Любовь как закладная жизни (СИ)

Но и эти фото его не спасали от тоски, и жажды по Агнии, настолько сильной, иссушающей просто. Такой, что порой казалось, эта тоска не гложет, а изгладывает его плоть, сдирая ту с костей. Ведь он не мог обнять, поцеловать, не мог дотронуться, не мог ощутит ее…
Оттого, сейчас, все отчаяние, боль, ярость, и радость от встречи, облегчение от того, что забрал ее — вдруг, в одно мгновение, трансформировались в Вячеславе в немыслимую потребность. В такую нужду и желание, что воздух, казалось, горел внутри легких.
В голове стало горячо и пусто, а вся кровь, он почти ощутил это, рванула вниз, заставляя его сжать ее крепче, плотно притиснув к своему возбужденному телу.
Дыхание Агнии сбилось, и она застонала, похоже, испытывая то же самое.
Он же знал ее, как себя, каждый вздох, каждое выражение глаз и губ понимал не хуже, чем свои собственные.
Их обоих накрыло так, что ни о чем думать не выходило. Никакие доводы, неуместности и неудобства не могли перевесить жажды, которая, вдруг, стала главенствующей в этих объятиях. Да и какие, собственно, неудобства? Он, она — они вместе. Когда им еще что-то надо было для счастья?
Хотя то, что происходило сейчас между ними, сложно было назвать светлым или легким удовольствием.
Агния давно расстегнула на нем рубашку, и теперь, доводя Вячеслава до белого каления, покрывала его плечи, шею, грудь и живот все теми же короткими, горячечными поцелуями. Ее пальцы порхали по его телу, гладя, царапая, словно требуя чего-то большего, такого, чтобы вытеснить из ее разума этот год.
Его собственные руки сжимали ее тело с такой силой, что Вячеслав испытывал опасения, боясь что-то ей сломать. А отпустить, обнять мягче — не получалось. Вот не выходило, и все.
Он сдернул с ее плеч бретельки платья, со стоном впился губами в нежную кожу на груди, понимая, что не целует уже даже, втягивает в себя, прикусывает, наверняка, оставляя засосы.
А она еще сильнее прижимала к себе его голову, и ее рыдания (слава тебе, Господи!), сменились стонами удовольствия.
Освободив одну руку, он собрал пригоршней шелковую ткань, «расплескавшуюся» по его бедрам. Сдвинул белье, уже ставшее влажным, едва не порвал собственные брюки, расстегивая, и с грудным стоном вошел в ее тело одним движение.
Это не было красиво, медленно или приятно. Они даже не гнались за удовольствием, не ждали его. Это была потребность, на грани жизненной. Как необходимость сделать следующий вздох. Так же сильно он сейчас нуждался в том, чтоб войти в нее, а она — чтобы Вячеслав наполнил ее тело собой.
Чем-то это напомнило ему их первый раз, такой же бешенный и безумный. Такой же жадный, когда непонятно было, просто хотели ли они друг друга, или не могли иначе. Это было выше простого желания.
Словно взрыв — нечто такое же мощное, мимолетное, оглушающее. И оставляющее после себя выжженное опустошение.
У него не было сил сдерживаться и растягивать. Тело горело, вот-вот грозясь сорваться. И больше чем годичное воздержание не добавляло контроля над собой. Он даже не смог бы сказать, испытал ли удовольствие, поняв, что кончил. Куда важнее этого было осознание того, что они — снова единое целое. И, совсем как в первый раз, Вячеслав знал, что его Бусинка, точно, не получила в полной мере того, что он мог бы ей дать.
Задыхающийся, опустошенный, потный настолько, что долбанная мокрая рубашка и пиджак, которые он так и не снял, липли к спине, Вячеслав прижался головой к ее груди, ощущая, как внутри его Бусинки бешено колотится сердце.
Его тарахтело так же часто. И в ушах отдавалась эта дробь. Твою налево! Так, сто пудов, можно получить инфаркт. Тем более в его возрасте.
Но все-таки, кажется, немного отпустило. Хоть в глазах посветлело, и разум, не весь, правда, но частично вернулся в пустую, как казалось пару минут назад, черепную коробку. Чуть приподнявшись, продолжая поддерживать ее под спину ладонями, Боруцкий повернулся. Одной рукой взял валяющиеся на столике пакеты с постельными комплектами. Зубами надорвав один, он вытряхнул простыню, и кое-как, криво, конечно, расстелил ту на полке. Осторожно опустил Бусинку на нее.
Его жена казалась такой же опустошенной, каким он ощущал себя. Ее кожа словно светилась, просвечивая темными полосками вен, и под глазами проступили тени, на которые до этого он просто не обращал внимания. И все же, несмотря ни на что, она улыбнулась ему. Улыбнулась так, что у Вячеслава Боруцкого, человека, не признававшего ни мораль, ни закон, ценящего очень мало на этом свете, сердце сжалось, замерев, а потом опять забилось, как бешеное, только теперь от счастья. Уложив ее, он вытянулся на полке рядом, нежно целуя бьющуюся жилку на шее Агнии, лаская ее губы, щеки, спустился на грудь.
Этот поезд, с его сонной тишиной полупустого спального вагона и мерным стуком колес, словно выпал из времени и пространства. Подарил им временную передышку от проблем, уже оставленных сзади, и тех, что только предстоят впереди, когда они сойдут на перрон родного города. Это все еще будет. Неотвратимость наступления утра понимали оба.
Но сейчас они просто лежали рядом. Были вместе. И наслаждались этим.
У них было в запасе еще несколько часов, которые Вячеслав, совершенно точно, знал, на что потратит. И, определенно, он собирался сделать так, чтобы она сейчас получила максимум удовольствия.
  Десять лет назад  
Он заметил, что малявки нет, едва пришел на всеобщее сборище. Семен, конечно, называл это иначе, «корпоративом», общим праздником в честь наступившего неделю назад Нового года, призванным объединить и сплотить коллектив. Боров слабо разбирался в модных веяниях и терминах, но в сплоченность команды в любом деле — верил. Потому, поддавшись на аргументы администратора, согласился заглянуть, типа «поздравить» подчиненных.
Так вот, все были в сборе, даже какие-то помощники по кухне, которых Вячеслав видел впервые в жизни, а Бусины — не было.
Он послал себя далеко-далеко в уме за то, что зацепился за это. И решил, что просто рано еще, в школе же, наверное, каникулы, и она из дому придет. И не торчать же ей здесь целыми днями. А может, вообще, одумалась девка, и перестала приходить, хотя Семен, вроде, ничего такого не докладывал. И все же, спустя двадцать минут, «отстрелявшись» и решив тихо смыться, пробежав по следующим объектам, пока люди заслуженно отдыхают, не выдержал.
— Здесь все? — Так вот, «не паливно», поинтересовался он, подозвав администратора к себе кивком головы.
— Все, вроде, Вячеслав Генрихович. — Без эмоций отрапортовал тот. Помолчал минуту. Даже губы сжал. И все же заметил. — Только Агния не пришла. Ну, девчонка, певица. — Уточнил Семен, когда Вячеслав сделал вид, что не понимает о ком речь.
— А чего с ней? — Отстраненно уточнил Боров, ну очень внимательно оглядывая зал ресторана. И по фигу, что тот сейчас был совсем пустой, потому как все толпились в бильярдной.
— Не знаю. Просто не пришла. Может, не захотела. Хотя вчера, как будто бы, собиралась быть, радовалась, что и ее позвали. А сегодня даже не позвонила. — Семен пожал плечами.
— Так, а ты чего не отзвонился, не выяснил? — Боров взял сигарету и чиркнул спичкой.
— У нее телефона нет, отключили, или что-то такое, она не уточняла. А сама Агния от соседки какой-то, если что, звонила.
— Ясно. — Боров затянулся. — А Лысый что? Приходил? Или отлынивает?
— Да, нет, вроде, он ваше поручение выполняет. А сегодня только заглядывал, сказал, что и в консерватории Агнии не было. Но там тоже, вроде, каникулы.
— Ладно. — Боруцкий кивнул, выдохнув дым. — Если че узнаешь — позвонишь. Пошел я, Федот еще в клубе решил чего-то сегодня устроить, заеду, гляну.
Он вышел из ресторана и, затянувшись так, что сигарета истлела наполовину, ругнулся, посмотрев по сторонам.
Не пришла, и не пришла, его, какое дело? Вот, серьезно? Но внутри что-то засело, как пуля, ей-Богу. И так гадко тянуло.
В кармане запиликала мобилка. Выплюнув недокуренную сигарету в снег, Боров глянул, кто звонит.