Джойленд (ЛП)

Роззи надменно на него посмотрела, мол, „не смей мне перечить“.
— Может, твои родители разводятся. Когда развелись мои, я едва не умер. А может, твоего старшего брата арестовали за торговлю дурью…
— Моя мама умерла, и я единственный ребенок в семье.
— Мне всё равно, кто ты в обычном мире, — сказал Лэйн. — Но сейчас ты в Джойленде, стране вечного шоу. Ты теперь один из нас, и мы имеем право о тебе заботиться, нравится тебе это или нет. Так что начинай есть.
— И побольше, — добавила Роззи. — Сейчас, в полдень — да когда угодно. И, пожалуйста, ешь что-нибудь кроме жареных цыплят, у которых в каждой ножке сидит по сердечному приступу. Сходи в „Лобстер“ и попроси их дать тебе порцию рыбы с салатом. Даже двойную. Набери вес, чтобы не походить на Человека-Скелета из балагана уродцев. — Тут она повернулась к Лэйну. — Конечно же, дело в девушке. Это сразу видно.
— Что бы это ни было, кончай, бля, хандрить, — сказал Лэйн.
— Негоже так выражаться в присутствии дамы, — сказала Роззи, уже в образе Фортуны. Скоро она выдаст что-нибудь вроде „этого хотят ду-ухи“.
— Не капай на мозги, — буркнул Лэйн и пошел к „Колесу“.
Едва он скрылся, я посмотрел на Роззи. До Образа Матери ей, конечно, далековато, но пришлось довольствоваться тем, что есть.
— Роз, а что, все уже знают?
Та покачала головой.
— Нет. Для большинства старожилов ты всего лишь еще один салага-разнорабочий… хотя, конечно, не такой зеленый, каким ты был три недели назад. Но многим здесь ты нравишься, и они видят: что-то не так. Твоя подружка Эрин, к примеру.
Или твой друг Том. Я тоже твой друг, и как друг тебе говорю: сердцу ты помочь ничем не можешь — вылечить его способно лишь время. А вот телу ты можешь помочь. Ешь!
— Прямо как в шутках про еврейскую мамочку.
— Я и есть еврейская мамочка, и поверь мне, я не шучу.
— Наверное, я сам — шутка. Она у меня из головы не выходит.
— Тут вряд ли можно чем-то помочь, по крайней мере, пока. А вот кое-какие другие мысли тебе стоит отогнать подальше.
Не знаю, отвисла у меня челюсть или нет, но глаза я вылупил.
Гадалки с таким большим стажем, как у Роззи Голд (на Языке их называют „перчатками“ за их умение гадать по ладони) с годами так хорошо узнают человеческую природу, что люди иногда принимают их слова за телепатию. В основном, конечно, все дело в обычной наблюдательности.
Хотя и не всегда.
— Не понял.
— Завязывай с этими своими мрачными песенками, ты меня понял?
От одного взгляда на мое ошарашенное лицо она рассмеялась.
— Роззи Голд — всего лишь еврейская мамочка и бабушка, зато мадам Фортуна видит многое.
Как и моя хозяйка. Потом уже, в Хэвенс-Бэй, я увидел, как миссис Шоплоу обедает с мадам Фортуной (в один из редких выходных провидицы) и узнал, что они, оказывается, близкие подруги и знакомы много лет. Миссис Шоплоу раз в неделю убирала мою комнату и могла увидеть пластинки с „мрачными песенками“. Что же до остального — тех самых пресловутых помыслов о самоубийстве — то разве не может женщина, которая большую часть жизни проводит за созерцанием людской природы и улавливанием психологических намеков (на Языке и в покерном мире их называют „знаками“) догадаться, что недавно брошенный девушкой молодой человек склонен баловаться мыслями о таблетках, веревках и океанских волнах?
— Буду есть, — пообещал я. До Первой Калитки предстояло переделать еще уйму дел, но сейчас мне просто хотелось оказаться от нее подальше, пока она не сказала чего-нибудь действительно возмутительного вроде „Её-ё зову-ут Ве-енди, и ты все еще ду-умаешь о ней, когда мастурби-ируешь“.
— А еще выпивай большой стакан молока перед сном. — Она назидательно подняла палец. — Не кофе. Молока. Поможет уснуть.
— Попробую, — сказал я.
Фортуна исчезла и вернулась Роззи.
— В день нашей первой встречи ты спросил, не вижу ли я в твоем будущем темноволосой красавицы. Помнишь? Что я тогда ответила?
— Что она в моем прошлом.
Роззи энергично и со значением кивнула.
— И это так. А когда тебе захочется позвонить ей и умолять о втором шансе, прояви твердость. Имей толику самоуважения. А еще помни, что междугородние звонки стоят дорого.
Будто я сам не знаю.
— Слушайте, Роз, мне пора. Работы куча.
— Да, у нас впереди тяжелый день. Но, Джонси, пока ты не ушел, скажи, ты уже встретил мальчика? Мальчика с собакой? Или девочку в красной кепке и с куклой? Я тогда тебе о них тоже говорила.
— Роз, за последние недели я встретил миллион…
— Нет, значит. Ладно. Еще встретишь. — Тут она отставила нижнюю губу и сдула со лба выбившуюся из-под шарфа прядь. Потом схватила меня за запястье.
— В твоем будущем я вижу опасность. Опасность и скорбь.
Я уже подумал, что она прошепчет что-нибудь вроде „Берегись черного незнакомца! На моноцикле!“, но она просто указала на „Дом страха“.
— Какая бригада заведует той мерзкой дырой? Не твоя, так ведь?
— Нет. Бригада „Доберман“. — Также Доберманы заправляли близлежащими шалманами: „Зеркальным дворцом Мистерио“ и „Музеем восковых фигур“. Все три заведения представляли довольно прохладный кивок Джойленда в сторону старых ярмарочных страшилок.
— Очень хорошо. Держись от него подальше. Там живет призрак, а парню с мрачными мыслями такие места подходят не больше мышьяка в супе. Сечешь?
— Ага. — Я посмотрел на часы.
Она поняла намек и отступила.
— Высматривай тех детишек. И будь осторожен, деточка. Над тобой простерлась тень.
Лэйн и Роззи дали мне хорошую встряску, должен признать. Я не перестал слушать „Дорз“ — во всяком случае, не сразу, но по крайней мере заставлял себя есть побольше и поглощал три молочных коктейля в день. Я чувствовал, как свежие силы вливаются в мое тело, как будто кто-то открыл кран, и был за это очень благодарен утром Четвертого июля. Джойленд был набит под завязку, и мне пришлось надевать меха десять раз — абсолютный рекорд.
Фред Дин лично принес мне расписание и записку от старого мистера Истербрука. „Если станет слишком трудно, сразу же прекращай и попроси бригадира найти тебе замену“.
— Все будет нормально, — сказал я.
— Может быть, но покажи записку Папаше.
— Ладно.
— Ты Брэду нравишься, Джонси. Это редкий случай. Обычно он не замечает салаг, пока те не облажаются.
Мне он тоже нравился, но Фреду я этого не сказал. Побоялся, что он сочтет меня подлизой.
Все мои смены Четвертого июля были десятиминутками — не так уж плохо, несмотря на то, что большинство из них оборачивалось пятнадцатиминутками, но жара была зверская: девяносто пять [10] в тени, как сказала Роззи. Но к полудню термометр у трейлера паркового управления показывал все сто два. [11] К счастью для меня, Дотти Лассен зашила второй костюм Гови размера XL, и я мог надевать их по очереди. Пока я был в одном, Дотти выворачивала второй наизнанку, насколько это было возможно, и вешала перед тремя вентиляторами, чтобы пропитанная потом подкладка немного просохла.
По крайней мере, я мог снимать меха сам: к тому времени я обнаружил секрет. Правая лапа Гови на самом деле была перчаткой, и если знать об этом, расстегнуть молнию на шее было нетрудно. Если суметь стащить голову, остальное уже получалось легко и просто. И это было хорошо, потому что теперь я мог переодеваться сам за занавеской, не демонстрируя пропотевшие, полупрозрачные трусы костюмершам.
В этот звездно-полосатый вечер Четвертого июля меня освободили от всех прочих обязанностей. Отработав свой выход. я возвращался в Подземку и валился на старую тахту на свалке, упиваясь прохладой от кондиционеров. Немного ожив, пробирался задворками к костюмерной и менял одни меха на другие. Между сменами я пинтами поглощал воду и квартами — ледяной чай без сахара. Вряд ли вы поверите, что мне все это нравилось, но так и было. Даже самые противные дети в тот день были от меня в восторге.