От судьбы

Что-то царапало. Что-то смущало.
– Какой риск я получаю взамен?
– Давайте оценим последствия отказа, – неожиданно легко стал объяснять Иванович. – Вы ведь не покончите с собой, если она откажет. Не сопьетесь, не уедете на край света. Вы просто будете страдать – около года, возможно – полтора. Итак, вашим риском станут тяжелые душевные страдания на протяжении полутора лет… впрочем, что я говорю! На протяжении года.
– Почему я буду страдать?
Иванович развел руками.
– Это не болезнь, вероятно, – рассуждал Сорс вслух. – Не смерть кого-то из близких… я не прощу себе, если поменяю свое счастье на чужую беду.
– Разумеется, – быстро вставил Иванович. – Мы не затрагиваем других людей. Это исключительно ваш выбор и ваш риск.
– Она будет со мной? – еще раз уточнил Сорс.
– Да, – быстро ответил Иванович. – Да.
– Я согласен.
На этот раз все было иначе. Они встретились в ресторанчике на Таганке, в приличном, пусть и шумноватом месте. Едва увидев ее, Сорс понял – она знает. Чувствует, зачем он позвал ее сюда, на место их первой встречи (два года, а словно все было вчера, когда он был моложе, то не верил в такие сравнения). Женщины часто чувствуют загодя, когда им признаются в любви, а уж предложение выйти замуж почти никогда не застает их врасплох.
Они выпили по бокалу вина, Сорс говорил о какой-то ерунде, она отвечала… и все сильнее и сильнее ему становилось ясно, каким будет ответ на еще не произнесенный вопрос.
А раздвоения не было. Может быть, на этот раз его и не должно было быть, ведь Иванович не спрашивал насчет времени?
– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил Сорс.
Она долго смотрела ему в глаза. Ну что же ты медлишь, – хотелось крикнуть Сорсу. Твои родители спят и видят, что мы поженимся. Твои подруги сходят с ума от зависти. Все твои тряпки куплены на мои деньги. Ты студентка заштатного вуза, а я еще не стар, я обеспечен, я люблю, я обожаю тебя…
Она медленно покачала головой.
В кармане Сорса зазвонил мобильный телефон.
Он выхватил трубку, чтобы хоть как-то оттянуть ее ответ. Изреченное слово становится правдой, но пока оно еще не произнесено – возможно все.
– У нас проблема, – даже не здороваясь, сказал его компаньон. И голос был таким, что сразу становилось ясно – и впрямь проблема. – Вагоны остановили на таможне… что-то не в порядке с декларацией…
Он знал, что именно не в порядке. Знал это и Сорс. Но о таких вещах не говорят по телефону.
– Я занят, – сказал Сорс.
– Да ты что! – закричал его компаньон, с радостью переходя от уныния к злобе. – Ты понимаешь, что случилось?
Сорс выключил аппарат. Снова посмотрел на девушку. И сказал:
– Кажется, моей фирме конец. Допрыгались. Ладно. Ты выйдешь за меня замуж?
– Ты это серьезно?
– Да.
– О фирме?
Сорс кивнул. И увидел, как теплеют ее глаза.
– Тогда что ты здесь делаешь? Тебе теперь не до игрушек.
– Ты никогда не была для меня игрушкой, – сказал Сорс. И подумал – пораженно, растерянно, – что она и впрямь не понимала того, что для него казалось само собой разумеющимся. Она не игрушка, с которой он ездит на теплые тропические острова и ходит по кабакам. Она для него – весь мир. Вся жизнь.
Она взяла его руку в ладони и прошептала:
– Сядешь в тюрьму – разведусь. Понял? Я женщина молодая и горячая.
В тюрьму Сорса не посадили.
До этого было близко. Фирма трещала по швам, бухгалтер пила валокордин столовыми ложками. Сорса вызывали на допросы по два-три раза в неделю. Потом взяли подписку о невыезде – как раз накануне свадьбы. Веселья на свадьбе не было, родственники сидели словно пришибленные, большинство деловых партнеров проигнорировали приглашение, компаньон быстро и умело напился. Арестовали, а потом выпустили бухгалтера. Компаньон внезапно исчез из Москвы, прихватив немногую оставшуюся наличку. Следователь, молодой и энергичный, не то из этой, новой, очень честной породы юристов, не то хорошо имитирующий государственность своего подхода, сказал: «Я бы поставил десять к одному, что вы сядете. Может быть, ненадолго. На год – полтора. Но сядете».
Но Сорса не посадили.
Выходя из двери под скромной офисной вывеской, он поскользнулся на невесть как долежавшем до середины апреля клочке подтаявшего снега, упал и получил тяжелый сочетанный перелом. Боль была дикая, он даже потерял сознание. Его оперировали, соединили сломанные кости таза, посадили на титановый болт головку бедра, почти полгода он провалялся в больнице – пусть и в дорогой, комфортабельной палате, но все-таки не вставая с койки. Жена приходила к нему каждый день, сразу после института, глупенькая девочка, что так неудачно вышла замуж за разорившегося бизнесмена. Приносила фрукты, бульон, какие-то неумелые, подгорелые пирожки. Искусно делала минет – на большее Сорс еще долго был не способен. Приохотила его к чтению Вудхауса и Гессе. Жаловалась на то, как одиноко и грустно в большой квартире, рассказывала «вести с фронтов».
Следователь утратил интерес к Сорсу. Его компаньон, чьи подписи и стояли под большинством незаконных контрактов, был объявлен в розыск Интерполом. Бухгалтер уволилась. Но фирма кое-как жила, даже приносила небольшую прибыль, и, уходя от Сорса, его молодая жена до поздней ночи просиживала в офисе – пыталась склеить треснутое доверие и связать порванные нити.
Сорс лежал на кровати, смотрел телевизор и вспоминал Ивана Ивановича. «Вы согласны поменять судьбу из расчета восьми процентов удачи? В тюрьму вы не сядете, это я гарантирую».
Десять к одному.
Восемь процентов.
Сорс улыбался.
Октябрь был теплым, неожиданно теплым для Москвы. Сорс оставил машину за два квартала от офиса, у метро, припарковаться ближе было бы трудно, да и врачи советовали ему больше ходить. Поздоровался с охранником и прохромал на второй этаж.
Инженер человеческих душ Иван Иванович (с ударением на последнем слоге) встретил его у двери. Пожал руку, даже сделал попытку подвести к креслу.
– Не надо, – сказал Сорс. Иванович кивнул. Печально сказал:
– С вами было интересно работать. Вы ведь зашли попрощаться?