Тьма, — и больше ничего

Теперь я это точно знаю.
Убежав из Первого сельскохозяйственного банка с двумя сотнями долларов в кармане (или, скорее, со ста пятьюдесятью — часть купюр рассыпалась по полу, вы помните), Генри на какое-то время исчез. Как говорят преступники — «залег на дно». Я вспоминаю об этом не без гордости. Думал, его поймают сразу после того, как он появится в городе, а он оказался не так прост. Влюбленный, доведенный до отчаяния, мучимый чувством вины и пребывавший в ужасе от преступления, которое мы с ним совершили… и несмотря на все эти факторы, отвлекавшие внимание (несмотря на их разъедавшее влияние), мой сын продемонстрировал храбрость, ум и даже в определенной степени благородство. Мысль об этом гнетет меня больше всего. Я до сих пор скорблю о его потерянной жизни (о трех жизнях, я не могу забыть и о бедной беременной Шеннон Коттери), и меня не отпускает чувство стыда, ведь это я привел его к погибели, совсем как теленка с веревкой на шее на заклание.
Арлетт показала мне лачугу, в которой он затаился, и велосипед, прислоненный к стене: на украденные деньги он прежде всего купил велосипед. Тогда я не смог бы сказать вам, где находилось его убежище, но в последующие годы определил местоположение лачуги и даже побывал в этом придорожном сарае с выцветшей рекламой колы «Королевская корона», нарисованной на стене. Сарай находился в нескольких милях от западной окраины Омахи и неподалеку от «Мальчишеского города», [20] начавшего работу годом раньше. Одна комната, одно окно, никакой печи. Генри замаскировал велосипед сеном и травой и принялся строить планы. Через неделю или чуть больше после ограбления Первого сельскохозяйственного банка — к тому времени интерес полиции к этому достаточно мелкому правонарушению в значительной степени угас — он начал ездить на велосипеде в Омаху.
Тупой парень сразу направился бы к католическому дому при монастыре Святой Евсевии, где его тут же схватили бы копы Омахи (шериф Джонс не сомневался, что так и будет), но Генри Фриман Джеймс оказался умнее. Он выяснил, где находится католический дом, но не приближался к нему. Вместо этого поискал ближайший магазин, где продавались сладости и газировка. Он предположил, что девушки будут посещать его, если предоставится такая возможность (при условии, что благодаря хорошему поведению им разрешат покидать территорию католического дома, а в сумочках найдутся деньги). И хотя обитательницы католического дома не носили особую форму, вычислить их не составляло труда: просторные платья, взгляд в пол и поведение, то кокетливое, то пугливое. И конечно же, бросались в глаза девицы с большим животом и без обручального кольца.
Тупой парень попытался бы завести разговор с одной из этих блудливых дочерей Евы прямо у прилавка с газировкой, привлекая к себе ненужное внимание. Генри же занял позицию рядом с проулком между магазином сладостей и галантереей, он сидел на ящике, читая газету, а велосипед стоял у бордюрного камня. Он поджидал девушку, более рисковую, чем те, кто приходил в магазин только за газировкой и мороженым, чтобы потом вернуться к сестрам. Он поджидал курящую девушку. И на третий день его дежурства у проулка такая девушка появилась.
Со временем я ее нашел и поговорил с ней. Для этого не пришлось демонстрировать способность супердетектива. Я уверен, Омаха показалась Шеннон и Генри мегаполисом, но в 1922 году это был не такой уж большой город даже по меркам Среднего Запада, он только мечтал о статусе мегаполиса. Виктория Холлет теперь уважаемая дама с тремя детьми, но осенью 1922 года она была Викторией Стивенсон: молодой, любопытной, бунтующей, на седьмом месяце беременности и души не чающей в «Суит кэпорелс». [21] Она с радостью взяла сигарету, когда Генри предложил ей.
— Возьми еще парочку на потом, — добавил он.
Она рассмеялась:
— Надо быть сумасшедшей, чтобы это сделать. Сестры проверяют наши сумочки и выворачивают карманы, когда мы возвращаемся. Мне придется прожевать три пластинки «Черного Джека», [22] чтобы отбить запах даже одной сигареты. — Она похлопала себя по животу, весело и демонстративно. — У меня проблема, как ты сам видишь. Плохая девочка! Мой кавалер сбежал. Плохой мальчик, но всем на это наплевать! Зато этот франт упек меня в тюрьму, где надзирателями пингвины…
— Я тебя не понимаю.
— Ну что тут непонятного! Франт — это мой отец! А пингвинами мы называем сестер. — Она рассмеялась. — Вижу, ты просто деревенщина. Ничего не соображаешь. А тюрьма, где я отбываю срок, называется…
— Монастырь Святой Евсевии.
— Вот теперь голова у тебя заработала, Джексон. — Она затянулась, прищурилась. — Слушай, а ведь я знаю, кто ты. Бойфренд Шен Коттери.
— Дайте этой девушке куклу Кьюпи! [23] — улыбнулся Хэнк.
— Что ж, на твоем месте я бы не подходилак к нашему заведению ближе чем на два квартала. У копов есть твои приметы. — Она снова рассмеялась. — Твои и еще полдюжины других парней, но ни один из них не похож на такого зеленоглазого деревенского парня, как ты. И никто из девушек не сравнится красотой с Шеннон. Она настоящая королева Шебы. Да уж!
— Как ты думаешь, почему я здесь?
— Ума не приложу… Почему ты здесь?
— Мне надо с ней связаться, но я не хочу, чтобы меня поймали. Я дам тебе два бакса, если ты передашь ей записку.
Глаза Виктории широко раскрылись.
— Дружище, за два бакса я пронесу под мышкой горн и передам записку кому угодно.
— И еще два, если ты будешь держать рот на замке. Сейчас и после.
— За это платить не обязательно. — Виктория покачала головой. — Я только порадуюсь, если удастся посадить в лужу этих наисвятейших сук. Знаешь, они шлепают нас по рукам, если за обедом мы пытаемся взять лишний рогалик! Поступают прямо-таки как с Гулливером Твистом. [24]
Он дал Виктории записку, и та отнесла ее Шеннон. Записка лежала в дорожной сумке с вещами, когда полиция наконец-то нашла Шеннон и Генри в Элко, штат Невада, и у меня есть полицейская копия этой записки. Но Арлетт пересказала мне ее содержание гораздо раньше, и текст совпал слово в слово.
«Я буду ждать тебя от полуночи до рассвета за твоим домом в течение двух недель, — писал Генри. — Если ты не покажешься, я буду знать, что между нами все кончено. Я вернусь в Хемингфорд-Хоум и больше никогда тебя не потревожу, хотя любить буду вечно. Мы молоды, но сможем солгать насчет нашего возраста и начать новую жизнь в другом месте (в Калифорнии). У меня есть немного денег, и я знаю, где взять еще. Виктория найдет меня, если ты захочешь передать мне записку, но сделать это можно будет только один раз. Больше — опасно. Генри».
Я предполагаю, что Харлан и Салли Коттери видели эту записку. Если так, они знали, что свое имя мой сын обвел сердечком. Я задаюсь вопросом: может, именно это убедило Шеннон? Я задаюсь и другим вопросом: а требовалось ли ее убеждать? Возможно, она больше всего хотела, чтобы ребенок (которого она уже любила) остался с ней и на законных основаниях. Но этих вопросов Арлетт не коснулась, рассказывая историю своим жутким, тихим голосом. Возможно, на Шеннон ей было наплевать.
После разговора с Викторией Генри приходил к проулку у магазина сладостей каждый день. Я уверен, он понимал, что вместо Виктории могли явиться копы, но чувствовал: выбора у него нет. На третий день Виктория наконец-то пришла. «Шен ответила сразу же, но я не могла сообщить раньше. В дыре, которую кое-кому хватает наглости называть музыкальной комнатой, нашли чью-то сигарету, и пингвины вышли на тропу войны».
Генри протянул руку за запиской, и Виктория отдала ее в обмен на сигарету. Записка состояла из четырех слов: «Завтра. В два часа ночи».