Ключи от твоего сердца

– Плохая идея!
Я вздрагиваю, оборачиваюсь и вижу Уилла с черной сумкой на плече и ключами в руке. Черная рубашка заправлена в слаксы цвета хаки, галстук идеально подходит по цвету к глазам. При виде его у меня вдруг предательски сводит желудок. Я смотрю на него словно зачарованная. Он выглядит так… так профессионально…
Я делаю шаг назад, уступая ему дорогу. Уилл вставляет ключ в замочную скважину и отпирает дверь. Войдя в аудиторию, он включает свет и кладет сумку на стол. Я остаюсь в дверях, пока он не делает мне знак войти, подхожу к столу и бросаю на него анкету.
– Ну, тебя еще не было, я и подумала, что незачем дергать тебя лишний раз, сама разберусь, – оправдываюсь я.
– Русская литература?! – мельком взглянув на бланк, морщится Уилл. – Ты серьезно?
– Особого выбора не было: либо это, либо ботаника, – бесстрастно отвечаю я.
Уилл отодвигает стул и садится за стол, берет ручку, подносит ее к бумаге, но вдруг откладывает ручку в сторону, так и не поставив подпись.
– Вчера… вчера я много думал о том, что ты сказала. С моей стороны нечестно просить тебя уйти с моих занятий просто потому, что мне это неудобно. Мы живем в ста метрах друг от друга, наши братья вот-вот станут лучшими друзьями. К тому же занятия, надеюсь, помогут нам понять, как вести себя, находясь рядом. Так или иначе, нам придется привыкнуть к этому. К тому же, – добавляет он, доставая из сумки лист бумаги и расправляя его на столе, – сложностей с моим предметом у тебя явно не предвидится.
Я смотрю на тест, который написала вчера: сто из ста.
– Да я не против перейти, – вру я ему в глаза. – Понимаю, что в твоей ситуации…
– Спасибо, но так действительно будет лучше. Все наладится. Правда ведь?
– Конечно, – киваю я, совершенно не веря в это.
Ничего не наладится! И уж для меня точно не будет лучше видеть его каждый день! Я бы ощущала его присутствие, даже если бы прямо сегодня собрала чемоданы и уехала в Техас. И все-таки я не могу найти ни одного убедительного аргумента, чтобы не ходить на его занятия.
Скомкав мое заявление о переводе, Уилл бросает его в мусорную корзину и промахивается почти на полметра. По дороге к выходу я поднимаю с пола скомканную бумагу и аккуратно опускаю ее куда положено.
– Что ж, увидимся на третьем уроке, мистер Купер! – бросаю я через плечо и краем глаза замечаю, что он нахмурился.
На душе у меня стало немного полегче. Накануне мы расстались совсем по-дурацки. Я готова на все, лишь бы исправить неловкое положение, в котором мы оказались, но Уиллу каким-то непостижимым образом удается меня успокоить.
– Что с тобой вчера стряслось? – спрашивает Эдди на втором уроке. – Опять заблудилась?
– Прости, пожалуйста! Возникли кое-какие проблемы, а потом решала вопросы с администрацией.
– Так ты бы написала, – с усмешкой дразнит она, – я же беспокоилась!
– О, дорогая, прости меня!
– Дорогая?! А кто это тут пытается у меня девушку увести? – спрашивает какой-то незнакомый парень, обнимая Эдди и целуя ее в щеку.
– Лейкен, это Гевин. Гевин, это Лейкен, твоя соперница!
У Гевина точно такие же светлые волосы, как у Эдди, ну разве что у нее длинные, а у него короткие. Они могли бы сойти за брата и сестру, хотя у него карие глаза, а у нее – голубые. На нем черная толстовка с капюшоном и джинсы. Когда он протягивает мне руку, я замечаю у него на запястье такую же татуировку, как у Эдди: черное сердечко.
– Много о тебе слышал, – говорит он, пожимая мою ладонь, и я с любопытством и недоверием смотрю ему в глаза, гадая, что же он такого слышал. – Да шучу, шучу, – смеясь, признается он. – Я о тебе вообще ничего не слышал, просто положено так говорить, когда знакомишься, – объясняет он, поворачивается к Эдди и чмокает ее в щеку. – Увидимся на следующей перемене, крошка, мне пора!
Я умираю от зависти.
В аудиторию входит мистер Хансон и объявляет, что сегодня у нас контрольная по пройденной главе. Я безропотно беру тест, и остаток урока проходит в тишине.
* * *
Мы с Эдди пробираемся сквозь толпу в коридоре, и у меня предательски сжимается желудок: я уже жалею, что не перешла на русскую литературу. Как нам могло прийти в голову, что так будет лучше?
Уилл стоит в дверях и здоровается с учениками.
– Сегодня выглядите получше, мистер Купер, – бросает на ходу Эдди. – Хотите еще пастилку?
За ней следом входит Хави и, угрюмо поглядывая на Уилла, проскальзывает на свое место.
– Всем здравствуйте, – говорит Уилл, закрывая дверь в аудиторию. – Ну что, тест вы написали неплохо. Поэтические выразительные средства – тема не самая захватывающая, так что я рад, что вы все справились с ней с первого раза! Думаю, раздел, посвященный перформансу, понравится вам куда больше, именно этим мы и будем заниматься остаток семестра. Итак, поэтический перформанс во многом схож с традиционной поэзией, но добавляется еще один элемент – непосредственно перформанс.
– Перформанс? – презрительно переспрашивает Хави. – В смысле, вслух читать? Как в том кино, про мертвых поэтов? Когда они всякую фигню перед классом читали?
– Не совсем, это просто чтение стихов вслух.
– Он имеет в виду слэм, – объясняет Гевин. – Ну как в клубе «ДЕВ9ТЬ» по четвергам.
– А что такое слэм? – спрашивает какая-то девушка с задней парты.
– Это круто! – поворачивается к ней Гевин. – Мы с Эдди иногда туда ходим. Ну так не объяснишь, это надо видеть, – добавляет он.
– Да, слэм – одна из форм перформанса, – подтверждает Уилл. – А кто из вас был на слэме?
Пара человек поднимает руку, я – нет.
– Мистер Купер, а вы им покажите! Прочитайте что-нибудь свое! – просит Гевин.
Уилл замирает в нерешительности. Я-то знаю, что он не любит оказываться в центре внимания. Однако он быстро берет себя в руки и предлагает:
– Знаете что, давайте договоримся так: я читаю свое стихотворение, а каждый из вас обязуется в течение семестра хотя бы один раз сходить на слэм в клуб «ДЕВ9ТЬ».
Все согласны. Я бы отказалась, но для этого надо поднять руку и заявить о своем несогласии. Поэтому я не протестую.
– Все за? Ну ладно. Покажу вам одно из своих небольших произведений. Помните, поэзия в стиле слэм – это сочетание поэзии и перформанса.
Уилл выходит в центр аудитории и поворачивается лицом к аудитории. Он взмахивает руками, разминает шею, пытаясь расслабиться, и откашливается, но не так, как делают это люди, когда нервничают перед выступлением, а так, будто прочищают горло, перед тем как закричать.
Ожидания, суждения, отговорки, наваждения
Вылетают из меня, словно сгустки крови из раны,
Как зародыш из чрева трупа в могиле,
Cмятые и забрызганные, как красные простыни
На постели в идеально стерильной комнате.
Не могу дышать,
Не могу победить,
В неизменном положении вынужден быть.
Что-то держит в узде часть злосчастной души,
Брошенной на произвол в этой жуткой глуши.
Остается копать изнутри, словно пленнику,
Что в незапертой камере в адском огне,
В этом чертовом пекле свое бремя несет.
Дверь он может открыть, ведь не нужно ключа!
Но вот только
Зачем уходить сгоряча?
Многословность и околичности – суть его
анархической личности!
В комнате воцаряется оглушительная тишина. Никто не издает ни звука, не шевелится, не начинает хлопать. Все охвачены благоговением. Я тоже. И как, позвольте спросить, может он надеяться на мой уход, вытворяя подобное?