Заговор посвященных

– Очевидно, – сказал он, уже понимая, кто. – А ведь порою так трудно найти свой, настоящий, правильный путь туда.
– Да что ты! – улыбнулась она. – «Избравший путь, да пойдет по нему вдаль. И еще дальше». Не нами сказано.
Теперь уже он остановился и пристально посмотрел на нее. Потом сказал:
– Суицид – великий грех. Неужели ты совершишь его вторично?
Обо всем, что касалось смерти, они говорили донельзя вычурно, наиболее далекими от жизни фразами.
Она ничего не ответила, и через какое-то время, старательно подыскивая слова, разговор снова продолжил он:
– Почему ты была… так странно одета? Ты всегда так ходишь… летом?
Собственно, он хотел спросить, почему она без трусов, но это прозвучало бы ужасно грубо, и потому он мялся. Но она поняла.
– Я сбежала от одного человека, который хотел меня изнасиловать.
– Изнасиловать? – тупо переспросил он, но интонация получилась такая, словно он удивился и не поверил.
Она поняла по-своему. Она и говорила-то теперь сама с собой.
– Н-ну, не совсем так… Просто когда я уже почти отдалась ему, вдруг поняла… даже не могу объяснить, как… А действительно, как я это поняла? Наверное, просто чутье. Как у собаки. Я вдруг почувствовала, что он из этих, из охотников… за нами. Понимаешь?
– Понимаю. И ты сбежала?
– Ага.
– И это было совсем недавно.
– Ну конечно.
– И мы идем теперь туда же? Здорово.
– Что здо… – начала было она и вдруг поняла.
– Пошли назад, сейчас же, поехали ко мне! – проговорил он быстро.
Но было уже поздно. Они вышли на Садовое кольцо. Оглянувшись, он увидел двоих в простой серой милицейской форме. Стражи порядка стояли почти у самого подъезда. Впереди, со стороны реки, появились еще двое таких же. Не многовато ли для трех часов ночи?
– Это тот самый подъезд?
– Да.
– Он сквозной?
– Да! Быстрее!
Глупость, полнейшая глупость. Он же знает этот подъезд. Здесь же Сахаров жил. Андрей Дмитриевич. Еще совсем недавно. А вдова и по сей день живет, Елена Боннэр. И гэбульники здесь торчали и торчат днем и ночью, днем и ночью… «Господи, Анна, ты с ума сошла? Куда ты ведешь меня?!»
Конечно, их ждали внутри. Даже не у второй двери, а на лестнице, ведущей вверх. Эти уже были без формы – в характерных серых плащах. И тогда он выхватил пистолет и сразу начал стрелять. Он знал, что стрелять надо сразу. С этими по-другому нельзя: никакие угрозы и предупреждения, никакие финты не помогут – во всех остальных случаях они опередят. Он выстрелил дважды, и оба искусствоведа в штатском – один повыше, другой пониже – рухнули. Он даже удивился. Может, просто залегли? А милиция осталась снаружи и совсем не реагирует на выстрелы. Ну, понятно, те, что не исчерпали пока кредит народного доверия, были всего лишь статистами, загонщиками. Так чего же хотят настоящие актеры, чего хотят главные охотники? Очень скоро он понял и это, когда высокий резко поднялся, отвлекая внимание на себя, а второй, пониже и пошире в плечах, лежа и почти не шевелясь, выпустил прямо из рукава длинную очередь в Анну, точно в нее, только в нее, именно в нее…
«Ну, вот и все, – успел подумать он. – Давай, я жду. Почему же ты не стреляешь в меня, серый плащ? Патроны кончились?»
Коренастый искусствовед улыбался. Улыбался странно, загадочно, словно за этой улыбкой пытался скрыть что-то совсем другое. И, оглядываясь, Давид еще не увидел, а скорее почувствовал крадущегося сзади, и понял, понял: его не хотят убивать, его хотят разлучить с нею, навсегда, хотят не дать им уйти вместе, а они умеют, умеют, сволочи, ему же говорили об этом… И он выстрелил назад, в нападавшего, а потом еще пулю – тому, кто убил ее, и еще пулю – второму, длинному, а последние две он оставил себе, но хватило одной, хватило…
 
МЕЗОЛОГ [4]
1
Москва. Четырнадцатое главное управление ФСБ (ЧГУ). Кабинет генерала-полковника Форманова.
Начальник отдела спецопераций генерал-майор Владимир Геннадиевич Кулаков или, как звали его подчиненные, дядя Воша, еще в приемной ощутил смутную тревогу нехорошего предчувствия. Вместо знакомого адъютанта, исправно козырявшего всегда с улыбкой, но строго по форме, его приветствовала очаровательная блондинка в майорских погонах, забывшая подняться из-за стола навстречу старшему по званию и совершенно по-светски проворковавшая:
– Здравствуйте, Владимир Геннадьевич. Будьте так любезны, присядьте на минуточку. Алексей Михайлович немного занят.
– Он же сам вызвал меня, – озадаченно прокомментировал эту просьбу Кулаков, но послушно опустился в мягкое кресло.
Блондинка нажала клавишу селектора изысканно плавным движением тонкой руки и почти пропела:
– Алексей Михайлович! Кулаков сидит напротив меня.
– Пусть посидит еще полминуты, – пробасил Форманов.
И Кулаков понял, что неприятности его ждут серьезные, вплоть до назначения на новую должность без повышения оклада жалования.
Ну а когда вошел в кабинет, затосковал еще сильнее. На стуле у стены, как всегда, с идеально прямой спиною и фантастически мрачной рожей сидел Игнат Никулин, постаревший лет на десять. А вроде и не виделись-то всего год…
– Здравствуй, Володя, – сказал Игнат, вставая и протягивая длань.
– Здравствуй, Игнат, – ответил Кулаков.
Ну, слава Богу, хоть рукопожатие его осталась таким же крепким.
Самый знаменитый, старейший, можно сказать, легендарный агент ЧГУ. Никулин, Стивенс, Петров, Джаннини, Чуханов, Каргин, еще полтора десятка фамилий, которыми он успел обзавестись за жизнь, не говоря уже о кличках. Но среди кличек была любимая – Грейв, то есть могила в переводе с английского. Прозвище неслучайное, заслуженное. Ведь Игнат был одним из феноменов, с неизбежностью попавших в сферу поиска созданного еще при Горбачеве Четырнадцатого управления КГБ. Полную невосприимчивость Никулина к любым психотропным препаратам, то есть умение молчать всегда и везде, специалисты по чудесам и аномалиям из новоиспеченного главка обнаружили в картотеке ГРУ. А Грейв как раз трубил тогда якобы простым танкистом в Афгане. Ну, внедрили в его бригаду нужных людей, проверили. И действительно, под самыми новейшими уколами молчал этот человек. В тот же год его и вербанули. Молодой Володя Кулаков сам участвовал в той операции.
Однако он не знал, почему столь уникальный специалист, успевший поработать на КГБ, ГРУ, ЦРУ, ИКС и еще Бог весть сколько иных организаций, в восемьдесят девятом, после изящно инсценированной гибели в Афгане отправился по зарубежным тюрьмам и только больше года спустя вновь материализовался в Москве. Меж тем с девяностого и вплоть до наших дней, Игнат Никулин был едва ли не главным оперработником и одним из главных идеологов уже нового, отделенного от Лубянки ЧГУ – и это начальнику особого отдела было хорошо известно. У Грейва не было своего отдела, но и Кулакову он не подчинялся – только напрямую Форманову. Уж больно разными делами они занимались. Дядя Воша – сугубо практическими операциями, Грейв – все время какой-то чертовщиной. От рассказов его об уже закрытых делах (впрочем, эти дела никогда не закрывались окончательно) веяло потусторонней жутью, и Кулаков инстинктивно сторонился Никулина, норовя лишь вежливо поздороваться с ним в коридоре. И вот: вызвали на ковер, посадили друг напротив друга. Значит, припекло.
– Ну, как, прочел?
И Грейв кивнул на пластиковую папку с прижимными резиночками по углам, которую Кулаков держал в левой руке.
«Приплыли», – подумал дядя Воша.
Вопроса он ждал, но от Форманова, и не в начале. Неужели даже для Грейва теперь именно это самое главное. Странная фантастическая повесть, которую ему поручено было прочесть, сидела в голове занозой, раздражающе непонятной и оттого мешающей думать. Ну да, автором ее был Михаил Разгонов, тот самый, что благодаря уникальному внешнему сходству почти пять лет выдавал себя за руководителя российского ИКСа Сергея Малина, погибшего летом 95-го. Да, Причастные благодаря этому прозаику водили за нос все спецслужбы бывшего Советского Союза. Да, теперь этот Жюль Верн новоявленный приехал в Москву при довольно странных обстоятельствах и чисто формально имел контакты с людьми, попадавшими ранее или попадающими до сих пор в разработку по линии ЧГУ.