Эксклюзивный грех

"Ну и тягомотина!.. Хоть бы чего веселого рассказали!"
Часы на приборной панели “жигуленка” показали шестнадцать пятьдесят пять. Дима выключил радио. Несмотря на всю свою внешнюю расхлябанность, он терпеть не мог опаздывать.
В кабинет однозвездного милицейского генерала Ухваткина он вошел ровно в семнадцать. Моложавый, похожий на медведя генерал встретил Полуянова как родного. Авторитет самой тиражной в России газеты пока еще, похоже, действовал на милицейское начальство. Генерал вышел из-за стола, сделал семь шагов Диме навстречу, сжал его ладонь мощной ручищей, усадил. Затем вернулся за стол и широко улыбнулся. Он, кажется, изо всех сил изображал “рубаху-парня”:
– Чайку? Кофейку? Или, – он подмигнул, – чего покрепче?
Безулыбчивые глаза его между тем тщательно изучали лицо, фигуру, руки Полуянова. Генерал, видимо, пытался понять, насколько может быть опасен нежданный журналюга. Опасен – ему лично и его службе. Сделав для себя некие выводы, он тут же постарался придать своим глазам максимально радушное выражение. Весь аж лучиться стал.
– Ничего крепкого я пить не буду, – сказал Полуянов, – а вот чайку – можно. Как раз самое время для файф-о-клока.
– Вы в Англии работали? – вдруг спросил генерал.
– Нет. Но я там бывал, – незамедлительно отреагировал Полуянов.
Генерал усмехнулся. Рекогносцировка, кажется, была завершена, и Ухваткин нажал кнопку селектора.
– Лидочка, чайку мне. И все, что там полагается! Молодая деваха (в форме прапорщицы внутренних войск, между прочим) чуть ли не через секунду внесла в кабинет поднос с чаем, сахаром, печеньем и почему-то рахат-лукумом. Дима оглядел ее фигурку и как бы в пространство бросил:
– Говорят, мужчинам форма идет. А оказывается, она и женщинам идет. И даже очень.
Девушка-секретарша поощрительно улыбнулась ему.
(“Все, что угодно, делай: флиртуй, ухаживай, неси пургу девчонке, наезжай на генерала – или уговаривай его… Только о маме, о маме не думай!”) Когда файф-о-клок был сервирован и красотка в мундире вышла, генерал, глядя в сторону, пробасил:
:
– – Знаю о вашем горе. Сочувствую вам. Приношу глубокие соболезнования. И, со своей стороны, заверяю, что вверенный мне личный состав сделает все возможное – и невозможное! – чтобы найти и задержать преступников.
– А что конкретно для этого делается? – немедленно спросил Дима и вытащил из внутреннего кармана пиджака микродиктофон “Сони М-425”.
– Секунду. – Генерал сделал жест типа “повремени, мол, писать-то”. Ткнул пальцем в селектор. Коротко бросил Полуянову:
– Это – не для записи.
По громкой связи тут же браво отрапортовал голос:
– Слушаю, товарищ генерал!
– Савельев! Что у тебя по убийству на Шокальского?! Секундное замешательство, а потом бодрый выдох:
– Работаем, товарищ генерал!
– Что значит “работаем”?! – не смог сдержать наигранного гнева генерал Ухваткин. – Давно пора закрыть дело! У меня тут, между прочим, сидит журналист! И не откуда-нибудь, а из “Молодежных вестей”! И он, этот журналист, – сын той самой пострадавшей! Сын погибшей! Ты знал об этом, Савельев?!
Пауза в селекторе, вздох:
– Никак нет, товарищ генерал.
– А почему не знал?! Нет ответа.
– В общем, так. Ты, Савельев, учти: дело у меня – под личным контролем. – Генерал вытащил из настольного прибора золоченую ручку, демонстративно черканул чего-то в перекидном календаре. – И у нашей прессы – тоже.
Ухваткин покосился на Диму.
– Неделю тебе, Савельев, даю, – продолжил он в селектор. – Найдешь супостатов – честь тебе и хвала. Не найдешь – на горный курорт поедешь, вне очереди! Понял?!
– Так точно, товарищ генерал. – Вздох.
– Ты там не вздыхай. Работать надо, а не вздыхать! В общем, так: через десять минут зайдешь ко мне. Сначала опросишь товарища журналиста. Как свидетеля по данному делу опросишь. А потом доложишь ему, как идет работа над делом. Естественно, в рамках допустимого доложишь. Не раскрывая всех секретов оперативно-разыскной деятельности. А вот мне, – внушительно повысил голос генерал, – ты будешь докладывать дело в полном объеме. И – ежедневно! Понял, Савельев?!
– Так точно.
– Все! Работай! – Ухваткин сердито отключил селектор.
Когда бы речь шла не о маме, Дима, пожалуй, ухмыльнулся бы: настолько наигранной выглядела сцена. Слушая спектакль, в ходе которого генерал, что называется, перевел стрелки на неведомого Савельева, Дима впервые подумал, что его вера во влияние прессы на ментуру была, пожалуй, преувеличенной. “Замотают менты дело, – с тоской подумалось ему. – Как пить дать, замотают. А если и поймают гадов, то случайно… Что же, просить главного звонить министру внутренних дел?.. Так ведь звони министру, не звони – все равно крайним окажется какой-нибудь Савельев”.
Когда Ухваткин повернулся к журналисту, Дима быстро спросил:
– Вы упоминали про “горный курорт вне очереди”. Это что – Чечня?
– Так точно, – вздохнул генерал. – У меня за год три офицера там погибли. – И добавил задушевно:
– Эх, какие ребята были, если б ты знал, журналист!..
Генерал с легкостью перескочил на “ты”, будто бы гибель его бойцов (и, стало быть, его собственная, полная опасностей работа) давала ему на это неоспоримое право.
– Сочувствую, – пробормотал Полуянов.
– Знаешь, корреспондент, – в прежней доверительной манере проговорил генерал, – мы, конечно, не те менты, как в телевизоре показывают. Но я тебя уверяю: мы тоже кое-что умеем. И я твое горе понимаю. И я тебе обещаю – я, лично! – я сделаю для тебя все, что смогу. Слово офицера.
"Какой артист в нем помирает, – подумал Полуянов. – С какой легкостью необыкновенной генерал меняет настороженность на радушие. А радушие – на начальственный гнев. А гнев – на задушевность… Как же он до генерала-то дослужился, если столько на публику работает? А может, именно потому и дослужился?"
В дверь постучали, потом заглянули.
– А, Савельев!.. – проговорил генерал, опять меняя тон – теперь на отеческий. – Давай, Савельев, проходи, садись. Заждались мы тебя. Вот, познакомься: тот самый корреспондент. Из всеми нами любимой и уважаемой газеты – “Молодежных вестей”.
Дима привстал. Навстречу ему по красному генеральскому ковру прошагал стандартно одетый кожаный молодой человек. На устах – приклеенная улыбка. “А лицо у него – хорошее. Честное лицо”, – успел подумать Дима.
Молодой оперативник представился Полуянову:
– Капитан Савельев. – Потом улыбнулся не по-казенному, а, кажется, от души и добавил:
– Вася.
Полуянов почему-то подумал: “Пожалуй, если кто и сможет найти убийц матери, то этот самый оперативник. Капитан Савельев. Вася”.
Дима. Тот же день. 18 часов 05 минут
Кабинет, где размещался капитан Савельев, оказался убогим и тесным. Три стола. Один компьютер. Один продавленный диван. Один старинный сейф. На стене грошовый календарь “Осень”. На другой – карта Москвы: огромная, подробная (указан каждый дом).
– Садитесь, – кивнул капитан в сторону дивана. – Можете курить.
Сам сел за стол. Придвинул к Диме пепельницу, уже полную окурков. Устало потер лоб. Вдруг сказал:
– Я твои статьи читал. Про красный бриллиант – это ведь ты писал, да? Дима кивнул.
– Нормально, – удовлетворенно кивнул Савельев. – Врешь мало.
– Что значит “мало”? – оскорбился Дима. – Я вообще не вру.
– Ну, не то чтобы “врешь”… Не так сказал. Ошибаешься мало. И этого, как сказать… – пафоса, что ли? – у тебя нет.
– Спасибо на добром слове, – усмехнулся Полуянов.
– Кушайте на здоровье, – в тон ухмыльнулся Савельев. – Нам не жалко.
"Кажется, мы ровесники, – подумал Дима. – Ему под тридцать. Надо позвать этого опера выпить. И вообще с ним задружиться. А потом сделать о нем очерк. Настоящий, теплый человеческий очерк. Как когда-то старший Аграновский писал. Сто лет таких очерков не было. Конечно, при условии, что этот опер Савельев убийц найдет”.