Хорош в постели

– Отнюдь. Еще как интересно. Я думаю, это самый необычный ответ на наш вопрос.
– Ну, мой бойфренд... – Я скорчила гримаску. – Мой бывший бойфренд. Извините. Он ведет эту рубрику в «Мокси»...
– «Хорош в постели»? – спросил доктор.
– Ну да, хотелось думать. Доктор покраснел.
– Нет... я имел в виду...
– Да, это рубрика, которую ведет Брюс. Только не говорите мне, что читали его заметку! – воскликнула я, подумав: «Если уж сорокалетний врач-диетолог прочитал ее, то наверняка прочитали все мои близкие и дальние знакомые».
– Я даже вырезал ее, – ответил он. – Подумал, что эта статья понравится нашим пациенткам.
– Да? Почему?
– Видите ли, он тонко чувствует проблемы...
– Толстых женщин? Доктор улыбнулся:
– Так он вас не называл.
– Это ничего не меняет.
– Так вы пришли сюда из-за этой статьи?
– Частично.
Доктор молча смотрел на меня.
– Ладно, главным образом. Дело в том, что я... Я никогда не думала о себе... так. Не видела себя толстушкой. Вы понимаете, я знаю, что я... не худышка... и знаю, что мне надо похудеть. То есть я не слепа, знаю, чего требует общество, какими американцы хотят видеть женщин...
– Итак, вы здесь, чтобы соответствовать ожиданиям американцев?
– Я хочу стать тощей. – Доктор смотрел на меня, ожидая продолжения. – Ну, хотя бы похудеть.
Он пролистал мои записи.
– У ваших родителей лишний вес.
– Да... есть такое. Мама у меня толстовата. Отец... я не видела его много лет. Когда он ушел от нас, живот у него был, но... – Я замолчала. Дело в том, что я не знала, где сейчас живет отец, и мне становилось как-то не по себе, когда об этом заходил разговор. – Я понятия не имею, как он сейчас выглядит.
Доктор вскинул на меня глаза.
– Вы с ним не видитесь?
– Нет.
Он что-то черканул на листке.
– Как насчет брата и сестры?
– Оба худые. – Я вздохнула. – Я единственная заразилась палочкой жира.
Доктор рассмеялся.
– «Заразилась палочкой жира». Никогда не слышал такой фразы.
– Ну, придумывать новые фразы – моя работа. Он вновь занялся листками.
– Вы репортер?
Я кивнула. Он сложил листки в стопку.
– Кэндейс Шапиро... Я встречал вашу фамилию.
– Правда? – Вот это сюрприз. Большинство читателей не обращают внимания на фамилию автора статей.
– Вы иногда пишете о телевидении. – Я кивнула. – Здорово пишете, весело. Вам нравится ваша работа?
– Я люблю свою работу, – ответила я, не кривя душой. Когда я не волновалась из-за высокого давления и ответственности перед читателями за каждое написанное слово, когда не боролась с коллегами за лакомый заказ и не мечтала о переходе в блинную, я действительно получала удовольствие от работы. – Интересно, требует полной отдачи... в общем, то, что нужно.
Он вновь что-то записал.
– И вы чувствуете, что ваш вес отражается на эффективности вашей работы... сказывается на вашем заработке, мешает продвижению по службе?
Я задумалась.
– Пожалуй, нет. То есть иногда некоторые люди, у которых я беру интервью... вы понимаете, они худые, я – нет, я им немного завидую, задаюсь вопросом, а не думают ли они, что я ленивая и не занимаюсь сгонкой веса... вот тогда мне приходится внимательнее следить за тем, что я пишу, чтобы мое личное отношение не выплеснулось на бумагу. Но в своем деле я дока. Люди меня уважают. Некоторые даже боятся. И это профсоюзная газета, так что с финансами у меня полный порядок.
Доктор рассмеялся, вновь взялся за листки, добрался до психологического профиля.
– В прошлом году вы ходили к психотерапевту?
– Восемь недель, – ответила я.
– Позвольте спросить – почему?
Я опять задумалась. Не очень-то легко сказать человеку, с которым только познакомилась, что твоя мать в пятьдесят шесть лет объявила себя сторонницей однополой любви. У меня не было никакой уверенности, что человек этот не перескажет мои слова кому-то еще. Может, и не один раз.
– Семейные проблемы, – наконец ответила я. Он смотрел на меня.
– У моей матери... начался роман, который развивался очень быстро, вот у меня и случился нервный срыв.
– Психотерапия помогла?
Я подумала о женщине, к которой направил меня мой врач, женщине-мышке с кудряшками маленькой сиротки Энни. На шее у нее болтались очки на цепочке, и, похоже, она немного боялась меня. Может, не ожидала услышать в первые пять минут нашего общения о ставшей лесбиянкой матери и бросившем нас отце. Тревога так и прилипла к ее лицу, словно она опасалась, что я в любой момент могу броситься на нее через стол, столкнув на пол коробку с бумажными салфетками, и ухватить за шею в попытке задушить.
– Полагаю, что да. Психотерапевт напирала на то, что я не могу повлиять на поступки членов моей семьи, зато мне под силу изменить свою реакцию на них.
Доктор вновь что-то написал. Я, как могла, вытягивала шею, чтобы понять, что он там пишет, но он держал листок вне поля моего зрения.
– Вы получили дельный совет?
Я внутренне содрогнулась, вспомнив, как Таня поселилась в нашем доме через шесть недель после того, как начала встречаться с моей матерью, и первым делом вытащила всю мебель из комнаты, которая раньше служила мне спальней, и заменила ее раскрашенными во все цвета радуги ширмами, самоучителями и двухтонным ткацким станком. В знак благодарности она связала Нифкину полосатый свитер. Нифкин один раз позволил надеть его на себя, а потом изжевал.
– Пожалуй. Я хочу сказать, ситуация далека от идеальной, но я в какой-то степени с ней свыклась.
– Ну, хорошо. – Он захлопнул мою папку. – Вот что я вам скажу, Кэндейс.
– Кэнни, – поправила я его. – Кэндейс меня называют только в тех случаях, когда мне грозят неприятности.
– Тогда Кэнни, – кивнул он. – Мы проводим годовое испытание препарата, который называется сибутрамин. Механизм его действия аналогичен фен-фену. Вы когда-нибудь принимали фен-фен?
– Нет, но одна женщина в приемной сказала, что его ей очень не хватает.
Доктор опять улыбнулся. Тут я заметила ямочку на его левой щеке.
– Считаю себя предупрежденным. Так вот, сибутрамин гораздо мягче фен-фена, но действует точно так же, то есть обманывает ваш мозг, уверяя его, что вы не голодны. Плюс в том, что у него нет таких побочных эффектов, как у фен-фена, и он не опасен для сердца. Нас интересуют женщины, вес которых как минимум на тридцать процентов превышает идеальный…
– ...и вы рады сообщить мне, что я укладываюсь в искомые параметры, – мрачно закончила я.
Вновь улыбка.
– Проведенные ранее исследования показывали, что за год пациент теряет от пяти до десяти процентов своего первоначального веса.
Я провела быстрый расчет. Потеря десяти процентов веса не превращала меня в женщину моей мечты.
– Вы разочарованы?
Он шутил? Как же я разозлилась! Наша наука могла пересаживать сердца, фотографировать Марс, возвращать старикам эрекцию, а мне обещала уменьшение веса на жалкие десять процентов!
– Наверное, все лучше, чем ничего.
– Десять процентов гораздо лучше, чем ничего, – сказал он очень серьезно. – Исследования показывают, что потеря даже восьми фунтов может привести к крайне неблагоприятным изменениям кровяного давления и содержания холестерина.
– Мне двадцать восемь лет. Давление и холестерин у меня прекрасные. На здоровье не жалуюсь. – Я слышала, что мой голос набирает силу. – Я хочу похудеть. Мне нужно похудеть.
– . Кэндейс... Кэнни...
Я глубоко вдохнула, упала лбом на руки.
– Извините.
Доктор положил руку мне на предплечье. Мне сразу полегчало. Должно быть, этому его учили в медицинском институте: если пациентка впадает в истерику из-за того, что обещанная потеря веса ее не устраивает, мягко коснитесь ее предплечья... Я убрала руку.
– Послушайте, давайте будем реалистами. С вашей наследственностью, с вашей фигурой вы и не должны быть худой. И это не самое страшное, что может случиться с человеком.