Раздолбаи. (Работа по специальности)
– Ну так и чего? – сказал второй. – Кладовка будет.
Стриженая Клавка обернулась и воинственно упёрла кулаки в бока. Процессия остановилась. Зрители – тоже.
– А я просила? – Голос Клавки стал несколько визглив. – Я когда-нибудь кого-нибудь о чём-нибудь просила? Унижалась я когда-нибудь перед кем-нибудь?
Каждое «нибудь» падало подобно удару молотка, с каждым разом всё более приобретая какой-то неуловимо матерный призвук.
«Ментовки» терпеливо ждали конца разговора. Потом одна из них двинулась к зрителям и сильно обоих встревожила, чтобы не сказать, всполошила. Тот, что в пончо, кинулся к ближайшей глыбе, прыгнул на неё животом и, отбрыкивая воздух толстыми босыми пятками, вполз на покатую верхушку. Владелец спецовки, не торопясь, но и не мешкая, отступил с оглядкой к стене, поближе к теневому овалу. Затеплившаяся было у Ромки надежда, что эти симпатичные подвыпившие дядечки ему помогут, – рухнула. Они, явно, и сами побаивались глянцевых тварей.
– Да трезвый я, трезвый, начальник, – глумливо обратился с глыбы присевший на корточки толстяк, в то время как «мусорка» закладывала ленивый акулий вираж вокруг камушка. – Чего принюхиваешься?
– Ни стыда, ни совести! – сказала, как печать оттиснула, стриженая Клавка. – Тьфу!
И двинулась к дальней молочно-белой громадине.
– Ломай! – приказала она.
– А? – тупо отозвался Ромка.
– Ломай-ломай! Нанёс ущерб – так возмещай теперь! А ты как думал? Церемониться с тобой будут?
Ромка всё ещё не верил своим алым оттопыренным ушам.
– Как это – ломай?
– А как хочешь!
Происходящее сильно напоминало провокацию. Ромка оглянулся и вздрогнул. В нескольких шагах от него стояла неизвестно откуда взявшаяся девушка с надменным скучающим лицом. Сверкающий, как фольга, балахончик, хитрого плетения поясок… Одна из «ментовок» сунулась было незнакомке под ноги, но та отогнала её ленивым движением руки.
– Ну ты, Клавка, зверь, – покручивая головой, заметил мудрый и морщинистый, по-прежнему держась на безопасном расстоянии. – Как он тебе её сломает? Она уж тут неделю стоит, никто за неё не берётся! Ты совесть-то хоть имей…
– Совесть?.. – вскинулась Клавка, и тут словно ручку громкости увернули. Некая соблазнительная выпуклость на молочно-белой глыбе приковала внимание Ромки. То есть настолько соблазнительная, что так бы по ней и тюкнул. Зеркальная кувалдочка в руке сразу отяжелела, и Ромка, не в силах отвести глаз от заветного бугорка, сглотнул. Где-то далеко-далеко, на пределе слышимости, продолжали ругаться насчёт совести.
– …меня, что ли, мучит?
– А нет её у тебя – вот и не мучит!
– Так тебя ж, сама говоришь, тоже не мучит. Значит, и у тебя нету…
Толстяк слезал с глыбы. «Ментовки» откровенно скучали: две кружили неподалёку, что-то вынюхивая, третья и вовсе куда-то уехала.
– …и к хозяевам не подлизываюсь! Не то что некоторые!
– Эх ты! Сказанула – к хозяевам! К ним, пожалуй, подлижешься!..
Наконец, не устояв перед соблазном, Ромка размахнулся и ударил. Несильно, но точно и хлёстко, как на бильярде. Глыба загудела, задрожала. Все умолкли и обернулись удивлённо.
Гуденье, угасая, как бы обежало глыбу изнутри, потом, словно споткнулось обо что-то – и такое впечатление, что неподалёку ударила молния. Сухой, двукратный, взрывающий перепонки треск. Ромка еле успел отскочить. Добрая треть глыбы, съехав, тяжко грянулась об пол и, устрашающе рявкнув, разлетелась вдребезги.
– Н-ни хрена с-се… – начал было потрясённо толстяк, берясь за ушибленное дальнобойным обломком колено.
Ромка не слушал. Из наклонного мутно-стеклистого скола, как желток из разломленного крутого яйца, выглядывала, круглясь, ещё более соблазнительная выпуклость. Ромка шагнул, занёс кувалдочку – и зрители шарахнулись. Это его отрезвило маленько – запросто ведь могло побить обломками!
Ударил и отскочил. И пошла цепная реакция. Глыба стонала, лопаясь, трещина порождала трещину, грохот стоял такой, словно рвались ящики с динамитом.
Наконец канонада смолкла и малость оглохший Ромка попятился, глядя на дело рук своих. Поле боя и впрямь выглядело устрашающе. Как после артобстрела. Испуганно взглянул на зрителей. Мудрый морщинистый владелец комбинезона с уважением цокал языком. Лицо Клавки обрюзгло от горя. Злобно таращился толстяк. Девушка смотрела изумлённо и восторженно. Откуда-то набежала целая стайка глазастых пушистых зверьков и тоже уставилась на груды обломков.
Все, похоже, ждали заключительного аккорда.
Осторожно ступая среди острых разнокалиберных осколков, Ромка приблизился к пирамидальной кривой кочерыжке, оставшейся от огромной глыбы, и расколотил её тремя ударами.
– Вот… – как бы оправдываясь, сказал он всем сразу.
Толстяк прокашлялся.
– Да может, она только с виду такая была… – сказал он, то с ненавистью глядя на Ромку, то с надеждой на девушку. – Посмотрим ещё, что кормушки решат…
Под кормушками он, надо полагать, имел в виду «мусорки».
А те уже вовсю подъедали обломки. Зрители, изнывая от нетерпения, ждали, когда они покончат с последним завалом. Покончили. Съехались рыло к рылу, и такое впечатление, что коротко посовещались. И наконец на стеклистое покрытие посыпались разноцветные капсулы. Их было очень-очень много.
– Ну я не знаю! – плачуще проговорил толстяк в пончо. – Трудишься-трудишься, долбаешь-долбаешь…
Не договорил, махнул рукой и побрёл, расстроенный, прочь.
Тот, что постарше, ухмыльнулся, потрепал ободряюще Ромку по голому плечу и двинулся следом. Площадь звенела возбуждённым чириканьем. Лупоглазые подбирались к капсулам.
– Кши! – замахнулась на них стриженая Клавка. – Вот я вас!
Собрала в подол все капсулы до единой и, недовольно буркнув: «В расчёте!..» – заторопилась к ближайшему теневому овалу.
Сгинула. Разочарованно щебеча, стали разбредаться и пушистые зверьки.
Девушка с интересом смотрела на Ромку. Оба молчали.
– Меня зовут Лика, – сообщила она наконец. – Знаете, Рома, это было великолепно…
Глава 9
И к мудрому старцу подъехал Олег.
– Так это что же? – вымолвил Василий, остолбенело глядя вслед удаляющемуся устройству. – Это выходит, если мы ломаем такую вот хренотень… Они нам что?.. Пожрать за это дают?
Безобразные россыпи обломков были убраны, и вылизанное «мусоркой» покрытие блистало, как витринное стекло.
– Должен сказать, что вы весьма сообразительны, Василий… – вполне серьёзно отозвался дедок Сократыч, собирая заработанные капсулы в белоснежный подол. – Я всегда подозревал, что дремучесть нашей милиции – это… м-м… злобная легенда… Так вот, вы совершенно правы, – продолжал он, направляясь к приземистой глыбе с этаким свечным наплывом сбоку. – Именно за это и именно пожрать. Такая, знаете, работа…
Старичок вытряхнул капсулы в ложбинку, весьма удобно расположенную как раз посередине наплыва, сам присел рядышком и с любопытством поглядел на остолбеневшего собеседника.
– Чья? – хрипло спросил тот.
– Чья работа? – переспросил старичок. – Вы знаете, в том числе и ваша… Смею заверить, что иным путём съестного здесь не достать. Разве что выменять у кого… Да вы присаживайтесь, Василий, присаживайтесь… В ногах правды нет… Собственно говоря, её нигде нет, но… Прошу!
Василий сделал два нетвёрдых шага и опустился на краешек наплыва.
– Да, работа… – с удовольствием повторил дедок. – И, как вы уже, наверное, убедились, далеко не столь простая, как кажется поначалу… Требующая, я бы сказал, чутья, интуиции, чёрт побери!.. Я вот, честно вам признаюсь, слаб, бездарен, камушка не чувствую – так, стучу куда ни попадя… Но есть у нас, знаете, такие асы!.. Хотя, конечно, то, что вы рассказывали о вашем товарище (чтобы целую глыбу – одним ударом!), это уже, простите, что-то из области фантастики… Вы, кстати, что предпочитаете? Острое? Пресное?.. Если острое, то попробуйте вот эту, сирененевую…