Столкновение миров

Он проводил со Спиди большую часть времени все эти дни, наблюдая за его работой и помогая, чем мог. Ему позволялось забивать гвозди, поправлять ограду. Эти несложные задания, которые он выполнял под руководством Спиди, были его единственными занятиями, но они помогли ему почувствовать себя лучше. Теперь Джек вспоминал первые дни пребывания в Аркадия-Бич как навязчивый кошмар, от которого его спас новый друг. Спиди Паркер был другом, это было очевидно — настолько очевидно, что в этом даже была какая-то таинственность. За те несколько дней, когда Джек стряхнул с себя оцепенение (вернее, когда Спиди стряхнул это оцепенение взглядом своих светлых глаз), старик Паркер стал ему ближе, чем любой из его друзей, разве что кроме Ричарда Слоута, которого Джек знал почти с пеленок. И теперь, несмотря на ужас известия о смерти Дядюшки Томми и страх того, что мама умирает, он ощущал тепло в присутствии Спиди.
Но сейчас Джек вновь почувствовал себя неуютно. Он почувствовал возвращение старого чувства, как будто им управляют. Невидимый канат затянул их с матерью в этот пустынный уголок возле океана.
Кто-то захотел, чтобы они были там, где сейчас находятся. Кто это был? Или он сошел с ума? Перед его мысленным взором предстал скрюченный и явно сумасшедший старик, разбрасывающий по тротуару пустые кредитки.
Чайка кричала в небе, и Джек пообещал себе, что он заставит себя поговорить со Спиди Паркером о некоторых своих ощущениях. Даже если Спиди решит, что это чушь; даже если Спиди высмеет его. Но Джек знал, что Спиди его не высмеет. Они были хорошими друзьями. Джек знал, что может рассказать ему почти все.
Но он еще не был готов к этому. Это было слишком безумно, и он сам еще не понимал этого. Джек с большим усилием повернулся спиной к Стране Чудес и побрел через пляж к гостинице.
  
Глава 2
 
Воронка
 
1
Наступил следующий день, но к Джеку Сойеру не пришли ответы на мучившие его вопросы, Однако этой ночью ему приснился кошмар, самый страшный за всю жизнь. В этом кошмаре за его матерью пришло ужасное существо — карликовый монстрик без глаз с полуразложившейся кожей.
— Твоя мать почти мертва, Джек. Хочешь помолиться за нее? — проквакало чудовище, и Джек знал, как всегда понимаешь это во сне, что оно радиоактивно, и что, если оно прикоснется, то он тоже умрет. Он проснулся в холодном поту от собственного крика. Джек напряженно вслушивался в успокаивающий шум прибоя, но прошло несколько часов, пока он снова смог уснуть.
Утром он попытался рассказать матери о своем сне, но Лили была хмурой и неразговорчивой. Она пряталась за клубы сигаретного дыма. Как только он начал говорить об этом за утренним кофе, она слабо улыбнулась ему.
— Лучше подумай о том, что мы будем есть сегодня вечером.
— Что?
— Да, что угодно, только не эти полуфабрикаты. Я не для того приехала из Лос-Анджелеса в Нью-Хэмпшир, чтобы травиться этими сосисками.
— Давай поедем в один из этих ресторанчиков на побережье, — предложил Джек.
— Отлично. А теперь иди поиграй.
«Иди поиграй, — подумал Джек с горечью, обычно ему не присущей. — Да, мамочка, это выход. Слишком холодно. Иди поиграй. С кем? Мама, почему ты здесь? Почему мы здесь? Ты больна? Почему ты не хочешь говорить мне о Дядюшке Томми? Что нужно Дядюшке Моргану? Что…»
Вопросы, вопросы. И ни один из них ничего не значит, потому, что на них никто не сможет дать ответа.
Только Спиди…
Но это было как-то странно. Как может один чернокожий, которого он только что встретил, решить его проблемы?
И все же мысль о Спиди Паркере билась в мозгу Джека, когда он вышел из гостиницы и побрел по пустому берегу.
2
«Ведь это, как будто, край света», — опять подумал Джек.
Чайки кружили над ним в сером воздухе. По календарю было еще лето, но в Аркадия Бич лето заканчивалось в День Труда. Тишина была такой же серой, как и воздух.
Он глянул на свои туфли и увидел, что они вымазаны каким-то мазутом. «Прибрежная грязь, — подумал он. — Какое-то загрязнение». Он не имел ни малейшего понятия о том, где он запачкал тапочки, и отступил от берега.
Чайки с криками носились в воздухе. Одна вскрикнула прямо над ним, и в то же мгновение он услышал сзади какой-то металлический треск. Он обернулся как раз в тот момент, когда чайка, захлопав крыльями, неуклюже приземлилась на камень. Чайка резким, почти механическим движением вскинула голову, как будто хотела проверить, одна ли она, и вдруг клюнула лежащего перед ней моллюска, которого только что сбросила вниз. Моллюск треснул и раскрылся, как яйцо, и Джек увидел внутри живое мясо, еще вздрагивающее… а может быть, это ему показалось.
Не хочу этого видеть.
Но раньше, чем он смог отвернуться, чайка вонзила свой желтый, изогнутый клюв в мясо и потянула его, как резиновую ленту. Джек почувствовал, как его желудок завязывается в узел. Мысленно он услышал пронзительный крик — нет, это был не просто звук, а крик боли живой плоти.
Он опять попытался отвести взгляд от чайки и не смог. Чайка раскрыла клюв, и он увидел грязно-розовую глотку. Моллюск шлепнулся обратно в свою треснутую раковину, и секунду чайка смотрела на него. Ее глаза были мертвенно-черными, и это подтверждало ужасную правду: отцы умирают, матери умирают, дяди умирают, даже если они закончили Йельский университет и выглядели такими крепкими в своих костюмах-тройках. А может быть, и дети умирают… за всем этим стоит, возможно, такой вот глухой, бессмысленный крик живой плоти.
— Эй, — вслух сказал Джек, не обращая внимания на то, что отвечает своим собственным мыслям. — Эй, оставьте меня в покое!
Чайка сидела над своей добычей, наблюдая за ним бусинками своих черных глаз. Затем она опять принялась терзать мясо.
— Хочешь немного, Джек? Оно еще дергается! Бог мой, оно настолько свежее, что кажется, будто оно еще живое!
Мощный желтый клюв опять вонзился в мясо и потянул. «Крррракккк!»
Что-то треснуло. Голова чайки запрокинулась к серому сентябрьскому небу и ее горло завибрировало. И снова ему показалось, что чайка смотрит на него. Так бывает, когда смотришь на некоторые картины и кажется, что портрет смотрит именно на тебя, как бы ты не перемещался по комнате. А эти глаза… он знал эти глаза.
Внезапно он захотел увидеть глаза матери — ее темно-синие глаза. Он не помнил, чтобы ему так отчаянно хотелось увидеть ее с тех пор, как был еще совсем малышом. «Баю-бай», — мысленно услышал Джек ее голос, который был голосом ветра, и сейчас здесь, а через секунду где-то вдали. «Баю-баюшки, мой Джеки, папа пошел на охоту. Возле нас только джаз». На него накатили воспоминания. Его мать курит сигареты одну за другой, и читает сценарий: голубые страницы мелко исписанного текста. Он помнил, она так их называла: «голубые страницы». «Баю-баю, Джеки, все спят. Я люблю тебя… Ш-ш… Спи… Баю-бай».
Чайка смотрела на него.
С неожиданным ужасом, который обдал его, как кипятком, он понял, что она действительно на него смотрит. Эти черные глаза (чьи?) наблюдали за ним. И он знал откуда-то этот взгляд.
Кусок сырой плоти все еще свешивался из клюва чайки. Он увидел, как чайка заглатывает его. Ее клюв открылся в странной ухмылке, именно ухмылке.
Джек развернулся и побежал, наклонив голову. Глаза его заливали горячие соленые слезы, шлепанцы хлопали по песку. И если бы можно было подняться вверх, выше и выше, и посмотреть вниз взглядом чайки, то видно бы было только его следы в этот серый день.
Джек Сойер, двенадцатилетний одинокий мальчик, бежал к гостинице, забыв о Спиди Паркере. Его голос почти захлебывался в слезах при порыве сильного ветра, и он снова и снова кричал: «Нет, нет, нет…»
3
Он остановился на пригорке, переводя дыхание. В левом боку, от середины ребер и до подмышки кололо. Он сел на одну из тех скамеек, которые городские власти устанавливают для стариков, и смахнул со лба прядь волос.