Белый Клинок

– Четыре основы у Познаваемого, Большой,– приходило из темноты.– Твердь. Струя. Ветер. Пламя. Все исходит от них. Все приходит к ним. Четырежды сочетаются они, образуя Вечное Лоно: Твердь – с Пламенем, Пламя – с Ветром, Ветер – с Потоком, а Поток – с Твердью. Так завершается Круг.
Рожденный подобен одному из Четырех. Один из Четырех преобладает в нем. Ты, рожденный, ты – Твердь. Твердь от Тверди. Я, бодрствующая во тьме,– Пламя. Одно лишь Вечное Лоно включает все. Но властвующий над Четырьмя – сильнее Вечного Лона! Властвующий – от закона Девяти, созданного Направляющим Судьбы для прозревших малое. Властвующим был Благородный Учитель! Немногие – рядом с ним. Из живущих – Натро, Слушающий, Кион-Сторож.
Ты, Большой,– Твердь. И разум твой – камень. Твой рок – познать суть свою, чтобы утвердиться. Тогда я, пламя, дам тебе силу, чтобы распасться и воспарить. Я порождаю в тебе вожделение и обрекаю на боль. Я сотрясаю тебя изнутри и выжигаю нечистое, чтоб стал ты, черный камень, тем, что сияет изнутри и режет бивень хармшарка [6]. Я поведу тебя путем твоей сути потому, что ты – мой! Страшись!
Огонек погас. Несмех услышал шаги, подобные грому, а потом тьма рассеялась, и наступило утро.
Харрок
«Он был подобен мягкому береговому камню, иноземец. Огонь Солнца изгнал лишнее из его тела и ума, и он пил Знание, как сухая земля пьет воду дождя. Там, где крошка ребенок из Народа послушно следовал каждому прикосновению, он стоял, как стена из гладких камней, или катился, как сорвавшийся с кручи валун – без пути и без удержу. Он был труднейшим из тех, кого я обращала на Путь. И он радовал мое сердце: истинный вызов – благословение богов! Так говорил Благородный Учитель, чья неизменная чистая кровь течет в моих жилах. Так учил меня тот, кто дал мне тайное имя – Харрок, Возжигающая Камень. Он был мой, этот чужеземец, и я полюбила его так, чтобы умереть за него. Или убить его, если совершит недостойное.
Он, камень, сразу принял жизнь камня и его движение. Резец его отсекал лишнее, бурав пронзал слабое, хотя зеленые глаза блуждали, как опьяневшие от весны головки цветов пурпурницы.
Я поймала ниточку его сути, но ум его был как расстроенная ситра: говорил, когда следовало слушать, и молчал, когда следовало говорить. Его прошлое не давало ему правильно поставить ногу. Мне хотелось убить его память! Он был таким тяжелым! И таким наивным, что даже сила Страха не могла разбудить его. Его можно было убить – он бы не испугался! Я ставила его на край пропасти, как ставила моих мальчишек: чтоб смотрели и преодолевали себя. Ему нечего было преодолевать: он не боялся. Толкни я – он, не сопротивляясь, полетел бы вниз и разбился. Он был слаб так же, как и упрям. Я, Харрок, знаю: заглянуть вниз важнее, чем не упасть. Но не для него! Он был истинной Твердью, иноземец! И он был, уже был соединением тех руд, тех металлов, из которых куется меч. Я лишь убрала лишнее, отточила его и закалила своей кровью. Потому что не было иного пути, чтобы из куска Пищи для Вечного Лона сделать Черного охотника, Прозревающего Малое. За неполные два года…»
Несмех плечом коснулся горячего, нагретого солнцем плеча Эйрис. Пожалуй, ее мускулы все еще были тверже его собственных. Он не смог бы держать на ладони обломок скалы в четверть собственного веса так, как это делала сейчас Эйрис. И рука ее не дрожала.
– Ты видишь слабую линию камня? – спросила она.
Вместо ответа Несмех провел пальцем по неровной поверхности обломка.
– Ты мог бы расколоть его?
– Конечно! Погоди, я возьму молоток!
– Стой! Зачем тебе молоток? Сделай это рукой, Большой!
– Я ушибу ее! – возразил Несмех.
Камень взлетел в воздух. Взмах ладони Эйрис – и две половинки упали на землю.
– Совсем просто! – сказала девушка.
Несмех взял ее руку и провел пальцем по жесткому ребру ладони.
– Когда у меня будет такая рука – я тоже обойдусь без молотка!
– У тебя никогда не будет такой руки! – отрезала девушка.– Даже если ты три сезона будешь рубить ладонями дерево и сырой песок. У тебя нет времени, которое есть у наших детей. Ты его упустил. Ты уже никогда не сможешь пробить пальцами ствол Черной Эвенны. Но тот камень ты мог бы разбить! Мог бы! Ты же чувствуешь, куда нанести удар? Попробуй! Не бойся разбить руку – я залечу ее! Попробуй! – Она смотрела на него блестящими, синими, как низинная трава, глазами, и в груди у Несмеха стало горячо.
– Хорошо! – сказал он.
«Ради тебя я могу разбить не только руку!» – добавил он мысленно.
Эйрис подняла с земли плоскую плиту шириной в две ладони. Держа камень с двух сторон, она подняла его на уровень груди Несмеха:
– Бей со всей быстротой! Найди слабое место – и бей! – велела она.
Несмех провел рукой по поверхности камня и легко отыскал скрытую внутри трещину. Отступив на шаг, он поднял сжатый кулак и резко ударил по плите.
Его рука даже не ощутила сопротивления, но камень раскололся именно там, куда был нанесен удар.
– А ты права! – с удивлением произнес Несмех.
Да, его удар был именно таким, как требовалось. Не веря, что разобьет камень, он готов разбить руку!
«Суть его – тверже камня!» – подумала Эйрис.
Но и она не заметила важнейшей из перемен, происшедшей в сознании Несмеха, когда его кулак расколол хрупкий обломок. Мгновением раньше он был уверен, что не сможет сделать то, что приказывала девушка. Но он сделал это, и сделал с легкостью. И потому наконец уверился в ней. Уверился полностью, настолько же, насколько прежде сомневался в каждом ее слове. Из слушателя Несмех превратился в Ученика. А поскольку он был взрослым, а не ребенком, суть этого превращения была наивысшей глубины.
Прошло еще несколько дней. Теперь Эйрис не отходила от него ни на шаг и бдительно, почти ревниво следила за тем, чтобы он не общался ни с кем из Берегового Народа, кроме нее самой. В конце концов и Несмех перестал искать себе новых друзей. Тем более, что общество Эйрис было единственным, которого он по-настоящему желал.
«Он постиг суть тверди!» – думала Эйрис, наблюдая, как карабкается вверх по скале ее ученик. «Пусть пятилетняя девочка делает это лучше, чем он, но ведь никто прежде не овладевал искусством столь быстро!»
Несмех преодолел уже сотню локтей. Глаза его были завязаны: так тело лучше понимало скалу: голый, без единой травинки, камень берегового обрыва. Мокрой от пота спиной юноша ощущал взгляд Эйрис. И этот взгляд придавал ему дополнительную опору. Взгляд Эйрис – и сама скала. У Несмеха не было крепости пальцев Хозяина Реки, но зато имелось особое чутье. Руки и ноги не искали опору – опора сама находила их. Тело его дрожало от напряжения, но локоть за локтем он карабкался вверх, осознавая и разверзшуюся под ним пустоту – вплоть до омываемой водой подошвы горы,– и тяжелый нависающий карниз на самом верху. Карниз ему не преодолеть. Но этого и не требуется – довольно достичь верхней террасы.
Несмех поднимался на пределе собственных сил, и любая ошибка привела бы к падению. Народ Эйрис никогда не прибегал к страховочным тросам: кто упал – тот упал. Однако Несмех не мог сделать неверного движения. Он не думал об этом, как не думает скачущий пард о том, куда поставить лапу. И силы ему должно было хватить. Иначе тело отыскало бы иной путь наверх.
«Путь есть всегда! – впечаталась в его память фраза Эйрис. Только землетрясение могло бы сейчас сбросить юношу со скалы. Несмех стал частью этого изрезанного природой и людьми склона. Впрочем, и о землетрясении он узнал бы заранее, как знает о нем сама земля.
Конгая отделял от цели какой-нибудь десяток локтей, когда Эйрис, оттолкнувшись от нижней террасы, вспрыгнула на стену. Пальцы ее рук и ног еще в воздухе потянулись к нужным выступам. Она поднималась по отвесному обрыву быстрее, чем карабкается по веревочной лестнице матрос. И ей ничего не стоило догнать Несмеха, чтобы одновременно с ним оказаться наверху. Она сдернула с тяжело дышащего юноши черную повязку. Несмех поморгал, привыкая к яркому свету дня.