Газонокосильщик-сборник]
— Ну, как все прошло?
Он улыбнулся.
В минувшую ночь ему снова приснился давний кошмар — впервые за долгое время, — и он проснулся в холодном поту, едва сдержав крик.
Собеседование в школе Дэвиса проводили директор и завуч английского отделения. Разговор коснулся и нервного срыва Джима.
Джим это предвидел и был готов.
Директор, лысый, бледный как смерть мужчина по фамилии Фентон, откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Симмонс, завуч английского отделения, раскурил трубку.
— У меня тогда был очень трудный период, — сказал Джим Норман. Его руки, лежавшие на коленях, едва не принялись выбивать пальцами нервную дробь, но он пресек это дело сразу.
— Понятно, — улыбнулся Фентон. — У нас тут не принято лезть в чужие дела, однако я думаю, вы все со мной согласитесь, что работа у преподавателей — это сплошная нагрузка на психику, и уж тем более у преподавателей в средней школе. Пять часов в день разоряешься перед самой неблагодарной на свете публикой, которая, хоть ты убейся, никогда не оценит твоих стараний. Вот почему, — заключил он не без гордости, — среди школьных учителей так много язвенников. Намного больше, чем среди представителей всех прочих профессий, за исключением авиадиспетчеров.
— У меня действительно были критические обстоятельства, — сказал Джим.
Фентон и Симмонс сочувственно закивали, но явно только из вежливости. Завуч достал зажигалку и заново раскурил потухшую трубку. В кабинете вдруг стало тесно и душно. У Джима возникло странное ощущение, будто ему в затылок направили мощную инфракрасную лампу. Пальцы нервно забарабанили по коленям, но Джиму все-таки удалось овладеть собой.
— Я учился на выпускном курсе и проходил практику в школе. А летом, как раз перед этим последним курсом, у меня умерла мама… от рака… и когда мы с ней говорили в последний раз, она попросила, чтобы я не бросал учебу. Мой брат… у меня был старший брат… он погиб, когда мне было девять. Он мечтал стать учителем, и мама хотела…
По скучающим лицам директора и завуча он понял, что его явно заносит куда-то не туда, и подумал: «Черт, так я вообще все испорчу».
— В общем, я выполнил ее просьбу, — быстро закончил он, не вдаваясь в детали своих запутанных отношений с мамой и братом Уэйном, бедным-несчастным убитым Уэйном. — Когда я работал на практике вторую неделю, мою невесту сбила машина. Какой-то подросток… его так и не нашли.
Симмонс сочувственно прищелкнул языком.
— Но я как-то держался. А что еще мне оставалось? Ей крепко досталось… сложный перелом ноги, четыре сломанных ребра… но ее жизнь была вне опасности. По-моему, я даже не понимал, сколько всего на меня навалилось.
Теперь осторожнее.
— Я проходил практику в профтехучилище на Центральной, — сказал Джим.
— Тот еще райский уголок, — кивнул Фентон. — Выкидные ножи, армейские ботинки на подбитой металлом подошве, самострелы в шкафчиках для личных вещей, рэкет и вымогательство карманных денег, и каждый третий ученик продает травку двум остальным. Я знаю это училище.
— Там был один ученик, Марк Циммерман, — продолжал Джим. — Очень впечатлительный, тонкий мальчик. Играл на гитаре. Занимался в литературном классе. У него был талант. И вот однажды я прихожу на урок и вижу такую картину: два одноклассника держат Марка, а третий колотит его «Ямаху» о батарею. Марк страшно кричал. Я наорал на них, чтобы они прекратили. А когда я хотел отобрать инструмент, меня кто-то ударил. — Джим пожат плечами. — Вот так у меня и случился тот нервный срыв. Я не бился в истерике, не рыдал, не забивался в угол. Я просто больше не мог там работать. Даже близко не мог подойти — сразу внутри все сжималось. Становилось нечем дышать, прошибал холодный пот…
— У меня та же история, — доверительно признался Фентон.
— Я прошел курс лечения. Групповая психотерапия. У меня не было денег на индивидуальные сеансы. Лечение мне помогло. Мы с Салли поженились. Она немного прихрамывает, и у нее остался шрам, но в остальном у нее все в порядке. — Он посмотрел прямо в глаза Фентону. — И у меня тоже, я думаю.
— Вы закончили практику в другой школе, — сказал Фентон. — В Кортесе, как я понимаю.
— Тоже не райские кущи, — заметил Симмонс.
— Я специально выбрал трудную школу, — сказал Джим. — Даже поменялся с другим студентом.
— Ваш методист и научный руководитель поставили вам по пятерке, — напомнил Фентон.
— Да.
— А средний балл за четыре года составил 3,88. Выше редко бывает.
— Мне нравилось в колледже.
Фентон с Симмонсом переглянулись и встали. Джим последовал их примеру.
— Мы вас известим о принятом решении, мистер Норман, — сказал Фентон. — У нас есть еще несколько кандидатов на это место…
— Да, я все понимаю…
— …но на меня лично произвели впечатление ваши академические успехи и ваша искренность и откровенность.
— Спасибо на добром слове.
— Сим, мистер Норман, наверное, не откажется выпить кофе, перед тем как уйти.
Они пожали друг другу руки.
Уже в коридоре Симмонс сказал:
— Я думаю, можно считать, вы приняты. Если, конечно, не передумаете. Разумеется, это строго между нами. Как говорится, не для протокола.
Джим кивнул. Он и сам очень многого им не сказал, потому что это было явно не для протокола.
Средняя школа Харольда Дэвиса располагалась в уродливом старом здании времен Второй мировой войны, отремонтированном и обновленном по современным стандартам. На обустройство одного только научного корпуса в прошлом году было потрачено полтора миллиона долларов. В классных комнатах, еще помнивших послевоенных детишек — первых учеников школы, — стояли новенькие современные парты и висели доски с антибликовым покрытием. Учились там дети из обеспеченных семей: хорошо одетые, аккуратные, жизнерадостные. У шестерых из десяти старшеклассников были собственные машины. В общем, хорошая школа. Мечта любого учителя из «безумных семидесятых». По сравнению со школой Дэвиса профтехучилище на Центральной казалось дикими, дремучими джунглями. Но после уроков, когда ученики уходили домой, в пустых коридорах и классах сгущалась тягостная тишина, в которой как будто ворочался и вздыхал неповоротливый злобный зверь — некое темное, древнее существо, неуловимое для взгляда. Порой, когда Джим проходил по коридору четвертого корпуса к выходу на стоянку, ему казалось, что он почти слышит дыхание этого невидимого зверя.
В конце октября Джиму снова приснился тот самый сон — и на этот раз он закричал. Проснувшись в холодном поту, он увидел, что Салли сидит на постели и держит его за плечо. Сердце бешено колотилось в груди.
— Господи, — выдохнул Джим и провел рукой по лицу.
— Что с тобой?
— Все нормально. Я кричал во сне?
— Да, кричал. Кошмар приснился?
— Ага.
— Те мальчишки, которые разбили гитару?
— Нет, — отказался он. — Это давняя история. Просто это иногда возвращается, вот и все. Но ты не волнуйся. Все хорошо.
— Точно?
— Ага.
— Тебе принести молока? — Она встревоженно хмурилась.
Он поцеловал ее в плечо:
— Нет, не надо. Давай спать.
Салли погасила свет, а Джим еще долго лежал без сна, вглядываясь в темноту.
Обычно новых учителей загружают по полной программе, но Джиму составили на удивление хорошее расписание. Первый урок — свободный. Второй и третий — литература в девятых классах: один класс заурядный, скучноватый, второй — очень даже забавный. Четвертый урок, его самый любимый — американская литература для выпускников, поступающих в колледж. Ребята подобрались смышленые, дерзкие, не признающие никаких авторитетов — таким только дай поиздеваться над общепризнанными мастерами слова. Пятый урок, «час консультаций», отводился для индивидуальных занятий с учениками, у которых имелись какие-то личные трудности или проблемы с учебой. Но подобных проблем не было практически ни у кого (или просто никто не хотел обсуждать их с новым учителем), так что пятый урок тоже, как правило, получался свободным, и Джим проводил этот час наедине с интересной книгой. Шестой урок был самым скучным во всем расписании — английская грамматика, предмет сам по себе не особенно занимательный.