Глубокий минус
– А если отремонтировать?
– Что вы имеете в виду?
– Ну те, уцелевшие, переместить сюда. Вы что, не понимаете, что ли?
Ремонтировать: взять два сгоревших реста и пытаться сделать из них один новый. Очевидно, этим предкам приходится туго с техникой. А идея остроумна; только, к сожалению, бесполезна.
А впрочем, почему бы и нет? На тридцати ячейках, понятно, не уедешь. Но если взять их еще из маленького реста в хроноланге – там их еще тридцать, – то уже можно рассчитывать… нет, не на то, чтобы спастись самому и догнать Сизова. Но хотя бы на то, что машина – пусть лишь скелет машины – доползет до института и доставит письмо и пленки.
– Вы молодец, – сказал Колин. – Знаете, мне это не пришло бы в голову, у нас ремонт – нечто иное. Что же, поработаем.
Да, раз уж маскировка не помогла, раз этот предок знает, кто ты и откуда, надо держаться до самого конца. Предки должны быть высокого мнения о потомках, о людях будущего. Такой человек здесь в особом положении. Своего рода пророк, хотя бы он и не старался становиться в позу. Пока это, кажется, удавалось. И, во всяком случае, удалиться надо будет с библейским величием – когда придет к концу энергия экранов. Чтобы предок не подумал, что ты просто гибнешь. Пусть думает, что спасаешься. Зачем предкам знать, что ну нас – бывает – гибнут люди.
Он вынес второй рест и инструменты. Спокойно взглянул на часы. Человек из прошлого засучил рукава: наверное, это по ритуалу полагалось делать перед тем, как приступить к работе. Потом Колин незаметно забыл о времени. Ячейка за ячейкой покидали раму реста, сожженного Юрой, и занимали место по соседству с уцелевшими семнадцатью. Ну что ж, даже увлекательно… Тихо пощелкивал выключатель батарейки, в возникавшем пламени мгновенно сваривались с трудом различимые глазом проводнички. Пепел от сгоревших ячеек падал на землю и, вспыхивая мгновенными, неслышными искорками, исчезал. «Модель моей судьбы, – мельком подумал Колин. – Модель гибели. Но что возможно, я сделаю».
Через час привинченный рест стоял на месте. Все выглядело бы совсем благополучно, если бы не шестьдесят ячеек вместо ста двадцати. Предок, подняв брови, покачивал головой – то ли сомневаясь, то ли удивляясь степени риска, на который надо было идти, то ли осуждая – уж не самого ли себя? Колин медленно собрал инструменты, тщательно уложил их в соответствующую секцию багажника, обстоятельно, очень обстоятельно проверил, хорошо ли защелкнулся замок секции. Потом он решил, что надо проверить и остальные секции. Он проверял их медленно-медленно…
Потом прикинул: что еще можно будет выкинуть из машины, которая уйдет в современность одна, без человека? Оказалось, что в хронокаре очень много оборудования, ставшего вдруг лишним. Вся климатическая система, например, баллоны с кислородом, кресла, мало ли что еще.
Как знать – может быть, машина и дойдет. И донесет то, что будет ей поручено. Теперь осталось только написать письмо, положить его вместе с пленками Арвэ на пульт, включить автоматику дрейфа и выскочить из машины.
Самое тяжелое будет – выскочить. Не поддаться искушению остаться в ней. Потому что лишних семьдесят килограммов нагрузки приведут к тому, что рест сгорит на первых же секундах пути. Не останется даже той минимальной мощности, необходимой, чтобы спастись, выскочив из субвремени.
Ничего, с этим он справится.
Он вышел из машины. Было совсем светло, но солнце еще не поднялось над деревьями. Предок стоял, прислонившись к стволу, и насвистывал что-то задумчивое.
– Спасибо, – сказал Колин предку. – Вы мне очень помогли.
Предок отвел глаза в сторону и промолчал. Наверное, он тоже не до конца верил в отремонтированный рест. Пели птицы. Предок вздохнул.
– Ладно, – сказал Колин. – Давайте посидим немного, отдохнем… – Он чувствовал, что ему нужны несколько минут покоя. – Я бы пригласил вас в машину, там неплохо, но вы, к сожалению, не можете существовать там – в ней течет наше время, а у вас нет защиты от него. – Он извиняюще улыбнулся. – А потом мне снова потребуется ваша помощь: придется выгрузить кое-что.
Предок кивнул.
– Посидим, – сказал он. – Может, разложим костер?
– Костер? Это будет славно…
Древний огонь – простое открытое пламя, – возникнув над электродом колинской батарейки, охватил ветки; Колин устремил взгляд на огонь. Человек уселся, стал подкладывать сучья.
– Чайку вскипятить, что ли, – сказал он. – Или вы не откажетесь – у меня тут есть… А может, у вас но принято?
Колин не услышал его. Костер разгорался все ярче. Странно: ночью в машине Колин думал о костре, но совсем о другом – о враждебном, угрожающем… Наши представления о прошлом, решил Колин, в значительной мере не опираются на опыт, а проистекают из легенд, нами же созданных. А может быть, неправильно, что мы не бываем в обитаемом минусе? Это нужно, нужно – погрузиться порой в прошлое. Даже не для того, чтобы встретиться с его обитателями и заинтересовать их рассказом о будущем, которое, несомненно, представится им сверкающим и достойным зависти; но в будущем – в нашей современности – встречаются свои сложности, и вовсе не каждый раз ты видишь правильный путь и знаешь, каким должен быть следующий шаг. Иногда ты теряешь ясность и самообладание. И вот в таких случаях опуститься в прошлое и увидеть такого вот предка – спокойного, уравновешенного, умелого – будет очень полезно. Им ведь живется труднее, но они не теряют мужества. Значит, уж совсем стыдно терять его нам.
Наверное, Колин сказал это вслух; предок едва заметно улыбнулся. Голоса птиц смешивались с потрескиванием костра. Потом еще какой-то звук примешался к ним.
Это был негромкий хруст сухого сломавшегося сучка. Оба сидевшие у костра оглянулись. Звук донесся из-за густой массы соснового молодняка, в правильности рядов которого чувствовалось вмешательство мысли и руки. Треск повторился. Колин озадаченно взглянул на предка; лицо того было спокойно, потом брови поднялись, выражая удивление. Но человек уже вынырнул из чащи. Он шел к костру, и хворост потрескивал под его ногами.
Человек ступал свободно и неторопливо. Он почти не был одет, но, хотя утро было прохладным, словно не ощущал холода – смуглая кожа его была гладка, мускулы вольно играли под нею. В руке он нес прозрачный мешок, пленка его играла радужными цветами, и сквозь нее было видно, что мешок этот набит сосновыми шишками. Человек смотрел на сидящих, в его взгляде была доброта.