— Я же сказала…
— Невероятное совпадение, — усмехнулся он.
— Почему «Бегущая по волнам»? — вдруг спросила я.
— Ты сама все понимаешь, — он нахмурился, — ты бежишь, бежишь, а под тобой не твердая земля, а только волны… Марина, может, ты объяснишь наконец, что с тобой происходит.
— Я люблю тебя, Егор.
Я смотрела на него сквозь слезы. Он отвернулся. Его плечи вздрагивали.
— Я тоже тебя люблю.
В Новомихайловку мы вернулись поздним вечером, проведя целый день в Сочи — день, полный удовольствий и откровений. В автобусе Горька заснул на моем плече. Я же не могла расслабиться ни на секунду, слишком много впечатлений за такое короткое время, слишком много слов, которые сказал мне Горька, мой молчаливый Горька.
Он едва держался на ногах от усталости, от выпитого вина, от неожиданного сюрприза, который я ему преподнесла. И потому сразу же улегся спать, отмахнувшись от Степаныча, который ждал нас с ужином.
— Марина, давай хоть ты присоединяйся, — позвал меня хозяин.
Я с удовольствием уселась за стол. Оставаться наедине со своими размышлениями было неуютно.
Степаныч загремел тарелками, я пару раз шикнула на него, чтобы он не разбудил Горьку, храп которого доносился из комнаты.
— Да его пушкой сейчас не разбудишь, — весело возразил Степаныч, — небось, знаешь, как он дрыхнет, если выматывается.