Соблазни меня

— То?..
— Придется определить ее в клинику для людей с наркотической зависимостью. Воображаю, какой будет скандал.
— О, я уверена, что до такого не дойдет.
— Я тоже, но на всякий случай давай приготовимся к худшему. А теперь мне, пожалуй, пора.
— Мне тоже. Сегодняшняя норма выполнена, — произнесла Алекс почему-то с грустью. — Идем.
Дождавшись, когда входная дверь захлопнется, Дункан снова сунул нос в верхний ящик. Вот, значит, где они, воспоминания Форреста. Он сгреб кассеты и запихнул в черную сумку, прихваченную на всякий случай. Разумеется, он предпочел бы сунуть туда картину, но и записи по-своему ценны. Помимо отчета о семейной жизни Форреста, настолько нудной, что даже часть ее успела вогнать Дункана в зеленую тоску (хотя Алекс шмыгала над ней носом), там мог содержаться ключ, намек, подсказка, где искать пейзаж. Он намеревался скопировать их и вернуть на прежнее место не позднее завтрашнего вечера, однако, закрывая сумку, вспомнил подслушанный в числе прочего телефонный разговор с Перкинсом.
Сержант вполне мог уже находиться в его номере с ордером на обыск, и попасть к нему в лапы с сумкой краденых кассет — по меньшей мере, неосторожно. Досадливо поморщившись, Дункан положил кассеты назад в ящик.
Придется заглянуть еще раз, в рабочие часы Алекс, да поскорее, пока в доме не поселилась сестрица-наркоманка. Кстати сказать, время сильно поджимает. На поиски осталась одна-единственная неделя.
Что ж, ему не привыкать. Если Ван Гог здесь, он его отыщет.
Выбравшись из дома через заднюю дверь, Дункан пустился к машине бегом в надежде догнать Алекс и выяснить, куда она направилась, и если домой, то одна или с кавалером. К интрижке с бывшим мужем сестрицы (если интрижка есть) хотелось бы отнестись с философским бесстрастием. В конце концов, такое происходит сплошь и рядом. Сколько браков из-за них распалось — не сосчитать. Допустим, здесь та же история.
Однако когда Алекс вошла к себе домой одна, Дункан философски и бесстрастно вздохнул с облегчением. Он никогда не слыл великим моралистом, но делиться женщиной не хотел, а уж тем более делиться с кем-то вроде «мистера Апчхи». Будь они любовниками, он бы оставил ее в покое. А чертовски жаль!
Дождавшись, когда свет в окнах погаснет, Дункан счел свою миссию выполненной и с места в карьер рванул к гостипичному комплексу. На подъездной аллее он притормозил, выключил фары и, когда зрение приспособилось, на самой малой скорости двинулся вперед. Если бы машина умела бесшумно катиться, он бы так и сделал — не хотелось вспугнуть выставленный бдительным сержантом дозор. Однако кругом стояла тишина. Тем не менее, паркуясь за своим временным обиталищем, Дункан продолжал озираться.
Никого.
Он слегка разочаровался. Странно, что Перкинс оплошал. Он бы должен броситься по следу, как рьяная гончая (по крайней мере если верить первому впечатлению). А теперь встает вопрос, зачем тогда он оставил кассеты?
Хлопок дверцы прозвучал в бархатной тишине громко, как пушечный выстрел. Владелец гостиничного комплекса отличался крайней экономностью и не тратил средства на уличное освещение в межсезонье, когда гостей раз-два и обчелся, поэтому домики объяла густая влажная тьма, в которой витал аромат умытого недавним дождем кедровника. Чуть поодаль река нашептывала ей одной понятные полуночные откровения.
Как ни старался Дункан вести себя тихо, гравий громко хрустел под ногами, и ключ, поворачиваясь в замке, издал противный скрежет.
— Где вас носило? — раздалось за спиной.
— Иисусе!!! — Он шарахнулся так, что едва не вырвал ключ вместе с замком. — Вы меня в гроб вгоните!
Он повернулся, как раз когда сзади включили фонарик — не карманный, точечный и приглушенный, как у него, а здоровенный, при случае пригодный на роль дубинки. Луч оказался так ярок, что Дункан временно ослеп и стал открывать дверь на ощупь. Кое-как открыв ее, он повернул выключатель и проворчал:
— Входите, раз уж вы здесь, — и сердито протопал внутрь.
Появился Перкинс. Фонарик он выключил, но держал наготове, да и пистолет подвинул так, чтобы легко дотянуться. За ним следовал еще кто-то в форме.
— Чем могу служить? — сухо осведомился Дункан.
— Мы здесь уже некоторое время. Возникли вопросы, мы приехали их задать, но вас не обнаружили. Час с лишним тут торчим.
— Какая незадача! Если бы я знал, то летел бы как на крыльях.
— Так, где вы были?
— Перекусил в придорожном заведении за городом и немного прокатился, чтобы проветрить мозги.
Сержант устремил на Дункана бесстрастный, чисто полицейский взгляд, призванный нагонять страх. Но он действительно заглядывал в одно бистро. Городок маленький, все приезжие наперечет. Наверняка его запомнили.
— Один?
— Совсем.
— Ничего, если я взгляну на одежду, в которой вы были сегодня утром?
— Зачем?
— Ребята из окружного отдела требуют. Знаете, проводится осмотр одежды трупа, и если на ней находят волосы, нитки, кусочки кожи, приходится сличать. Речь идет о каком-то обрывке…
Перкинс умолк. Враль из него неважный, но Дункан видывал и похуже, поэтому не моргнул глазом.
— Вот оно что, — отозвался он, садясь в кухне на край блеклой пластиковой столешницы. — Тогда, пожалуйста. Одежда на стуле в спальне.
Перкинс кивнул на дверь, и второй полицейский рысцой бросился выполнять приказ. Появился он с уже завязанным мешком с надписью «Улики».
— Мы все вернем, — успокоил Перкинс.
— Рубашку можете выбросить, — благодушно заметил Дункан. — Я влип рукавом в краску, и теперь, сколько ни чисти, рубашка пропала.
Взгляды на секунду скрестились.
— Ждите в машине, — приказал Перкинс подчиненному. — Я сейчас.
Тот вышел, а сержант направился туда, что на плане коттеджа именовалось жилой комнатой, но Дункан назвал «закутком при кухне». Он пожал плечами и пошел следом.
— Так вы и рисуете?
— Скорее малюю.
Он отодвинул кресло. Взгляду открылись мольберт с картиной, начатой накануне, раскрытая коробка с кистями и красками, палитра и прочие необходимые мелочи. Прекрасно зная, что никогда не достигнет высот, Дункан относился к рисованию как к хобби. Оно помогало расслабиться, позволяло мыслям странствовать и порой наводило на блестящие идеи.
Если он надеялся вовлечь собеседника в разговор об оттенках и тонах, то затея с треском провалилась — Перкинса расслабил самый вид рисовальных принадлежностей. След оборвался. Очевидно, не желая уходить несолоно хлебавши, он обошел комнату, набрел на сваленное в угол снаряжение, к которому накануне прибавился новый альпеншток, и сразу оживился:
— Вы еще и скалолаз?
— Ну да, а что? Одна из причин, по которой я приехал писать книгу именно в Свифт-карент, — увлечение скалолазанием.
С утробным звуком, который мог означать все, что угодно, Перкинс пошевелил снаряжение и выпрямился.
— Вот возьму свободный день и поведу вас в горы. Тут есть такие места, что закачаетесь!
Хотя его слова больше напоминали угрозу, чем приглашение, Дункан изобразил полный энтузиазм:
— Чудесно! Но к чему вам утруждаться? Могу обойтись и обычным проводником. Вы же с головой в работе.
— А вы с такой готовностью идете навстречу следствию, что заслуживаете награды. И потом, скалолаз скалолазу друг и брат. Короче, как только возьму выходной, идем в горы.
Ловко, думал Дункан, провожая сержанта к выходу. Очень ловко. Теперь есть чего ждать с нетерпением. Приятно идти в одной связке с тем, кто жаждет упечь тебя за решетку!
— Эй! — окликнул он, когда Перкинс уже почти растаял в густом мраке. — Между нами: не за тем гоняешься.
Тяжелые подошвы форменных ботинок повернулись на гравии с особенно громким хрустом.
— Между нами: только тронь Александру Форрест! Я тебе яйца оторву.