Драгоценнее многих (Медицинские хроники)
– Рассмотрев и обсудив дела, высказывания и иные суждения Шарля д'Эстре из Брюсселя, пажа его католического величества, святой суд квалифицирует их как слегка еретические и для исправления оных приговаривает упомянутого Шарля д'Эстре к публичному покаянию и отречению от приписываемых ему мнений, а также для облегчения его совести предлагает примирённому еретику д'Эстре в продолжении трёх дней являться к святой мессе в покаянной одежде и с непокрытой головой и слушать мессу, стоя на ступенях и не смея войти в храм…
Этот, кажется, вывернулся. Единственное его преступление то, что он фламандец, так же как и Андрей. Испанская инквизиция любит иностранцев – за них некому заступиться.
Но как могло случиться, что он попал сюда, и вот уже три месяца вся его жизнь состоит из торжественных приёмов, медлительных пышных церемоний, враждебных взглядов идальго и обязательного присутствия на аутодафе?
И так будет изо дня в день, всю жизнь.
А ведь он полагал, что поступает правильно, когда покинул Падую и отправился в Брюссель, где ему были обещаны защита и покровительство императора Карла. Проклятие учителя и предательство учеников сделали для Везалия невыносимой самую мысль о продолжении работы. И лестное предложение Карла подоспело, как нельзя кстати.
Поначалу всё шло замечательно. Недужные фламандские графы наперебой зазывали к себе известного медика, старый друг Иоанн Опорин из Базеля согласился начать выпуск второго издания «Семи книг». А сам Везалий «впал в безумие и женился», именно так говорят о семейных профессорах. И ни разу не пожалел он о своём безумии.
Одно огорчало Андрея: пациентом император оказался неудобным и строптивым, а многие болезни лишь усугубляли трудности. Приступы подагры и хизагра, изуродовавшая руки, приливы крови, после которых венценосного пациента мучили вертижи; боли в животе, астматическая одышка. Как душа держится в этом крепком когда-то теле… Осмотрев и опросив Карла, Везалий составил план лечения, который никогда не был осуществлён.
– Диета? – воскликнул фон Мале, камергер, отвечающий за стол повелителя. – Цезарь и так всю жизнь соблюдает диету! Но учтите, его диета – особого рода. Если он захочет мяса, вы должны будете прописать ему мяса, немедленно и побольше. Вздумается покушать рыбы – чтоб тотчас готовили рыбу. Потребует пива – не вздумайте отказать ему. Если верить придворным физикам, цезарю полезно всё, от чего хворают другие: острое и жирное, наперчённое сверх меры и тяжёлое для желудка. Врачи слишком снисходительны к государю, они приказывают или запрещают ему только то, что сам цезарь хочет или не хочет.
Скоро Везалий убедился в правоте этих слов. За обедом император подолгу валял во рту куски переперченного мяса, разжевать которое не мог, потому что зубы его чересчур длинной и широкой нижней челюсти не касались верхних зубов. Божественный Карл глотал устриц в уксусе, сосал солёные маслины и запивал всё неимоверным количеством крепких вин. Он отмахивался от увещеваний Андрея движением унизанного перстнями мизинца, не считая нужным возразить ему. Таким владыка полумира являлся во всём: неумеренным не только в жратве, но и в страсти к женщинам, власти, славе и, благодарение богу, наукам. Всё же Карл был просвещённым государем, знал цену разуму и покровительствовал многим учёным мужам.
Потом наступала расплата. Цирюльники бегали по залам с грелками, тазиками, полотенцами и флаконами ароматического уксуса. Карл полулежал в любимом кресле со специальными подставками для больных ног и громко стонал от нестерпимой боли в изувеченных пальцах.
Собрался консилиум. Как положено с древних времён, успокоили больного, обещав ему всё своё искусство. Затем по очереди, с младших начиная, принялись высказываться о причинах болезни и способах лечения.
– Сгущение влажных и холодных соков, вследствие неблагоприятного климата, – констатировал Винсент Серразус. – Полагаю назначить грелки и укрепляющее питьё. Поражённые места укутать сухой фланелью, после чего болезнь должна разрешиться, и боли успокоиться.
– Переполнение, – мрачно объявил Андрей. – Избыток крови, образовавшийся от злоупотребления густыми и питательными блюдами, застаивается и загнивает в местах с наиболее узкими протоками, каковы пальцы рук и ног. Предлагаю растирания, горячие ванны и, как советуют афоризмы Гиппократа, строгую диету: безусловно запретить вино, мясо, турецкие бобы. Ограничить рыбу. Показаны лёгкие овощи: морковь, капуста, пастернак. Пить – отвар сухих яблок и иных благовонных плодов с мёдом…
– Ты с ума сошёл!.. – слабо сказал Карл.
– Мой молодой коллега прав, – осторожно начал Энрико Матезио, врач сестры императора Марии Венгерской, – предложенное им лечение воистину хорошо. Но не стоит пренебрегать мнением мудрейшего Авиценны, сказавшего, что привычка – вторая натура и потому не следует оставлять дурного сразу, а нужно постепенно. Я бы поостерёгся назначать суровую диету. Следует соблюдать умеренность. Тот же Гиппократ заметил, что слишком строгая диета в болезнях продолжительных всегда опасна.
– Вот именно, – подтвердил император.
Тогда Везалий поступил иначе. Он стал назначать лекарства, тем более, что Карл с готовностью пил микстуры и глотал облатки. Правда, медицина не знает верного средства от подагры, но Везалию было достаточно средства от обжорства, и он прибег к давно знакомому китайскому корню, который на самом деле был не корнем, а корой и не имел никакого отношения к Китаю.
Хина, хина и ещё раз хина во всех видах. Карл пожелтел, он жаловался на невыносимую горечь во рту и звон в ушах, но зато известный всему миру аппетит уменьшился до приемлемых размеров, и приступов больше не было. Таковы пути придворной медицины.
К подобным злоключениям Везалий был готов, а других причин жаловаться на жизнь не было. Он даже снова потихоньку начал заниматься наукой: для музеума в Лувене изготовил человеческий скелет; восстановив по памяти кое-что из сожжённого во время падуанского бегства, написал и издал небольшую книжечку «Послание о китайском корне». В этом сочинении он обобщал опыт использования хины и рекомендовал её как наилучшее средство против изнуряющих лихорадок, горячек, сифилиса и подагры. Везалий даже подумывал обратиться к императору за позволением прочесть несколько публичных лекций по анатомии, как вдруг неожиданное событие перечеркнуло все планы.
Двадцать пятого октября одна тысяча пятьсот пятьдесят пятого года, венценосный Карл Пятый, божьей милостью император Священной Империи, удручённый многими неудачами в войне и мирных делах, уставший от бремени власти над государством столь необъятным, что впервые можно было сказать, не погрешив против истины, о солнце, никогда не заходящем в его пределах, владыка более великий, нежели Александр, созвав грандов испанского королевства, нидерландских принцев, самовольных германских курфюрстов, итальянских герцогов и иных подвластных вассалов, в присутствии кавалеров ордена Золотого Руна и сестёр своих – вдовствующих королев, добровольно отрёкся от престола в пользу своего сына Филиппа, сложил с себя императорское и королевское достоинство и навсегда затворился в небольшом и дотоле никому не известном монастыре святого Юста в диких горах Эстремадуры.
С собой монашествующий император взял скромную свиту из ста пятидесяти человек. Тут-то и дали себя знать горькие воспоминания об отваре китайского зелья – в Эстремадуру отправился покладистый Энрико Матезио, а Везалия вместе со многими другими придворными Карл передал новому испанскому королю.
Впрочем, памятуя о некоторых особенностях любимого сына, в специальном декрете Карл оговорил, чтобы Филипп не смел преследовать тех, кому Карл обещал покровительство. Счастливцы были перечислены поимённо, и на этот раз Андрей обрёл себя среди избранных. А вот Шарль д'Эстре, в ту пору двенадцатилетний мальчик не обратил на себя державного внимания, поэтому и стоит сейчас, переступая босыми ногами по заиндевевшим плитам, и не смеет даже мечтать, чтобы вырваться из проклятой Иберии и пойти, ежели возьмут после понесённого позора, на службу графу Эгмонту, Вильгельму Оранскому или другому вельможе, известному нелюбовью ко злому испанскому семени.