Драгоценнее многих (Медицинские хроники)
Император Карл бежал из Прованса. На равнине отход совершался столь быстро, что прекрасный наездник Мартин дю Белле, преследуя испанцев, набил на заднице кровавую мозоль и три недели не мог сесть в седло, о чём гордо поведал миру в опубликованных мемуарах. Но пропускать армию Монморанси в Пьемонт Габсбург не собирался. Перуанское серебро Кортеса щедро переходило в руки швейцарских авантюристов, в Германии на площадях протестантских городов рассыпались барабаны вербовщиков, призывающих нуждающихся храбрецов на защиту католического величества. На границе истрёпанное войско непобедимого Карла встретило подкрепления и долгожданные обозы с провиантом. Император занял горные проходы и объявил, что ни один француз не выйдет за пределы своего королевства.
Больше самого короля жаждал успешного ведения войны полковник Монтежан. Один год обещанного губернаторства, и оскудевший род вернёт себе былой блеск. Пехотные легионы скорым маршем вышли к перевалу де Сези, развернулись и начали атаку.
В этот день Паре не опасался неприятностей из-за нехватки медикаментов. Хирурги других отрядов были в том же положении. Лекарств не хватило всем, и материала для наблюдений оказалось более чем достаточно. Сегодня Паре огнестрельных ран не прижигал, и в результате оказался единственным владельцем масла чёрной бузины. И хотя масло было недёшево, и цена на него поднималась с каждым днём, Паре, осмотрев своих и чужих пациентов, последовал совету мэтра Алькофрибаса – вылил содержимое бутыли в яму для стока нечистот.
Французское войско с переменным успехом и без особой славы сражалось в чужой стране. Военная судьба разнесла в разные стороны Амбруаза и его недоброжелателя Дубле. Губернатор Монтежан погиб в сражении6 не завершив честолюбивых планов. Доктор медицины Франсуа Рабле покинул армию и присоединился к Жану дю Белле, отправлявшемуся в Рим для переговоров о мире.
И хотя война продолжалась, настроение было уже не военное. Приходилось думать, как жить дальше. Амбруаз Паре твёрдо решил, что останется практикующим хирургом. Лучше всего, если бы его приняли обратно в Отель-Дьё. В коллегию Амбруаз решил не поступать, после кровавой практики слушать рассуждения докторов казалось смешным. Пожалуй, теперь он сам мог бы поучить чванливых докторов-по-булле, в жизни не видавших свежей раны.
С каждым днём Паре всё больше склонялся к мысли, что ему следует поделиться с миром найденным знанием. Но как это сделать, не зная языка? И пристойно ли писать книгу, толкующую о лечении, если сам учился понаслышке? Но ведь есть купленный кровью опыт. До сих пор после каждой стычки страдания раненых усугубляются хирургами. Пусть кто хочет смеётся или негодует, но он напишет книгу о лечении огнестрельных ран и опровергнет мнение Бруншвига, Виго и остальных. А что до языка, то раз Паре не знает латыни, то Паре будет писать по-французски. Факультеты осудят его, но что они смогут сделать тому, кого нельзя лишить привилегий, какое право можно отнять у того, кто не имеет никаких прав? Хотя, одно право у него есть: право помогать людям.
В палатке не оказалось бумаги, Паре пришлось взять лист прочного пергамента, который применяется для компрессов. Рука, непривычная к письму, быстро затекала, но Паре продолжал писать, останавливаясь лишь когда затруднялся подыскать слово. Широкий лист покрывался строками:
«Я участвовал в кампаниях, баталиях, стычках, приступах, осадах городов и крепостей. Я был также заключён в городе вместе с осаждёнными, имея поручение врачевать раненых. Я смею сказать, что многому научился там и не был в числе последних в моём сословии. Свои писания я адресую не тем докторам, которые умеют только цитировать. Говорят, я не должен писать по-французски, ибо это приведёт к падению медицины. Я считаю наоборот. Можно ли скрывать такое откровение? Меня обвинят, что я даю инструмент в руки желающих практиковаться в хирургии. Этим мне воздадут честь!»
В палатку заглянул Жан.
– Мэтр, – сказал он, – там притащился какой-то мужик. Ему прорубили топором ногу. Прикажете гнать вон?
– Зови сюда, – сказал Паре со вздохом отложил перо и открыл баул с инструментами.
3. Время снов
Эти больницы прекрасно устроены и преисполнены всем нужным для восстановления здоровья; уход в них применяется самый нежный; наиболее опытные врачи присутствуют там постоянно.
А он с клятвою скажет: «не могу исцелить ран общества».
Шёл март от рождества Христова тысяча пятьсот сороковой. Кончался великий пост, и город Лион исподволь начинал готовиться к праздникам. А у архиепископа де Турнона праздненство уже началось. Причина, по которой пришлось изменить церковному обычаю, была веской: на недолгий срок в городе остановился старший из братьев дю Белле. На этот раз королевская воля направила его в Ланже, наместником Пьемонта, взамен скончавшегося Монтежана. В Лионе Гийом дю Белле после двухлетней разлуки встретился со вторым братом – Жаном. Архиепископ Парижский уже год жил здесь, поближе к итальянской границе и гавани Марселя, готовый по приказу рыцарственного Франциска отправиться в Италию, Испанию, или иную страну, чтобы поддержать непрочный, никого из государей не удовлетворявший, но необходимый измученным народам мир.
В честь высокого гостя архиепископ Лионский – кардинал Франсуа де Турнон устроил пир. Все приглашённые не могли разместиться в небольшом дворце, поэтому архиепископ велел занять помещение трапезной францисканской общины при соборе святого Бонавентуры. Туда с вечера направились телеги и крытые повозки с провизией, вином и всевозможной посудой: тяжёлыми серебряными блюдами, кубками ломкого венецианского стекла, изящным лионским фаянсом. Пир обещал стать грандиозным событием. Правда, еще не кончился пост, но на то и существует великое поварское искусство, чтобы преодолевать подобные затруднения. Ещё Филоксен сказал, что среди рыбных блюд вкуснее всего те, что не из рыбы, а среди мясных, что не из мяса. Было бы из чего готовить, а повара в Лионе славные!
Но и провизия была достойна поваров. Из Австрии, впервые после войны, доставили выловленных в Дунае живых осетров. Чтобы рыбины не уснули, в пасть им время от времени вливали виноградную водку, полученную монахами-алхимиками из города Коньяк. Из Гавра в повозках со льдом прислали плоских палтусов, а из Жиронды – сардинки, плавающие в собственном жиру. Чёрные угри извивались в корзинах, улитки оставляли на виноградных листьях пенистый след, с сухим треском сталкивались панцирями зелёные морские черепахи. А разным овощам: капусте всех сортов и видов, репе и брюкве, нежному, под крышей выращенному горошку, шпинату и сладкому цикорию, турецким бобам – счёту не было. В плоских плетёнках ждали своего часа плоды, те, что могли сохраниться с осени: яблоки, груши, жёлтые лимоны. У дверей трапезной выгружали с телег сыры – плоские и тяжёлые, словно мельничные жернова, или круглые, как пушечные ядра, их пирамидой складывали у стены.
Для тех же, кто по слабости не мыслит обеда без убоины, тоже есть выход. Малая птичка бекас, что зовётся водяной курочкой, обычая ради своего, признана нескоромной, словно рыба. А поскольку нигде не оговорено, только ли бекас зовётся водяной курочкой, то и иные кулики разделили его участь, а следом цапли и молодые журавли. Да и велик ли грех, ежели постный юлиан окажется на костном бульоне, или иной любитель консоме утолит свою грешную страсть в непоказанное время? Чревоугодие – грех простительный, и может быть замолен.
Разумеется, нельзя съесть всё это, не запивая в изобилии вином, недаром же по райскому саду протекала не одна, а семь рек, и вода в них была вкусней самого отменного боннского вина. Так что в винах тоже недостатка не было. Испанский херес мирно соседствовал с мартелем, лоснились смазанные маслом бочки мальвазии, в глиняных кувшинчиках хранилась сладкое вино с острова Родос, ныне захваченного Солиманом и уже не дарящего христиан веселящей влагой. Рядом бесконечными шеренгами стояли бутылочки с монастырскими ликёрами и ратафиями, но больше всего у святых отцов было красных бургунских и светлых шампанских вин, игристых и пенящихся в кубках.