2004, №12

— Ты понимаешь, что будет с нами, если люди Кецалькоатля дознаются, кто давал приют убийце детей и врагу их повелителя? Все наши силы будут рассредоточены по площади, единственное наше преимущество — внезапность! Стоит Кецалькоатлю приказать убить нас до того, как мы атакуем сами, и отряда не станет!
— Он не прикажет, — спокойно ответила Ясмин. — Ты был у него вчера, ты разговаривал с ним. Он не тот, от кого можно ожидать удара в спину.
— Удара в спину можно ожидать от каждого. — Кортес надел перевязь с мечом и проверил, легко ли выскальзывает клинок из ножен. — Именно поэтому я всегда стараюсь встать так, чтобы за спиной у меня была каменная стена.
Площадь, ограниченная с запада колоннадой бывшего храма Уицлопочтли, а с востока упиравшаяся в ступени полукруглого древнего святилища Кецалькоатля, могла вместить семь-восемь тысяч человек, плотно прижавшихся друг к другу. Это означало, что прийти поглазеть на поединок сможет каждый пятый житель Семпоалы; остальные будут вынуждены тесниться в проходах, ведущих на площадь, или забираться на крыши ближайших домов. Сообразно этому Кортес и расставил своих людей: аркебузиры заняли позиции на северной стороне, на первых этажах двухэтажных приземистых зданий, служивших некогда казармами ацтекского гарнизона и не слишком привлекательных для зевак. Шестеро кавалеристов получили приказ ждать сигнала за пределами площади, в начале широкой и вымощенной диким камнем храмовой аллеи. Остальные бойцы, облаченные в стальные доспехи и вооруженные мечами, окружали единственных конных на всей площади — самого Кортеса и принцессу Ясмин. По настоянию Эрнандо, принцесса надела легкий доспех — скорее красивый, чем надежный — и даже согласилась взять с собой шлем. Правда, шлем так и не надела — небрежно придерживала локтем, демонстрируя Кортесу, как развеваются на ветру ее роскошные черные волосы. Меднокожие, толпившиеся за пределами стального круга, поглядывали на Ясмин с восхищением и опаской. Рядом с великолепной белой кобылой принцессы зловещей черной статуей замер Тубал.
Эрнандо предполагал, что гвардейцы Кецалькоатля попробуют воспрепятствовать проникновению на площадь такого количества хорошо вооруженных людей, но ничего подобного не случилось. Кто-то из украшенных роскошными плюмажами офицеров недовольно покосился на закованных в металл наемников, но этим все и ограничилось. По-видимому, весть о вчерашнем разговоре Змея с предводителем кастильцев разнеслась по городу быстро.
Сидя в седле, Кортес переводил взгляд с платформы храма Кецалькоатля на угрюмые фасады казарм, за которыми ждали своего часа аркебузиры. На ступенях широкой лестницы, ведущей к похожей на улитку круглой башне храма, расположилась свита Змея — телохранители, писцы, танцовщицы и слуги с огромными опахалами из перьев. Ни самого Кецалькоатля, ни его загадочного помощника Джафара Кортес не увидел.
Внезапно в толпе поднялся глухой ропот. Он нарастал, как океанская волна, накатывающая на берег. Люди на площади поворачивали головы, пытаясь увидеть, что происходит там, где стена жреческой школы смыкается с высокой колоннадой храма Уицлопочтли. Гул катился именно оттуда — меднокожие вжимались в стены, пытаясь освободить проход для маленькой скрюченной фигурки в черном бесформенном одеянии, вышедшей из тени колоннады. Перед ковылявшим к ступеням карликом толпа распадалась надвое, словно человек, разрубленный кривой арабской саблей от ключицы до пояса. Не дрогнули только кастильцы, охранявшие Кортеса и Ясмин, но и на них как будто плеснуло холодом. Балам-Акаб не спешил. Он шел, приволакивая левую ногу, временами бросая косые взгляды на уступавших ему дорогу меднокожих и задевая их круглой тростниковой корзиной — в таких женщины носят индюшат. Он и нес ее, как женщина, уперев днищем в бедро и придерживая крышку рукой. Миновав ощетинившихся мечами наемников, Балам-Акаб остановился у подножия лестницы, ведущей на террасу храма Кецалькоатля.
— Я пришел в срок, — ни к кому не обращаясь, объявил он. — Солнце коснулось верхушки неба, и я здесь. Но где же мой драгоценный братец, где Топильцин? Кажется, он опаздывает. Ну что ж, начнем трапезу без него…
В недоброй тишине, повисшей над площадью, он откинул крышку корзины и вытащил оттуда за волосы чью-то вымазанную в крови голову. Раскрутил, как пращу, и швырнул на заполненную празднично одетыми придворными террасу.
— Этот мальчишка сейчас рассказывает Тескатлипоке о вашем вероотступничестве, семпоальцы! — крикнул карлик неожиданно сильным и звучным голосом. — Уже месяц вы не проливаете жертвенной крови, не жжете кости во славу Дымящегося Зеркала! Вы поверили обманщику, вы поклоняетесь самозванцу, который боится даже взглянуть на Балам-Акаба, Ягуара Ночи!
За спиной Кортеса вскрикнула женщина. Э. рнандо повернул голову и увидел меднокожую толстуху в пестрой юбке, пробивавшуюся сквозь толпу.
— Мой сын! — вопила она, размахивая похожими на окорока руками. — Ты убил моего сына, грязный колдун! Я буду молить Кецалькоатля, чтобы он вырвал твое сердце.
Карлик расхохотался и ловко, по-паучьи вскидывая кривые ноги, забрался на несколько ступенек повыше.
— Моли, моли его, толстуха. Можешь даже пообещать ему свою девственность — он все равно ничем не способен тебе помочь. Моего братца тошнит при виде крови, где уж ему вырывать сердца! Но если ты очень попросишь, он споет тебе пару песенок…
Балам-Акаб вытащил что-то из складок одежды, прицелился и метко запустил в приближающуюся к лестнице женщину. Толстуха охнула, схватилась за лоб и тяжело осела на землю.
— Ваш Кецалькоатль не защитит вас, семпоальцы! — торжествующе прокричал горбун. — Он слишком слаб и труслив! Сила в руках у моего господина, Тескатлипоки!
— Ты чересчур громко кричишь, маленький человечек, — прозвучал над его головой странный металлический голос. — Смотри, как бы тебе не лопнуть от натуги.
Придворные, танцовщицы и телохранители расступились перед Змеем так же, как пятью минутами раньше толпа на площади расступалась перед Балам-Акабом. Но если на карлика смотрели с испугом и ненавистью, то во взглядах, обращенных к Кецалькоатлю, Кортес читал любовь и надежду. Лицо Змея по-прежнему скрывала серебряная маска, а в руках не было оружия.
— Ты все-таки пришел, братец! — насмешливо приветствовал его Балам-Акаб. — Я рад, что ты переборол свой страх… Я кое-что принес тебе на случай, если ты вдруг проголодался. Две головы, мальчика и девочки. Еще свежие — я оторвал их этой ночью.
— Я предупреждал тебя, порождение тьмы, — в голосе Кецалькоатля зазвенело отвращение, — чтобы ты больше не трогал жителей этого города…
— Ну да, — подхватил карлик, — предупреждал, конечно! Но что ты мог мне сделать, если бы я нарушил твой запрет? Убить? Так мы для того и затеяли сегодняшний поединок. А раз тебе нечем меня наказать, братец, то почему бы мне не порезвиться в свое удовольствие?
— Довольно, — сурово прервал его Змей. — Ты хотел поединка — ты его получишь. Жители Семпоалы! Дети мои и братья! Колдун, называющий себя Балам-Акабом, пришел в наш город, как вор, и убивал под покровом ночи. Всем известно: я не одобряю убийств, но клянусь вам, что остановлю сегодня кровавую охоту. Клянешься ли ты, Балам-Акаб, что покинешь Семпоалу и не тронешь больше ни одного из ее жителей, если я одержу над тобой победу в поединке?
Горбун подпрыгнул и звонко хлопнул ладонью себя по заду.
— Сначала одержи эту победу, братец, — фыркнул он. — Тогда и поговорим.
— Что ж, — спокойно произнес Кецалькоатль, — если ты отказываешься дать эту клятву, мне придется поступить с тобой, как с опасным зверем. Но помни: ты выбрал свою судьбу сам.
— Убей его, господин наш! — взвыла пришедшая в себя толстуха. — Вырви ему сердце!
— Мы не для того прогнали жрецов Тонатиу, чтобы им уподобляться, — неожиданно мягко возразил Змей. — Если на тебя в джунглях нападет ягуар, ты же не станешь вырывать ему сердце, дочь моя. Но безнаказанным он не останется, обещаю тебе…
— Хватит болтать! — крикнул карлик. — Я вызвал тебя, братец, со мной и разговаривай!