Путь «Каравеллы»

 
Михановский Владимир
Путь "Каравеллы"
 
СЛЕДЫ
Остывали солнечные слитки,
Долгая внизу клубилась ночь.
Мы кидали на Землю пожитки,
Чтобы от нее умчаться прочь.
Выбрали приютом «Каравеллу»,
Взяли в звезды дальнюю мечту
И летели к синему пределу.
Умножая жизнь на высоту.
Чтобы попасть на Синее озеро, нужно пересечь поле гречихи и пройти рощу, где в мирном содружестве обитают представители чуть ли не всей земной флоры – от сибирского кедрача до южноамериканской секвойи, где можно – в соответствующее время года, конечно, – встретить и подмосковный подснежник, и киргизский тюльпан. Такая «широта диапазона» достигается тем, что каждое растение отсека обитает в собственном микроклимате, который поддерживается скрытыми в почве системами.
Либун шагал уверенно: он знал путь на озеро как свои пять пальцев.
Синее озеро было любимым уголком кока, и он торопился сюда, едва выдавалось свободное время.
Сейчас в оранжерейном только-только завязывалась осень. Листва деревьев, по происхождению принадлежащих умеренной полосе Земли, начинала кое-где блекнуть, желтеть, «опаленная кротким огнем увяданья».
Ночью прошла гроза. Возможно, последняя из летних гроз, с легкой грустью подумал Либун.
…Экипаж «Каравеллы» давно уже успел сжиться с тем, что климатическая установка оранжерейного отсека время от времени дарит им сюрпризы, совсем так, как это происходило на далекой старушке Земле. Климат на корабле был в известной степени самостоятельным, «необъезженным», как именовали его остряки-программисты, и иногда во всей красе проявлял свой строптивый нрав.
Времена года в оранжерейном сменялись в той же неторопливой последовательности, что и на невообразимо далекой, с каждой секундой все более удаляющейся от корабля Земле. Поломать эту последовательность, впаянную в нейронную память климатической системы, было невозможно.
В воздухе стоял тонкий, какой-то грустноватый запах меда. «Отрада пчел – созревшая гречиха к обочине дороги подошла», – мелькнуло в голове у Либуна.
Впрочем, какая же это дорога? Тропинка, по которой шел кок, отягощенный немудрящей рыболовной снастью, была еле приметна. Ее и тропинкой-то, собственно, можно было назвать с большой натяжкой, не то что дорогой. Это были едва приметные следы, выдаваемые то чуть примятой травой, то сломанной веточкой, то вдавленным в землю листком. Иногда попадалась глубокая, резкая вмятина – это был след щупальца Тобора.
Некоторые следы были старыми, почти смытыми дождем. Однако следы Тобора, которые не спутаешь ни с чьими другими на корабле, показались Либуну совсем свежими. «Тобор недавно был здесь», – подумал кок.
Еще один поворот, отмеченный кряжистым, раскидистым дубом – гордостью отсека, – и сразу же за деревом, вдали, в лощине, глубоко внизу блеснут сизой сталью воды Синего озера. «Почему, кстати, синего? Вода в нем чиста и прозрачна как слеза».
А там, за озером, на крутом противоположном берегу притулился низкий дощатый домик, почти скрытый разросшимся терновником: на него повышенная тяжесть на корабле оказала удивительно благотворное воздействие.
За все время полета Либун был в избушке только раз, в прошлом году, тоже осенью. Побродил и ушел, а в записной книжке, тщательно охраняемой от постороннего глаза, остался набросок осеннего пейзажа: «Смыкает веки предвечерний сон, ползет по круче ветхая ограда. Водой озерной четко отражен забытый уголок пустого сада. Смотрю на дно, в простую синеву, на бег привычный облачных скорлупок. Осенний мир, в котором я живу, – он так же позабыт и так же хрупок».
Кок обошел заячий след, поежился от утреннего холодка: зря не надел куртку. Пожалуй, слишком рано в этом году наступила осень. Подкралась как-то незаметно, робко, а теперь все в отсеке прибирает по-хозяйски к рукам.
Либун перепрыгнул лужу, едва подернувшуюся первым ледком. Ну да ничего. Солнце поднимется – потеплеет! Не беда, что оно кварцевое, питаемое управляемой термоядерной реакцией: лучи его столь же ласковы и живительны, как и щедрого земного Солнца.
Он ускорил шаг и замурлыкал под нос любимую песенку собственного сочинения:
Сны весны ясны и сини,
Гроз угрозы далеки,
По утрам ложится иней,
Ветки волглые легки.
Хорошо начался день! Обед и ужин для экипажа выбраны и запрограммированы, а кухонные автоматы накануне не капризничали и не барахлили, что, увы, иногда случалось. В урочный час они подадут в кают-компанию, как положено, первое, второе и третье.
В композиции блюд Либун проявил изобретательность и в глубине души надеялся, что она будет по достоинству оценена экипажем. Сам он взял еду с собой, рассчитывая целый день провести на озере. Кок был неприхотлив в пище. Парочка бутербродов, термос с кофе – что еще надо человеку? Был бы клев хороший!
Выйдет солнце, напророчит
Свет и радость навсегда,
Сладко-сладко забормочет
Пробужденная вода…
Эх, побывать бы хоть разок под настоящим солнцем, а не под этим, кварцевым! По причине высокой скорости «Каравеллы» время на борту корабля и на Земле течет по-разному, здесь оно по сравнению с земным замедляется, словно река перед тем, как замерзнуть по-зимнему.
И пока еще никому не известно, сколько веков, сколько тысячелетий пройдет на Земле за те годы, которые будет продолжаться полет «Каравеллы»…
Кок замедлил шаг, остановился, пораженный. Выронил от неожиданности пакет с завтраком.
Там, поодаль, над холмом должна возвышаться раскидистая крона дуба.
Кроны не было.
Либун подобрал пакет и медленно подошел к холму. Дуб был срезан почти у самого основания. Кок обошел вокруг рухнувшего, навзничь поверженного великана, зачем-то сорвал желтый, зрелый желудь и внимательно осмотрел его, словно желудь мог ему что-то объяснить.
Затем опустился на корточки и потрогал пень. Тот был гладким на ощупь, словно отполированным.
Как свалили дуб? Спилили? Но вокруг не было и следа опилок. И потом, кто мог учинить это варварство? «Тобор!» – обожгла Либуна мысль. Для Тобора, конечно, свалить дуб было бы пустяком. Но зачем он мог это сделать?..
Рядом с пнем возвышался маленький дубок, поднявшийся уже здесь, на корабле, во время полета.
Настроение у кока было испорчено.
Он поднялся, отряхнул с колен комья влажной земли. Кажется, встреться ему сейчас Тобор – разорвал бы его в клочки.
– Разорвал бы его в клочки! – вслух повторил негромко Либун и против воли усмехнулся. Разорвал бы в клочки! Это Тобора-то! Ведь истинного предела его силы и выносливости, пожалуй, не знает никто, даже всезнающий капитан: Тобор и в полете продолжает совершенствоваться и набирать мощь, как вот этот молодой дубок.
Еще в зеленом городке, задолго до старта «Каравеллы», о Тоборе ходили легенды. Его имя – Тобор Первый – было, наверно, популярнее самой известной звезды стерео. С универсальным роботом пришлось в свое время немало повозиться биоинженерам Зеленого. Чего стоит, например, тот случай, ставший с тех пор хрестоматийным в роботехнике, когда Тобор едва не провалил заключительные испытания! Фильм об этом легендарном событии был в стереотеке «Каравеллы», и люди время от времени обращались к нему, как обращаются к томику любимых стихов, которые и так помнишь наизусть. Тобор, правда, смотреть этот фильм не любил.
Много после того драматического эпизода пришлось повозиться ученым Зеленого городка, чтобы устранить у Тобора явление, аналогичное усталости, добиться того, чтобы его клетки, выращенные в камерах синтеза, в Башне безмолвия, работали бесперебойно, на манер отлично отлаженного механизма.