Команда скелетов (сборник рассказов)

«Вы, моя милая», – повернулся редактор к жене писателя, – «удивлялись, почему она была так привязана к нему. Но вы ведь не все сказали, что было у вас на уме. Не так ли?» Она кивнула.
«Да. И я не собираюсь перечислять вам все причины. Когда рассказываешь правдивые истории, надо просто перечислить все происшедшие события, и пусть люди сами беспокоятся о том, почему они произошли. В общем, никто никогда не знает причину тех или иных событий… а в особенности те люди, которые утверждают, что она им известна».
«Но все-таки в представлении Джейн Торп дело значительно поправилось. Она переговорила с негритянкой среднего возраста о работе по уборке дома и заставила себя рассказать ей о странностях мужа настолько откровенно, насколько она могла. Женщина – ее звали Гертруда Рулин – рассмеялась и сказала, что ей приходилось работать на людей, которые вели себя куда страннее. Первую неделю работы Рулин в доме Джейн провела почти с тем же самым чувством, с которым она впервые шла вместе с мужем в гости к соседям. Она постоянно ожидала какого-нибудь дикого взрыва. Но Рэг очаровал служанку в той же степени, что и своих молодых друзей, поговорив с ней о ее церковной деятельности, о ее муже и о Джимми, ее младшем сыне, рядом с которым, по словам Гертруды, даже Джек-потрошитель выглядел бы смирным зубрилой-первоклассником. У нее было одиннадцать детей, но между Джимми и следующим ее ребенком был разрыв в девять лет. Ей приходилось с ним трудновато».
«Рэг выглядел неплохо… по крайней мере, если вы смотрели на мир с его точки зрения. Но, разумеется, он был таким же сумасшедшим, как и раньше. Таким же сумасшедшим, как и я. Безумие – это блуждающая пуля, но любой эксперт по баллистике скажет вам о том, что не бывает двух одинаковых пуль. В одном из писем ко мне Рэг написал немного о новом романе, а затем прямо перешел к форнитам. К форнитам вообще и к Рэкну в частности. Он размышлял о том, действительно ли они хотят убить форнита или, что казалось ему более вероятным, взять их в плен живыми и изучить, что они из себя представляют. Он закончил письмо так: „Как мой аппетит, так и мой взгляд на жизнь неизмеримо улучшились со времени начала нашей переписки, Хенри. Я вам очень благодарен. Искренне ваш. Рэг“. И в конце небольшой постскриптум, в котором он небрежно осведомлялся, будет ли его рассказ проиллюстрирован. Это вызвало у меня внезапные угрызения совести, и мне срочно потребовалось выпить».
«Рэг был занят форнитами, а я – электропроводами». «В моем ответном письме я упомянул форнитов лишь походя. Вот когда я действительно стал потакать ему, во всяком случае, в отношении форнитов. Эльф с девичьей фамилией моей матери и мои повторяющиеся грамматические ошибки перестали интересовать меня».
«Что меня начинало интересовать все больше и больше. Так это электричество, радиоволны, микроволновые печи, радиоизлучение небольших приборов, слабая радиация и Бог знает еще что. Я пошел в библиотеку и взял книги по интересующему меня предмету. Я также купил несколько книг. Там было много пугающих вещей, и, разумеется, их-то я и искал».
«Я отключил телефон и электроэнергию. Ненадолго это помогло, но однажды, когда я стоял, пошатываясь, в дверях с одной бутылкой „Черного Бархата“ в руке и с другой – в кармане пальто, я увидел маленький красный глазок, уставившийся на меня с потолка. Боже мой, с минуту мне казалось, что сейчас у меня случится сердечный приступ. Сначала я подумал, что это жук… огромный черный жук с одним пылающим глазом».
«У меня был газовый фонарь, и я зажег его. Сразу понял, что это было. Но от этого мне не стало легче. Наоборот, гораздо хуже. Как только я хорошенько рассмотрел эту штуку, я почувствовал пульсирующие взрывы острой боли в голове. На мгновение мне показалось, что глаза мои стали смотреть внутрь и я могу заглянуть в свой собственный мозг и увидеть дымящиеся, чернеющие, умирающие клетки. Это было противопожарное устройство, в 1969 году оно было еще большей технической новинкой, чем даже микроволновая печь».
«Я вылетел из квартиры и понесся вниз по лестнице. Хотя я жил на шестом этаже, к тому времени я перестал пользоваться лифтом. Я забарабанил в дверь к швейцару. Я сказал ему, что хочу, чтобы эту штуку убрали, хочу, чтобы ее убрали совсем, хочу, чтобы ее убрали сегодня же вечером, хочу, чтобы убрали ее в течение часа. Он посмотрел на меня так, как будто я – вы простите мне это выражение – свихнулся, как пьяный барсук, и теперь я его прекрасно понимаю. Противопожарное устройство было установлено для моего же блага, для моей же безопасности. Сейчас они есть повсюду, но тогда это был Большой Шаг Вперед, за который ассоциация жильцов вносила специальную плату».
«Он снял устройство – много времени на это не потребовалось – но взгляд его оставался столь же пристальным, и отчасти я мог его понять. Я был небрит, от меня несло виски, волосы у меня на голове стояли дыбом, пальто было грязным. Он, должно быть, знал, что я уже не хожу на работу, что я продал мой телевизор, что телефон и электроэнергию я добровольно отключил. Он считал меня сумасшедшим».
«Возможно я и был сумасшедшим, но, как и Рэг, я не был идиотом. Я стал очень любезным. Редакторам по должности полагается уметь располагать к себе людей. И я подмазал его десятидолларовым банкнотом. В конце концов мне удалось замять это происшествие, но, по тем взглядам, которые я ощущал на себе в течение следующих двух недель – моих последних недель в этом доме – я понял, что слухи обо мне распространились. Тот факт, что ни один из членов жилищной ассоциации не подошел ко мне, чтобы упрекнуть меня в неблагодарности, был особенно красноречив. Я сидел при неровном свете газового фонаря, единственного источника света на все три комнаты, за исключением всех электрических фонарей Манхэттена, свет которых пробирался через окна. Я сидел с бутылкой в одной руке и с сигаретой в другой и смотрел на участок потолка, где раньше было противопожарное устройство с красным глазком, глазком, который был таким безобидным в дневное время, что я никогда даже не замечал его. Я думал о неопровержимом факте, что хотя я и отключил все электричество, одна штука все-таки работала… а где оказалась одна, там могла оказаться и другая».
«Но даже если это и не так, весь дом все равно был начинен проводами. Он был полон проводами, как человек, умирающий от рака, бывает полон злокачественными клетками и гниющими внутренними органами. Закрыв глаза, я мог видеть все эти провода, бегущие в темноте и излучающие слабый зеленый свет».
«Когда я получил от Джейн Торп письмо, в котором она упоминала о фольге, одна часть моего „я“ поняла, что в этом она увидела признак безумия Рэга. И эта часть моего „я“ знала, что я должен ответить ей так, будто все мое „я“ уверено в ее правоте. Но другая часть моего „я“ – к тому времени значительно большая – воскликнула: „Какая замечательная идея!“ – и в тот же день я покрыл фольгой все выключатели у себя в квартире. Вспомните, что я был тем человеком, который должен был помогать Рэгу Торпу. При всей мрачности ситуации это довольно забавно».
«В ту ночь я решил выехать с Манхэттена. У меня был старый фамильный дом в Адирондакс, куда я мог отправиться, и мне нравилась эта перспектива. Единственное, что удерживало меня в городе, – это был рассказ Рэга Торпа. Если для Рэга „Баллада о блуждающей пуле“ стала спасательным кругом в океане безумия, то теперь она сыграла ту же роль и для меня. Я хотел, чтобы ее напечатали в каком-нибудь приличном журнале. После этого я мог отправляться хоть к черту на куличики».
«Вот до какого момента дошла переписка Уилсон-Торп как раз незадолго до катастрофы. Мы были похожи на двух умирающих наркоманов, проводящих сравнительный анализ достоинств героина и ЛСД. У Рэга форниты жили в пишущей машинке, у меня они жили в стенах, и у нас обоих они жили в головах».
«И кроме того, были еще и они. Не забывайте о них. Прошло немного времени, и я решил, что к ним принадлежат все нью-йоркские редактора художественной прозы – нельзя сказать, чтоб их осталось много к концу 1969 года. Если всех их собрать вместе, их можно было бы убить одним зарядом дроби, и вскоре я начал думать, что это не такая уж и плохая идея». «Только через пять лет я смог взглянуть на эту ситуацию их глазами. Я потряс своим видом швейцара, а ведь он видел меня не в самом худшем состоянии и к тому же получил от меня на чай. Что касается редакторов… ирония была в том, что многие из них действительно были моими хорошими друзьями. Джерид Бейкер, например, был заместителем редактора по художественной литературе в „Эсквайре“, а ведь мы с Джеридом вместе воевали во Второй мировой войне. Эти ребята не просто почувствовали некоторое неудобство, увидев новую улучшенную версию Хенри Уилсона. Они были в ужасе. Если бы я просто отослал рассказ с любезным поясняющим письмом, мне, возможно, сразу же удалось бы пристроить его. Но это мне казалось недостаточным. О, нет, это не для такого рассказа. Я должен был убедиться в том, что об этом рассказе позаботятся особо. Так что я таскался с ним от двери к двери, вонючий, седой бывший редактор с трясущимися руками и красными глазами, с огромным кровоподтеком на левой щеке, который я приобрел, стукнувшись о дверь ванной комнаты, пробираясь к туалету в кромешной темноте».