Легионеры

Час – и прутья стали свободно ходить в увеличившихся отверстиях. Еще полчаса – и Сергей сумел просунуть штырь в отверстие и, пользуясь им как рычагом, потянул на себя. Он едва не потерял равновесие, когда кирпич подался вместе с ним, прихватывая и средний прут решетки.
Второй кирпич, третий…
Второй пруток… четвертый и – пятый, последний.
Дело осталось за «ресничками», металлическими пластинами в виде жалюзи, пока они на месте – не позволят обходчикам рассмотреть, что происходит внутри. Пластины также крепились к стене каркасом из металлического уголка, но кирпичи сейчас вынимались легко, однако не без помощи рычага: сейчас Марковцев обладал шестью хорошими прутками, и работа кипела в его руках. Два часа – и метровая стена по ширине пары кирпичей пройдена, «реснички» держатся на честном слове, убрать еще пару кирпичей – дело минуты. Но то должно произойти вечером, когда принесут ужин.
Сигарету в зубы – лучшей пищи в данной ситуации не найти. Горький дым обострял мысли, настраивал на предстоящие действия и… кружил голову.
«Когда ты уснешь, я тебя убью».
Посмотреть в тот момент со стороны – сдали нервы у Марковцева, однако он рассчитал и время, и движения: взяв душегуба за горло, диверсант не отпускал его до тех пор, пока позвоночные мышцы жертвы не обмякли. В этот промежуток времени, занявший на удивление много – больше минуты, Сергей свободной рукой отбивался от беспорядочных подергиваний узника – тот сучил ногами, впивался длинными и грязными ногтями в руки убийцы…
Кто-то из них должен был попытаться выбраться на свободу, и Марковцев, первым проголосовав, поднял руку и сомкнул свои сильные пальцы на шее соседа.
И снова отдается в голове тихий фон за дверью камеры, мучительные ахи, вздохи, произведенные на свет сотнями голосов узников, за дверью выстроилась призрачная очередь в полосатых робах, из рукавов которых торчат руки, негромкий шелестящий щелчок, и на запястьях замыкаются стальные кандалы…
 
60
Сменив на посту напарника, Петрович – один из немногих русских, работающих в этом СИЗО, – после двухчасовой полудремы в комнате для отдыха долго не мог принять свою обычную сутулость: два года работает он контролером в этой тюрьме и никак не может привыкнуть к жестким топчанам. Ему пошел пятьдесят второй год, сутулиться начал едва ли не со школьной скамьи. Диски в позвоночнике щелкали, когда он ложился на кушетку и когда вставал с нее. Исправлять что-либо в своей фигуре в его годы поздновато; но вот ведь подлость, думал Петрович: выходило, он не на работу устроился, а, как заключенный, поместил себя на исправление.
Нацепив на нос очки, он устроился за столом, застланным клетчатой, порезанной в нескольких местах клеенкой, поправил провод телефона и положил перед собой журнал со сканвордами – их он щелкал как орехи.
Эту тюрьму многие справедливо называли исполнительной. Еще давно кто-то подметил, что этап «вышаков» в этот следственный изолятор есть, а обратно – нету. Стало быть, остаются они здесь. Остался и патронаж над СИЗО Министерства госбезопасности Грузии. Его подопечных обычно размещали в старом здании, прозванном заключенными «Кресты-2».
Петрович оторвался от любимого занятия, глянув на коллег по работе: два контролера сопровождали осужденного – небольшого роста чернявого мужичка, одетого поверх телогрейки в грязный халат, – он разносил пищу для заключенных, томящихся в подвальных помещениях.
Томящихся – именно так думал Петрович о десятке бедолаг. За что попала половина из них в этот отстойник – никому не известно, разве что начальнику тюрьмы и его заместителю. А может, даже их не спрашивают: привезли и приказали спрятать. Но долго они здесь не сидят, максимум – год; при Петровиче один умер, двоих отправили этапом в неизвестном направлении.
Он поднялся и шагнул к зарешеченной двери, через которую просматривался длинный мрачный сводчатый коридор с тусклыми светильниками. Метров тридцать – не меньше – по проходу, и глазам представала первая камера, остальные за поворотом, в другом коридоре; всего семь камер, более-менее пригодных для содержания, другие закрыли лет десять-пятнадцать назад. Сидеть в них – врагу не пожелаешь. Впрочем, в верхних этажах «Крестов» сидеть лучше, нежели в новом здании. Его построили словно с расчетом на постоянную влагу. Ну все там новое – кирпич, бетон, окна, решетки, – ан нет: буквально потеют стены, не вбирают, как положено, в себя влагу. Арестованные харкают кровью, кашляют, зарабатывают себе туберкулез.
Петрович отомкнул дверь своим ключом, хотя по комплекту их имелось у каждого контролера.
Недавно по велению свыше в каждом коридоре установили хитроумные приспособления. С виду – обычная металлическая урна, но только с виду. На самом же деле – это не что иное, как ловушка на случай бунта среди арестованных. Если бунтари каким-то образом выскочат из камер, контролер обязан бросить ключи в эту самую ловушку, намертво присобаченную к стене и полу. Она, значит, автоматически захлопывается и до ключей хрен доберешься.
Ловко, конечно, посмеивался Петрович, – но вот каково контролеру… Растерзают; или его же башкой начнут открывать хитроумное приспособление. А вот в тбилисских тюрьмах, поговаривают, такие ловушки внутри снабжены мини-лифтом, то есть ключи уезжают в самое что ни на есть недоступное место. Чудаки, ей-богу! И тут американизация, что ли, не поймешь, качал головой страж, подгонка нашей реальности под их действительность?
Он проводил шагнувших в подвал и занял прежнее положение. Но снова поднял голову на шум: «бык» выронил связку кружек, нанизанных, как баранки, на цепочку с карабином, за что тут же был облаян конвоирами:
– У тебя под что руки заточены?.. Собирай, чего пялишься!
Петрович усмехнулся и нацелился ручкой на свободную клетку сканворда. Так… Монгольский земледелец. Постоянно втыкают его, но название из головы вылетело. Вспоминая, Петрович покусывал колпачок шариковой авторучки. Вспоминал долго, отвлек его от этого занятия знакомый звук раскатившихся кружек, только слабый – из-за поворота вообще мало что слышно, потом до охранника долетели приглушенные шлепки. «Мялок дают, – равнодушно подумал Петрович, – нарвался-таки разносчик пиццы».
 
61
В мучительном звуковом сопровождении прошло много времени, эфемерный фон сменился на реальные шаги, отчетливо раздавшиеся за дверью; возня со щеколдой, и дверца «кормушки» с громким стуком дала начало очередному этапу побега.
Тишина. Долгая, невыносимо долгая тишина, которую нарушил возглас одного контролера и усугубил негромкий вскрик другого. Сергей отчетливо представлял, что видят они: одну пустую кровать, другую с неподвижным телом, накрытым одеялом; видят развороченное окно и не видят на нем привычных прутьев и «ресничек», которые «опали», едва подполковник спецназа заслышал знакомый шум в коридоре. Что сделают они? Обязаны войти в камеру, поскольку один из заключенных, голова которого торчит из-под одеяла, на месте и не подает признаков жизни; рядом с кроватью комковатая лужица свернувшейся крови, похожая на кровавую рвоту. Обязаны войти, поскольку им ничто – действительно ничто не угрожает: один мертв, а второго словно всосало в окно смерчем.
В скважине заворочался ключ, дверь ударилась в стопор, в камеру вбежал сотрудник СИЗО. Ноги его приросли к полу, когда он склонился над телом, распростертым на койке. А когда он откинул одеяло, колени его подогнулись…
И снова в камере раздался глухой вскрик, а перед этим вязкую тишину нарушил звон упавших с плеча «быка» кружек – он тоже заглянул внутрь, нарушая все правила. Контролер кинулся к окну. Его напарник шагнул в камеру и остановился возле мертвого тела.
Пока они, кроме невнятных восклицаний, не проронили ни одного отчетливого слова. То, что предстало перед их глазами, не поддавалось определению и казалось невозможным – оттого, наверное, не последовало ни одного даже коротенького комментария.