Джойленд (ЛП)

Когда я шел назад по больничному вестибюлю, то вдруг замер, поначалу не поверив собственным глазам. Но это была она, никакой ошибки — с одним из своих бесконечных заумных романов. В этот раз он назывался «Диссертация» [19]
— Энни?
Она подняла взгляд — и когда она меня узнала, настороженность сменилась улыбкой.
— Дев! Что вы тут делаете?
— Навещал знакомого с работы. У него сегодня случился сердечный приступ.
— О боже, мне так жаль. Он поправится?
Она не приглашала меня сесть рядом, но я все равно сел.
Посещение Эдди расстроило меня по причинам, которые я сам не мог понять, и мои нервы были на пределе. Я не ощущал несчастья или горя — это, скорее, была странная разновидность неосознанного гнева, который имел какое-то отношение к неприятному вкусу перцев халапеньо, который я все еще чувствовал у себя во рту. И к Венди, бог знает почему. Тоскливо было осознавать, что я все еще думаю о ней. Сломанная рука зажила бы быстрее.
— Не знаю. С доктором я не говорил. С Майком все хорошо?
— Да, все нормально, это плановое обследование. Рентген грудной клетки и полный анализ крови. Из-за пневмонии. Слава богу, он ее перенес. Все хорошо, за исключением этих приступов кашля.
Она по-прежнему держала книгу открытой — что, видимо, подразумевало, что я должен уйти, и это разозлило меня еще сильнее.
Вы же помните, что в том году всем хотелось, чтобы я ушел — даже мужику, которому я спас жизнь.
Должно быть, поэтому я произнес:
— Майк не считает, что с ним все хорошо. Так кому я, по-вашему, должен верить?
Ее глаза расширились от неожиданности, затем взгляд стал отстраненным.
— Признаюсь, мне все равно, кому или во что вы верите, Девин, потому что это абсолютно вас не касается.
— Нет, касается.
Голос донесся сзади — это Майк подъехал в своем кресле. Оно не было снабжено мотором, то есть колеса мальчик вращал руками. Силен малец, с кашлем или без. Рубашку, впрочем, он застегнул неправильно.
Энни с удивлением повернулась к нему.
— Что ты тут делаешь? Ведь медсестра должна была…
— Я сказал ей, что доеду сам, и она не стала возражать. Ты же знаешь — один поворот налево, два поворота направо, все просто. Я же не слепой, а всего лишь дист…
— Мистер Джонс навещал друга, Майк, — вот так меня снова понизили до «мистера Джонса». Энни захлопнула свою книгу и поднялась. — Думаю, он торопится домой, да и ты, наверное, устал.
— Я хочу, чтобы он отвез нас в парк, — Майк говорил спокойно, но достаточно громко, чтобы люди начали на нас посматривать. — Нас обоих.
— Майк, ты же знаешь, это не…
— В Джойленд. В Джой… ленд, — по-прежнему спокойно, но еще громче. Теперь на нас смотрели все. Щеки Энни пылали. — И я хочу, чтобы вы оба поехали со мной.
Он повысил голос еще сильнее.
— Я хочу, чтобы вы отвезли меня в Джойленд до того, как я умру.
Она прикрыла рот рукой. Ее глаза округлились. Когда она нашлась, что ответить, ее слова едва можно было разобрать.
— Майк… ты не умрешь, кто тебе сказал… — Она повернулась ко мне. — Наверное, за это я должна благодарить вас?
— Конечно же, нет.
Я видел, что наша аудитория растет — теперь к ней присоединились парочка медсестер и доктор в голубом халате и бахилах — но мне было наплевать. Я по-прежнему злился.
— Это он мне сказал. Почему это так вас удивляет, ведь вы же знаете о его интуиции?
В тот день я заставлял людей плакать. Сначала Эдди, и вот теперь Энни. На лице Майка, впрочем, слез не было, и он выглядел таким же раздосадованным, как и я, Но он промолчал, когда Энни развернула его кресло и покатила к дверям. Я подумал, что она в них врежется, но волшебное око распахнуло их как раз вовремя.
Пусть идут, пронеслось в голове, но к тому времени мне уже надоело упускать женщин. Я устал плыть по течению и мучиться от того, что в результате происходит.
Ко мне подошла сестра.
— Все в порядке?
Нет, — ответил я и пошел за ними.
Энни припарковалась около больницы на стоянке со знаком: «ЭТИ ДВА РЯДА — ДЛЯ ИНВАЛИДОВ». Водила она фургон, в котором сзади вполне хватало места для кресла-коляски. Она открыла пассажирскую дверь, но Майк вылезать из кресла отказался. Он изо всех сил цеплялся за ручки побелевшими от напряжения руками.
— Залезай! — крикнула Энни.
Майк покачала головой, даже не глядя на нее.
— Залезай сейчас же!
На этот раз он даже головой не покачал.
Она схватила его и дернула. Стоявшее на тормозе кресло накренилось вперед. Я подбежал и схватил его, пока сын с матерью не плюхнулись друг на друга в открытую дверь фургона.
Волосы падали Энни на лицо, а глаза под ними дико сверкали: так сверкают глаза испуганной лошади в грозу.
— Отпустите! Все из-за вас! Не надо было мне…
— Хватит, — сказал я, схватив ее за плечи. Почувствовал под кожей кости и подумал, что сына она калориями пичкает, а вот про себя забывает.
— Да отпус…
— Я не хочу его у вас забирать, Энни, — сказал я. — Это последнее, чего я хочу.
Она успокоилась, и я медленно ее отпустил. Роман, который она читала, в пылу борьбы упал нам под ноги. Я его поднял и положил в карман на спинке майкова кресла.
— Мам. — Майк взял ее руку. — Это же не насовсем.
И тут я понял. Еще до того как ее плечи поникли и послышались всхлипывания. Энни не боялась, что я посажу ее сына на какой-нибудь сумасшедший аттракцион, и что Майк умрет от избытка адреналина. Она не боялась, что чужой человек украдет больное сердечко, которое она так любила. Просто Энни верила — на каком-то подспудном, материнском уровне — что если они не перейдут некую незримую грань, жизнь будет идти своим чередом: фруктовые коктейли по утрам на краю настила, полеты змеев по вечерам. Одно сплошное бесконечное лето. Да только на дворе уже октябрь, и пляж опустел. Радостные вопли подростков на «Шаровой молнии» и крики малышей на горке в «Брызгах и визгах» смолкли, воздух стал холоднее, а дни — короче. Бесконечное лето бывает только в сказках.
Энни закрыла ладонями лицо и присела на пассажирское сиденье. Сиденье оказалось слишком высоким, и она чуть с него не съехала. Я ее удержал. Наверное, она этого даже не заметила.
— Давайте, забирайте его, — сказал она. — Мне насрать. Пусть хоть прыгает с парашютом, если захочет. Только не думайте, что я буду участвовать в этом вашем… мальчишеском приключении.
— Без тебя я не могу, — сказал Майк.
Она опустила руки и посмотрела на него.
— Майкл, ты — всё, что у меня есть. Ты это понимаешь?
— Да, — ответил он, взяв ее руку в свои. — А ты — всё, что есть у меня.
По ее лицу я увидел, что такая мысль ей в голову не приходила.
— Помогите мне залезть, — сказал Майк. — Вы оба, пожалуйста.
Когда мы его усадили (не помню, пристегнул ли я ему ремень: видимо, тогда к ним еще не относились так серьезно), я закрыл дверь и пошел с Энни к водительской двери.
— Кресло забыли, — пробормотала она. — Надо забрать.
— Я положу. Садитесь пока за руль и приготовьтесь к дороге. Сделайте пару глубоких вздохов.
Она позволила мне ей помочь. Я поддержал ее чуть выше локтя, и увидел, что свободно мог охватить руку целиком. Подумал, а не сказать ли ей, что одними тяжеловесными романами сыт не будешь, но промолчал. Ей уже много чего сегодня наговорили.
Сложив кресло, я погрузил его в багажное отделение. Провозился дольше, чем нужно, чтобы дать ей время прийти в себя. Возвращаясь к двери водителя, я почти ожидал наткнуться на закрытое окно, но оно все еще было опущено. Энни вытерла глаза и нос и привела волосы в некое подобие порядка.
— Без вас он пойти не сможет, да и я тоже.
Она ответила так, будто бы Майка и вовсе не было поблизости.
— Я так за него боюсь. Всё время. Он видит слишком многое, и очень часто это причиняет ему боль. Уверена, что кошмары ему снятся именно поэтому. Он такой чудный ребенок. Почему он не поправится? Ну почему? Почему?