Верховный пилотаж

Хочет Чевеид Снатайко струну вытащить – а не получается. Держит ее внутри руки что-то. Дернул Чевеид Снатайко посильнее, – и тут охуел он. Видит – выходит рядом с тем местом, куда он мажет, кончик той самой струны, которой он мажет. Выходит и поблескивает.
Непонятно?
Пока Чевеид Снатайко в руце своей колючкой ковырялся, невесть каким макаром изогнулась она. Стала похожа на рыболовный крючок.
С превеликим трудом удалось Чевеиду Снатайко ту струну из мяса своего извлечь. И теперь висит она на стенке под стеклом. И надпись там – «Крючок для ловли наркоманов».
Но это еще не так страшно. Бывало и хуже.
Вдюзывал как-то Навотно Стоечко Блима Кололея. А наблюдал за этим делом Клочкед. Смотрит Клочкед на мазальщика. А Блим Кололей на мазальщика смотреть не хочет. Он крови боится.
Ввел Навотно Стоечко пыру под кожу Блима Кололея. Контроля не поймал. И видит Клочкед, что показался из-под кожи кончик блестючий. Потом обратно спрятался, оставив на поверхности металлическую строчку. И так четыре раза!!! А как в пятый раз ввел струнку под шкурняк Навотно Стоечко, так и контроль пошел! И Навотно Стоечко втрескал Блима Кололея! А Клочкед так и остался сидеть с выпученными до предела глазами, ибо вставить их на место некому было.
Но вот однажды…
Однажды ставил Седайко Стюмчик Седайко Стюмчека. В кисть. Выборкой. Седайко Стюмчик был так уширян, что вообще ничего не видел. А Седайко Стюмчек был уширян еще больше.
И произошел между ними такой диалог – его Семарь-Здрахарь слышал – :
– Контроль есть?
– Нету, вроде…
– Контроль есть?
– Нету, вроде…
– Контроль есть?
– Нету, вроде…
– Контроль есть?
– Нету, вроде…
– Контроль есть?
– Есть, вроде…
– Тогда – гони.
Погнал Седайко Стюмчик. Надавил он на поршень машины что было сил… А винт из пробитой насквозь кисти тонкой струйкой из ладони полился…
 
42. Безвкусица.
Как всегда, было это с одним Семарем-Здрахарем.
Проторчал тогда Семарь-Здрахарь банку, аль две, али даже целых три.
Винт кончился, торч-таска тоже, и решил Семарь-Здрахарь пожрать. Ест он – а вкуса не ощущает. Испугался тогда Семарь-Здрахарь, полез в шкаф кухонный, достал оттуда сухой перец красный в стручках. Откусил. Нет вкуса. Нашел огурец дико соленый. Откусил. Нет вкуса. Схавал ложку сахара-песку. Нет вкуса.
Все, думает, атрофировались из-за торчания мои вкусовые рецепторы. Или те структуры в мозгах, что за восприятие вкуса отвечают, сдохли.
Ну, сдохли, так сдохли, придется жизнь безвкусную коротать.
Но не тут-то было.
На следующий день вкус, чуть-чуть, да появился.
А еще через день заново открыл для себя Семарь-Здрахарь, что такое кислое-сладкое-острое-соленое. Открыл, возрадовался, и дальше торчать пошел. А вы чего хотели? Чтоб он от такой мелочи в ремиссию подался, что ли?
А хуя вам, дорогие зрители!
 
39. Нахлобучки.
В детстве мне рассказали как-то такую притчу:
«Шел по Тибету путешественник. Шел он шел, и приспичило ему посрать. Увидел он кучу камней, зашел за нее и посрал. Ну, посрал, и пошел дальше.
На ночь он разбил палатку и во сне ему явился тамошний тибетский святой. И этот святой сказал путешественнику:
– Помнишь, как ты сегодня срал за кучей камней?
– Да. – Ответил путешественник.
– Это была моя могила. – Сказал святой. – Сегодня ты посрал на моей могиле и в наказание теперь ты будешь мучаться поносом ровно неделю! А если ты кому-нибудь расскажешь об этом – то и он будет ровно неделю мучаться поносом!
Так оно и случилось. Путешественник дристал всю неделю.
А когда он вернулся и рассказал об этом своим друзьям – те тоже стали сраться и срались всю неделю, и ни часом больше. Они рассказывали эту историю своим знакомым – и те тоже ни с того ни с сего начинали поносить. Так эта история до сих пор ходит по миру…
И, вот, сегодня, она дошла…
До…
ТЕБЯ!!!»
Тут надо сделать страшную рожу и ткнуть в собеседника пальцем.
Я, к слову сказать, не просрался.
Не правда ли, забавная фенька?
На самом деле, чтобы ты, мой читатель не заболел внезапным расстройством желудка, я рассказал ее здесь немного неправильно. Надо было, вместо моих «дристать», «поносить», всякий раз повторять слова «срать поносом». Тогда она, если верить всяким нейролингвистическим программистам, стопудово сработает.
А причем тут торчки? – спросишь ты меня.
А связь, на самом деле, самая что ни на есть прямая.
Щас, просрусь только немного…
…
Вот.
С облегченьицем меня!
Нет… Еще чуток погоди…
…
Бля. Ну, откуда во мне столько…
…
НЛП поганое!
…
Фух… Кажется…
…
Показалось…
…
Пришлось антидристальное колесо сожрать. Но пока оно…
…
Вроде, действует…
Ладно, продолжим про торчков.
Все спокойно?
Тебе самому в сортир пока не надо? Нет? Ну, и славненько.
А даже если и надо, то это твоя проблема. Свою, такую же, я уже решил.
Итак, торчки.
Торчки существа метафизические, ибо существуют сразу в нескольких реальностях, обладающие сильно параноидальным мышлением, ибо приходится им стрематься от всяких право– и левоохранительных органов и гениталий, и с пониженным порогом критичности восприятия, ибо верят во всякую чушь сразу и без разбора.
И вот одна из таких чушей имеет название – «нахлобучка».
Торчок, про нахлобучку не слышавший, не знающий что это такое – нахлобучек не имеет. Но стоит торчку только раз про нахлобучку услышать – всё! Пиздец! Кранты! Его начинает нахлобучивать не только за ту хуйню, но и за другую хуйню, за хуйню, к делу не относящуюся, и вообще, за весь срок торчания, что он без этих самых нахлобучек прожил.
Такая вот хрень.
Итак, милый мой почти что нахлобученный читатель-торчок, и не менее милый алкоголик или никотиноман… Что же такое нахлобучка?
Поясним на примерах.
Вот идет ремиссионер. Сколько он не торчал – почти не суть важно. Он мог не трескаться сутки, а мог и год или два. Идет. Чапает по стриту. И вдруг – драгстер. Каличная. И он вспоминает, что надо ему купить перекиси водорода, или презервативов… И заходит он внутрь. Стоит в очереди. А в витрине под его локтем лежат…
Что «лежат»?
Правильно, баяны! Да все со струнами! Да все разных объемов! От инсулинок-красношапок, до двадцаток невъебенных.
И начинает ремиссионер их рассматривать.
Вот, думает, эта пятишка – она говняная. Совейская. Струна у нее тупая, не то что у старых добрых рекордишников, колючками которых можно было раз тыщу бахаться до их затупления.
А вот эта двуха – она блезирная. Поршень резиновый. Производство иностранное. И влезает в нее не два, а все два с полтиной и еще место для контроля остается.
А вот инсулинка со съемной иголочкой. Такой иголочкой хорошо в веняки у запястья шмыгаться. Да и вообще в любые тонкие веняки. Только минус один – короткая, стерва. Такой надо сразу попадать. Такой не поковыряешься. Да и гнать через нее надо медленно, а то веняк можно пожечь…
Посмотрит так ремиссионер, подумает, повспоминает… И тут как накроет его нахлобучка!
И бежит он сперва за угол аптеки блевать. А потом обратно в аптеку за баянами. А потом на точку…
И приходит его ремиссии самая натуральная пизда.
Впрочем… Есть и варианты.
Скажем, проблюется ремиссионер, или продрищется.
Или побежит за баянами после этого… Или не побежит.
Или вмажется потом… Или не вмажется.
Всякое бывает.
Но хуй, то бишь, результат – один. Накрыла нахлобучка.
Но эта нахлобучка, от разглядывания баянов, еще так себе. Она, скажем, на последнем месте по нахлобучистости.
На предпоследнем, по мнению независимых торчков, разговоры о бывших вмазках. Поствинтовых приключениях и послешурупных похождениях.