Заговор посвященных

Я просто сошел с ума. Глядя на Рыжикову, я читал свое отражение в зеленой бездонности ее глаз и трепетал; в быстрых танцах я воспарял над паркетом и пронзал головою старинные перекрытия дореволюционного дома, а в медленных – чувствовал, как ее пульс сливался с моим пульсом в ритме очередного лирического шлягера; я погружался в музыку всем существом и захлебывался на вдохе, я расплывался и таял в жарком сиропе безумной июньской ночи… Нет, ребята, от алкоголя так не бывает – скорей уж меня одурманила зеленоглазая колдунья. И что это вдруг на нее нашло?
Ланка была в ударе. Она выпила ровно столько, чтобы забыть об условностях и выплеснуть в мир всю свою нерастраченную женственность. Энергия, безупречная точность и магнетическая откровенность ее движений заставляли думать, что как минимум половину сознательной жизни провела она не в швейных мастерских, а на сцене ночного стриптиз-клуба. И поскольку с определенного момента, я находился с нею рядом непрерывно, Ланка начала использовать мое тело в качестве шеста. О, как она прижималась ко мне в танце самыми жаркими местами! И улыбалась от уха до уха, и при этом твердила, как обычно (только теперь со страстными придыханиями), что она старая, больная, холодная женщина. Боже, сколько раз я слышал на Бульваре эти ее смешные, наивные, трогательные, слова. Но только теперь мне открылся их потаенный смысл. О, как я хотел доказать ей обратное!…
Вот лишь один из наших диалогов:
– Ланка, мне так здорово с тобой!
– Перестань, я старая, больная, холодная женщина.
– Нет, теперь я знаю, что ты молодая, здоровая и горячая. На самом деле я знаю это очень давно. Просто не сразу догадался, кто ты. А теперь вспомнил. Твое настоящее имя – Анна. И ты – Посвященная.
– Чего-чего?
– Ты Посвященная. Не прикидывайся, ты все прекрасно поняла. Мы были с тобой на этом Бульваре такой же жаркой ночью девять лет назад. Тебя звали Анной, а меня Давидом. Мы любили друг друга прямо на лавочке под открытым небом. Это было прекрасно. Это было на самом деле. Это было с нами. И сегодня должно повториться.
– Мих, ты с ума сошел.
– Может быть, но это так здорово!
Я целовал ей руки, и шею, и щеки, а губы она всякий раз игриво и очень ловко отворачивала. И я догадывался, что этой ночью у нас еще все-все впереди.
Часам к трем народ стал потихонечку расползаться. Нас осталось совсем мало. И я перед уходом прокрался на кухню, вспомнив о виденной в холодильнике бутылке пива, заначатой Гошей, надо понимать, на утро, коварно извлек ее, открыл и припал к горлышку пересохшими губами…
Но в эту ночь все напитки были очень не простыми.
От одного глотка пива я словно протрезвел. И мне сделалось страшно. Я вспомнил наш недавний разговор с Белкой. Мне стало стыдно перед ней, мне захотелось все забыть, развернуться и идти домой. Но я сделал еще глоток и поборол в себе внезапно нахлынувшее неуместное чувство. И пошел провожать Ланку до дома – с целью вполне конкретной.
И я уже знал, что ничего нельзя изменить. Дома ее ждет муж и дети, поэтому мы сольемся в неземном восторге прямо здесь, под жарким июньским небом на пустынном бульваре или во дворе, на каких-нибудь детских качелях. Я уже видел, я кожей ощущал, как это будет…
Не выпуская бутылки из рук, я попрощался с совсем уже пьяным хозяином квартиры, не способным отличить бутылку от руки, а руку – от головы, и мы спустились на улицу втроем: я, Ланка и Олег. Я был уверен, что Олег пойдет к себе домой и оставит нас наедине. Но Олег решил тоже проводить Ланку, спать ему совершенно не хотелось, да и бутылка холодного (о, еще холодного!) пива влекла неодолимо. Мы пили ее втроем у Ланкиного подъезда, передавая друг другу. Хитрюга, она улыбалась все более обворожительно, однако надежда на секс планомерно таяла, и в какой-то момент я понял: ничего не будет. И тогда на смену жалости и досаде в душу вошло спокойствие. Ведь растаяла не надежда, а угроза.
– Прощай, моя голова! – трогательно сказал Олег, допивая последнюю дозу, и я уже любил его в тот момент – его, спасшего меня от чудовищной глупости.
Я же рисковал все испортить, у нас с Ланкой все равно ничего бы не вышло. Посвященные могут любить друг друга только в Особый день. А он еще не настал, не настал… Что за бред, Господи?! И только, уже прощаясь, я вдруг понял, что Ланка мне по-настоящему дорога, что я влюбился в нее, да нет… Что значит «влюбился»? Это как-то несерьезно звучит, а ведь я в эту ночь… Стоп, Разгонов, стоп! Ты идешь домой, ты не Маревич, и она не Анна…
9 июня, пятница – Мне было жутко на утро.
От любви тоже бывает похмелье. Я проснулся именно с этой мыслью в голове. Мне было почти неприятно вспоминать минувшую ночь, и я незамедлительно выпил коньяка. Дабы заглушить странные эмоции. А что еще мне оставалось делать? Белка опять играла в бойкот, даже близко не подходила. А Зоя Васильевна ночью вообще защелкнула дверь на внутренний замок – вот это уж была глупость, я же их всех перебудил звонками!..
В обед продолжил пивом. Долго гулял с Андрюшкой, расстроившимся из-за нашего нового разлада. Утешал, как мог, разговорами. Мы ходили в самый центр, по книжным магазинам и обратно через Чистые пруды. Жара не спадала, и я покупал ему лимонаду и новых книжек, а себе – пива и только пива. Оно уже не действовало совсем. Хотелось ледяной, обжигающе ледяной водки. Лежала у меня такая в морозилке. Но… Приходим домой, а Белка говорит: быстро в магазин! У нас внезапный гость – Влад Сапунов, ее одноклассник. Да еще и с девушкой. Вах! Спасибо старику Владу, наши отношения хоть чуть-чуть наладились. Я, правда, все рвался из морозилки мою красавицу достать, но Сапунов был непреклонен (в завязке, что ли?): кофе, кола, мороженое, ананас…Детский праздник, ядрена вошь! Тогда я тихонько удалился в большую комнату и там чудесного «Хэннеси-Парадиз» наипошлейшим образом из горла накатил. А что было делать? Ведь руки тряслись. Не вру. Особенно после сигареты. Вот и все. Дальнейшее – в сладком тумане. Вожделенной водки я все-таки глотнул. Попозже. Когда домашние у дверей топтались, провожая гостей. Белка миловалась с подпрыгивающей от нетерпения собакой, объясняя ей, что до прогулки осталось совсем чуть-чуть.
На Бульвар мы пришли поздно, но еще всех застали. Народ активно лечился. Олег по доброте душевной пивом меня угостил, и это была последняя капля… Что-то щелкнуло в голове, и сразу настало утро. Какого дня? Какого века? Я даже Ланку в тот вечер на Бульваре не помню.
Что это было? И вообще: кто я? Вчера подумал, что Давид Маревич, а сегодня понял: я – Редькин. Тимофей Редькин – жалкий алкоголик, пьющий тайком от жены. Пора проснуться.
11 июня, воскресенье– Проводил Белку с Андрюшкой и тещу в Шереметьево. Рейс прямой до Женевы. Они отправились пожить у друзей на берегу озера. В Берлин собираются заглянуть на обратной дороге. Дома сразу выпил и ощутил небывалый покой в душе.
15-16 июня, четверг-пятница – Никому не звонил. Медленно приходил в себя и настраивался на работу. Пивко попивал, и это не мешало. В магазин сходил и в банк, и не утратил ориентации в пространстве, а к ночи вообще вышел на проектную мощность. В шесть утра с минутами поставил последнюю точку и понял: роман не завершен, но писать его я больше не буду. Не хочу. А солнце уже высоко поднялось. Поглядел в окошко и проник мыслью еще глубже: Совсем ничего не хочу – ни есть, ни пить, ни курить… Такое уже было. Да нет, теперь другое, потому что я спать хочу. Ура! Лег и заснул.
Вечером позвонила Ланка, напомнила, что завтра пьем на бульваре в честь ее дня рождения. И вдруг подумалось, что это очень важно – ее звонок…Ах, чего я только не напридумывал про грядущий день! Стрезва смешно и страшно вспомнить. Но часто ли я бываю трезвым? Вообще не бываю…
Вчера, ложась спать, слышал, как кто-то возится у меня под кроватью. Знал, что нет никого, но слышал и даже кожей ощущал вибрацию. А потом страшные крики начались, они звучали у меня в голове. Допился, старый, а еще на девочек потянуло! Хрена себе, девочка! Ланка Рыжикова… Но ведь она хорошая… Наверно, я сильно пьян… И вообще, это я пишу или кто?