Команда скелетов (сборник рассказов)

«На этом, леди и джентльмены, моя история закончена. Да и говорить я уже больше не могу». Действительно, голос редактора охрип и снизился почти до шепота.
Не было никакой легкой беседы, которая обычно завершает вечеринки. Никто не завел даже преувеличенно оживленного разговора, которым люди иногда стараются сгладить возникшую неловкость или по крайней мере скрыть тот факт, что все оказалось гораздо серьезней, чем этого можно было ожидать от сегодняшнего вечера.
Провожая редактора к машине, писатель не мог удержаться и задал последний вопрос. «Рассказ», – сказал он. «Что случилось с рассказом?» «Вы имеете ввиду рассказ Рэга…» «Баллада о блуждающей пуле». Рассказ, который послужил причиной всему этому. Он и был настоящей блуждающей пулей. Если не для него, то по крайней мере для вас. Что случилось с этим рассказом, который был так чертовски хорош?»
Редактор распахнул дверь своей машины, небольшого синего «Шевроле» с наклейкой на бампере «ДРУЗЬЯ! НЕ ПОЗВОЛЯЙТЕ СВОИМ ДРУЗЬЯМ САДИТЬСЯ ЗА РУЛЬ В ПЬЯНОМ ВИДЕ!» «Она так и не была опубликована. Если у Рэга и был второй экземпляр, он наверняка уничтожил его, узнав о том, что я получил рукопись и собираюсь ее напечатать. Если вспомнить о его параноидальных фантазиях по поводу их, это представляется более чем вероятным».
«Когда я летел на машине в Джексон-ривер, у меня с собой был оригинал и три фотокопии с него. Все это лежало в картонной папке. Если бы я положил папку в чемодан, рассказ был бы сейчас у меня, потому что зад моей машины так и не погрузился в воду. И даже если бы это случилось, страницы можно было бы высушить. Но я хотел, чтобы папка лежала поближе ко мне, так что я положил ее на приборную доску. Когда машина погрузилась в воду, окна были открыты. Страницы… Я полагаю, что они выплыли из окон и были унесены к морю. Я скорее поверю в это, чем в то, что они сгнили со всем остальным мусором на дне этой реки, или были съедены рыбами, или с ними случилось что-нибудь еще менее эстетичное. Верить в то, что они были унесены к морю, гораздо более романтично и несколько менее правдоподобно, но в выборе того, во что верить, я позволяю своей фантазии, так сказать, немного поблуждать».
Редактор сел за руль своего маленького автомобильчика и уехал. Писатель стоял и смотрел ему след до тех пор, пока задние фары не исчезли во мгле. Потом он пошел к дому. Мэг ждала его в самом начале дорожки и улыбалась ему несколько неуверенно. Она крепко прижала руки к груди, хотя вечер был теплым.
«Мы остались вдвоем», – сказала она. «Пошли в дом?» «Давай».
На середине пути она остановилась и спросила: «Пол, в твоей пишущей машинке случайно не живут форниты?»
И писатель, который часто – очень часто – задумывался над тем, кто подсказывает ему слова, возникающие у него в голове, решительно ответил: «Ни одного».
Они вошли в дом, держа друг друга за руки, и дверь разделила их и черную ночь вокруг.
 
ЗАКЛЯТИЕ ПАРАНОИКА
Нет больше
Ни выхода и ни входа.
Дверь, что окрашена белым,
хлопала – ветром било.
Все хлеще и хлеще.
Кто-то стоит на пороге —
в черном плаще,
горло его согрето
тонкою сигаретой.
Зря только время тратит —
его приметы —
в моем дневничке.В тетради.
Выстроились адресаты —
змеею.Криво.
Рыжею кровью
красит их лица
свет от ближнего бара.
Свет продолжает литься…
Нет больше
ни выдоха и ни вдоха.
Если я сдохну,
если я скроюсь из виду,
если я больше не выйду,
мой ангел – а может, черт —
отправит мой дневничок
в Лэнгли, что в штате Виргиния.
Стены пропахли джином,
свет пролился потоком,
ветры его сотрясали…
БЫЛО – пятьсот адресатов
по пятистам аптекам.
Были блики да блоки.
Было – пятьсот блокнотов…
В черном. Готов. Глуп.
И огонек – у губ.
Город – в огне…
Страх потечет реками.
Кто там стоит у рекламы,
думает обо мне?
Долго. Мучительно долго.
В комнатах дальних – дольних? —
люди меня воспомнят.
Воспой мне
о жарком дыханье смерти
в звонках телефона,
о телефонной сумятице,
о проводной смуте…
Видишь, как просто?
Там – одинокий кабак на перекрестке.
Там, чередою столетий,
в мужском туалете
хрипит запоротый рок,
и в руки – из рук —
в круг —
ползет вороненая пушка,
и каждая пуля-пешка
носит мое имя.
Ты говорил с ними?
Их накололи.
Им не сыскать мое имя
в чреде некрологов.
В их головах – муть,
им не найти мою мать,
она скончалась.
Стены от крика качались.
Кто собирал пробы,
точно с чешуйчатых гадов,
с моих петляющих взглядов,
со снов моих перекосных,
со слез моих перекрестных?
Свет невозможно убрать…
А среди них – мой брат.
Может, я говорил?
Что-то не помню…
Брат мой все просит
заполнить бумаги его жены.
Она – издалека,
начало ее дороги —
где-то в России…
Вы еще живы?
Вас ни о чем не просили!
Слушай меня, это важно,
прошу, услышь…
Ливень падает свыше,
с высоких крыш.
Капли – колючее крошево,
серое кружево.
Черные вороны сжали
ручки зонтов черных.
Болтают… слушай, о чем они?
Пялятся на часы.
В воде дороги чисты.
Долго лило – острые струи мелькали.
Когда завершится ливень,
останутся лишь глаза —
как монетки мелкие.
Останется ложь.
Подумай – стоит стараться?
Вороны – черные.
Вороны эти ученые —
у ФБР на службе.
Вороны – иностранцы,
все это очень сложно.
Лица манили,
но я обманул их —
я из автобуса выпрыгнул.
Один. На ходу. Без денег.
Там, среди дымных выхлопов,
таксист-бездельник
поверх газеты измятой
прошил меня взглядом,
глянул – словно сглодал.
Я – ошалевший, измотанный.
Кану,
как камень.
Сверху – соседка.
Ушлая старая стерва,
седина – на пробор…
Ее электроприбор
жрет свет моей лампы,
мне уже трудно писать.
Мне подарили пса:
пятнистые лапы —
да радиопередатчик,
вживленный в нос.
Мистика.
Прямо с моста
я столкнул пса вниз —
на двадцать шесть пролетов…
Вот, написал про это.
(Ну-ка, назад, проклятый!
Живо – назад!
Я видел высоких людей —
гляди,
больше не будет.проколов.)
В закусочной пол
пел
старые блюзы-хиты.
Официантка – хитра:
твердит, что бифштекс солили.
Да мне ли не знать стрихнина!
Горький тропический запах
не заглушить горчицей,
попритуши-ка запал,
стоит ли горячиться?
От горизонта,
от гор
ночью пришел огонь.
Видишь, как дым – нимбом —
сереет в небе?
Ночью все мысли смяты,
то ли это!
Кто-то безликий – смутный-
по трубам отстойника столько
плыл к моему туалету…
Слушал мои разговоры
сквозь тонкие стены-
стены вращали ушами,
стены дышали,
стены давили стоны.
Видишь – следы рук
фаянс испачкали белый?
Время стянулось в круг,
все это вправду было…
День переходит в вечер,
красным горит по сгибу:
Мне позвонят – я уже не отвечу.
Не телефон – гибель!
Бог посылал грозы —
люди швыряли грязью.
Грязью залили землю,
больше – ни солнца ни зелени,
лишь крики боли.
Они научились врываться,
у них – винтовки да рации.
У них – ни заминки в речи,
им объясняют врачи,
как будет эффектнее трахаться.
Прикинь, как сладко:
в лекарствах у них – кислотка,
в лечебных свечках – «снежок».
Кто там. с ножом,
рвется – прогнать солнце?
Пусть только сунется!
Дорога моя – все уже,
дела – не в лад.
Я облекаюсь в лед,
не помню – я говорил уже?
Лед ослепляет подлые инфраскопы,
слежка выходит за скобки…
Вот – наклонилось к закату
индейское лето.
Произношу заклятья,
ношу амулеты.
Золою
засыпаны залы.
Вы полагаете – взяли?
К черту!
Я ж вас прикончу в секунду.
Я ж вас попалю за черту —
четко!
Любовь моя, будешь кофе?
…Небо – как кафель,
моя усмешка – как грим…
Нет у меня в ходу ни имени,
ни выхода и ни входа.
Кто-то стоит,
согретый горечью сигареты.
Не помню – я говорил?