Монумент

* * *
Там-то, в арке, я и понял наконец, что произошло. Мало того – я понял механизм явления. Не перенос тела из одной точки в другую, но что-то вроде рокировки! Пространство, которое только что занимал Левушка, и пространство, которое он занял теперь, попросту поменялись местами !.. Но если так, то значит, Левушка угодил в какое-то здание, заживо замуровав себя в одной из его стен!
Я вообразил эту глухую оштукатуренную стену с торчащей из нее вялой рукой и почувствовал дурноту.
И тут с улицы в арку вошел, пошатываясь, Левушка – целый и невредимый, только очень бледный.
– Промахнулся немножко, – хрипло сообщил он, увидев меня. – Занесло черт знает куда! Представляешь: всё черно, вздохнуть – не могу, моргнуть не могу, пальцами только могу пошевелить… Хорошо, я сразу сообразил оттуда… как это? Телепорхнуть?
Я в бешенстве схватил его за руку и подтащил к выходу, ведущему во двор.
– Смотри! – сказал я. – Видишь?
Возле статуи уже собралось человека четыре. Они не шумели, не жестикулировали – они были слишком для этого озадачены. Просто стояли и смотрели. Подошел пятый, что-то, видно, спросил. Ему ответили, и он, замолчав, тоже стал смотреть.
– Это кто? – опасливо спросил Левушка.
– Это ты! – жестко ответил я.
Он выпучил глаза, и я принялся объяснять ему, в чем дело. Понимаете? Не он – мне, а я – ему!
– Статуя? – слабым голосом переспросил Левушка. – Моя? – Он сделал шаг вперед.
– Куда? – рявкнул я. – Опознают!
…Левушка шел через двор к песочнице. Я бросился за ним. А что мне еще оставалось делать? Остановить его я не смог. Мы шли навстречу небывалому скандалу. Стоило кому-нибудь на секунду перенести взгляд с монумента на Левушку – и никаких дополнительных разъяснений не потребовалось бы.
– …значит, жил он когда-то в этом дворе, – несколько раздраженно толковала событие женщина с голубыми волосами. – А теперь ему – памятник и доску мемориальную, чего ж тут непонятного?
– А я о чем говорю! – поддержал губастый сантехник Витька из первой квартиры. – Движение зря перекрывать не будут. Там его и поставят, на перекрестке, а сюда – временно, пока пьедестал не сдадут…
– Трудился, трудился человек… – не слушая их, сокрушенно качала головой домохозяйка с двумя авоськами до земли. – Ну разве это дело: привезли, свалили посреди двора… Вот, пожалуйста, уже кто-то успел! – И она указала скорбными глазами на процарапанное гвоздем неприличное слово, выхваченное из какой-то неведомой стены вместе со статуей.
Нашего с Левушкой появления не заметили.
– Из кирпича… – Девушка в стиле «кантри» брезгливо дернула плечиком. – Некрасиво…
– Оцинкуют, – успокоил Витька.
– И рук почему-то нет…
– Приделают! У них технология такая. Руки изготавливают отдельно, чтобы при транспортировке не отбить.
– Эх! – громко вырвалось вдруг у Левушки. – Не мог позу принять поприличнее!
Чуть не плача, он стискивал кулаки, и лицо его было одного цвета со статуей. Все повернулись к нам, и я закрыл глаза. Вот он, скандал!..
– Так ведь скульпторы сейчас какие? – услышал я, к своему удивлению, чей-то ленивый голос. – Это раньше скульпторы были…
Они его не узнали, понимаете?! Перед ними маячили две совершенно одинаковые физиономии, но все словно ослепли.
– Брови задрал, как идиот! – во всеуслышание продолжал горевать Левушка.
Женщина с голубыми волосами смерила его негодующим взглядом.
– А памятники, между прочим, – отчеканила она, – людям не за красоту ставят! Поставили – значит заслужил!
Левушка, пораженный последними словами, медленно повернулся к ней, и глаза у него в тот момент, клянусь, были безумны…
* * *
А на следующий день он не вышел на работу. Все у меня валилось из рук, стоило мне взглянуть на его стол.
Вчера я его еле увел от песочницы, иначе бы он с пеной у рта принялся доказывать жильцам, что это его? статуя. Ночью я то и дело просыпался и каждый раз думал: «Приснилось… Слава тебе, господи…» Облегченно вздыхал и вдруг понимал, что не приснилось.
Я вставал, выходил в кухню, пил воду. За окном шевелились черные акации и я надолго припадал к стеклу, скорее угадывая, чем различая, возле песочницы, в сером просвете между двумя кронами, зловещий горбатый силуэт с обрубками вместо рук…
А точно ли он пошел вчера домой? Перед обедом я не выдержал – позвонил на работу Татьяне и, конечно, нарвался на отповедь. Ее, знаете ли, как-то не волнует, где в данный момент находится этот неврастеник. И вообще, если он хочет извиниться, то пусть делает это сам, а не через адвокатов.
Я положил трубку и вернулся за свой стол. Чертовы бабы! Перезвонить бы сейчас, сказать: «Лева тебя в нашем дворе ждет, у песочницы. Очень просит прийти…» Да нет, бесполезно. Из принципа не пойдет… А жаль.
И тут словно что-то мягко толкнуло меня в спину. Я обернулся. В дверях стоял Левушка Недоногов.
Он внимательно, подробно разглядывал отдел: сослуживцев, столы, кульманы… К концу осмотра принялся скорбно кивать и вдруг громко спросил, ни к кому не обращаясь:
– И что, вот так – всю жизнь?
Нужно было видеть лица наших сотрудников!
Словно бы не замечая, что все на него смотрят, Левушка прогулочным шагом пересек комнату и уселся на мой стол, даже не потрудившись сдвинуть в сторону бумаги.
– А ведь мы, Павлик, в одном дворе росли, – ни с того ни с сего задумчиво напомнил он.
Верите ли, мне стало страшно. А он продолжал:
– Если помнишь, мальчишки меня недолюбливали. Почему?
– Я… – начал я.
– Да, – сказал он. – Ты – нет. Но остальные! Что им во мне не нравилось? Павлик, я шел сегодня на работу три часа! Шел и думал. И, знаешь, я понял: они уже тогда чувствовали, что я – иной. Чувствовали, что в чем-то я их превосхожу…
Он говорил ужасные вещи – размеренно, неторопливо, и никто не осмеливался его перебить. Могу себе представить, какое у меня было лицо, потому что он вдруг засмеялся и, наклонившись ко мне, покровительственно потрепал по плечу.
– Ну ладно, – объявил он, с юмором оглядев безмолвствующий отдел. – Время обеденное, не буду вас задерживать…
Он прошел к своему рабочему месту, сел и движением купальщика, разгоняющего у берега ряску, разгреб в стороны накопившиеся с утра бумаги. Затем, установив кулаки на расчищенной поверхности стола, Левушка величественно вскинул голову и замер в позе сфинкса.