Имаго

Правда, у демократа Майданова рубашка нахристь, узел галстука ослаблен едва ли не до средней пуговицы, волосы взъерошены, движения суетливые, свободные, Лютовой же подтянут, как прусский барон, по-арийски холоден, сдержан, следит за каждым своим жестом. Не то что руками – лицом не шелохнет без надобности. Волосы в порядке, аккуратная прическа, подбородок чисто выбрит, в то время как у демократа щетина двухдневной давности.
Я взглянул на помятые брюки Майданова, тот застеснялся и вроде бы невзначай провел там рукой, держа большой палец оттопыренным. Так, не глядя, мужчины проверяют, застегнута ли ширинка. И хотя вроде все в порядке, но Майданов запунцовел, он самый что ни есть интеллигент, профессор, преподает историю этики, для него в помятых брюках выйти за дверь – дикий моветон… хоть и постоянно выходит, он же демократ, а демократия – это свобода, это пошли эти все на фиг всякие правила этикета, придуманные людовиками и петрапервыми.
Едва мы с Марьянкой вышли из лифта, Майданов расплылся в улыбке, а Лютовой бросил быстрый испытующий взгляд, мгновенно охватив нас обоих, просканировал наши лица, но сам не двинул даже бровью, холодные серые глаза смотрят безо всякого выражения.
– Здравствуйте, – сказала Марьяна и добавила обидчиво: – А почему не на веранде? Я там цветы поставила…
Майданов сказал с виноватой скороговоркой:
– Доченька, цветам сигаретный дым вреден!
Лютовой сказал, чтобы что-то сказать из вежливости:
– Мы на минутку. Работы много. А цветы, знаете ли, обязывают…
Марьяна пошла к своей двери, я к своей. Между лопаток я чувствовал их взгляды: жаждущий общения и разговоров о духовности Майданова и острый, как прикосновение холодного клинка, – Лютового. Мы все живем на последнем этаже, на просторную лестничную площадку выходят двери наших четырех квартир, это слева, и еще четыре квартиры справа, но у тех своя веранда, и в нашей тусовке они почти не участвуют.
Наш дом вообще-то считается строением улучшенной планировки. Когда-то это вообще называлось элитным, но теперь элитные – ого-го, не по карману даже профессуре, но дом неплох, консьержка, охрана, не загажен. В каждом крыле стандартный набор: однокомнатная, две двух– и одна трехкомнатная. Моя дверь в однокомнатную, соседнюю квартиру занимает Майданов, он с женой и Марьяна в двухкомнатной, вторая двухкомнатная принадлежит Лютовому, а трехкомнатной владеет Бабурин. Недавно он провел очередной ремонт, по дому снова пошли завистливые слухи о невероятной роскоши, с которой отделал квартиру. Впрочем, я сам видел, как из дома напротив собирали весь паркет и всю мебель, которую он выбрасывал на мусорную кучу.
Если я – доктор наук, Лютовой – бизнесмен, Майданов – профессор и, ессно, тоже доктор наук, то Бабурин – глава партии болельщиков «Спартака». Под давлением так называемой мировой общественности наши нынешние власти всеми силами и трюками начали кампанию поощрения посещаемости футбольных матчей. Цены на билеты сперва снизили до минимума, а недавно вообще сделали бесплатным вход на все стадионы, дескать, panem at circenzes. Во время игр на трибунах поощряется раздача сникерсов и хот-догов, с таких фирм снимают часть налогов. Курсируют бесплатные автобусы между стадионами. Создаются конкурирующие группы болельщиков. Их освещает телевидение, у них берут интервью, их портреты публикуют в журналах и газетах. Так что наш Бабурин – звезда, перевешать бы всех, придумавших такую цивилизацию…
Я начал открывать дверь, в щель навстречу пахнуло луковым супом… нет, это уха, значит – в доме отец, он заядлый рыболов. Отец любит приходить ко мне и «наводить порядок». Раньше он понимал под этим шугание непотребных девок, а он всех считал непотребными, что являлись на квартиру к молодому одинокому парню, ребят расспрашивал, кто они и где работают, не наркоманят ли, а теперь то ли постарел, то ли решил, что пора ослабить поводок – только следит, чтобы все было постирано и не слишком намусорено. Он и сейчас сразу же сунул мне в руки полное мусорное ведро.
– Вынеси! Заодно узнаешь, где у вас в доме мусоропровод.
– Папа, – сказал я укоризненно, – здравствуй!.. Две недели не виделись.
Он отмахнулся.
– Здравствуй-здравствуй! Неси, суп готов, сейчас наливать буду.
Я потащился на лестничную площадку. Майданов и Лютовой все еще стояли с сигаретами, Лютовой с иронической усмешечкой рассказывал ленивым голосом аристократа:
– …А сегодня и сам столкнулся. Еду на велосипеде по лесной тропке. Справа и слева – деревья, кусты, травищща коню по брюхо… Далеко впереди на этой тропке автомобиль. Просто загородил собой всю дорогу. Все четыре двери распахнуты, жара, а в кустах не меньше дюжины черных. Нет, черножопых, так вернее…
Майданов тут же болезненно поморщился. Любое расистское или просто не «общечеловеческое» высказывание для него личный выпад, Лютовой знает, часто дразнит просто так, сейчас же не прикидывается, в самом деле свирепеет на глазах.
Заинтересованный, я с ведром в руке остановился.
– Народ пугливо огибает, – продолжал Лютовой, – пробирается через кусты. Я еду медленно, дорога в гору, все вижу, закипаю. Подъехал, выругался, остановился и начал рассматривать номер. Черные забеспокоились. На мне не написано, что я – русский. Русские так себя не ведут, они трусливо и униженно обходят это черножопье по широкой дуге. А этот мужик, как они смотрят на меня, на дорогом велике, за такой можно машину купить. Похоже, юсовец. А юсовцы, хоть и скоты, с которыми разберемся потом, после русских, пока на их стороне, помогают дотаптывать русских.
– Ну зачем же так, – возразил было Майданов, но Лютовой продолжил:
– Я обошел машину, снова повернулся и, морща лоб, сделал вид, что старательно запоминаю номер, так как карандаша и бумаги в моих шортах не оказалось. Закричали, примчались черножопые дети, захлопнули все двери. Крик продолжался, прибежала черножопая особь мужского пола, вскочила за руль и вломилась машиной в кусты, освободив дорогу. Даже поцарапала капот корягами, но это им лучше, чем если Россия возьмется за топоры! Постоянно, милый мой Андрей Палиевич, постоянно эти черножопые пробуют местных на прочность! При малейшем отпоре отступают. Но в том-то и дело, что местные, читай – русские, отпора не дают! И чернота, не встречая отпора, наглеет. Положение облегчается им тем, что обычно держатся группками, а русские либо поодиночке, либо по паре… К слову сказать, помню, в шестьдесят первом в Соколином Бору было разорено гнездо последнего сокола. Вороны, потеряв естественного проредителя их рода, обнаглели, бешено расплодились. В восемьдесят пятом в Кремле было вынужденное совещание «по вороне», что загадили уже и Кремль. Знаю, так как тогда же писал отчет об этой проблеме в «Социалистической индустрии». Решено было завести соколов и попробовать их акклиматизировать заново. Скинхеды, дорогой Андрей Палиевич, – необходимы! Жизненно необходимы, так как все другие методы по подавлению черных ворон, разносчиков заразы, пока показали свою нежизненность и недееспособность.
Майданов заговорил быстро, возмущенно:
– А вам стало бы легче, если бы вместо чернозадых там были наши братки?.. То же самое можно сказать и о юсовцах. Мне как-то без разницы, какое быдло топчется по улицам. Но юсовское быдло хотя бы зубы чистит и улицы убирает. А Бадхеда и мыльные оперы я не смотрел и раньше… Кстати, юсовцы и не принуждают. Хочешь – смотри, не хочешь – не смотри.
Этого я стерпеть не мог и, чтобы не ввязаться в бесплодную дискуссию с Майдановым, который слышит только себя и манипуляторов из юсовского посольства, потащился с полным ведром до мусоропровода. Эта широкая, как нефтепровод, труба у нас в отдельной комнатке, чтобы не портила даже самым дружественным интерфейсом облик благоустроенного этажа. Я сердито гремел ящиком, вытряхивал из ведра… отец никак не привыкнет, что проще мусор складывать в пластиковый пакет и выбрасывать целиком. Этот Майданов просто самовлюбленный дурак, милый интеллигентный дурак, но он олицетворяет самую тупую, но вроде бы образованную часть населения, именующую себя гордостью нации, то есть русскую интеллигенцию, которая обществу неподсудна, зато сама берется судить и указывать всем, как жить и о чем думать.