2004, №12

Коридор преградила осыпь. Чтобы идти дальше, ее надо было расчистить. Внимание спутников привлек круглый колодец в полу, каменная крышка съехала с него от удара. Бросив факел в темный зев, Эванс убедился, что колодец неглубок, и воды там нет.
— Обвяжите меня веревкой, я спущусь, — деловито сказал он Генриху. — Посмотрю, что как.
Шлиман без разговоров помог ему, придерживая и подтравливая ременную петлю. Минуты через две археолог был на дне и подобрал факел.
— Отсюда есть ход! — крикнул он. — В том же направлении, куда вел верхний коридор. Я пройду немного…
— Подождите нас! — окликнул его Генрих. — Выбраться наверх не составит труда.
Прежде чем Артур успел возразить против того, чтобы мадам Шлиман демонстрировала умение лазать по канатам, Софи оказалась внизу.
— Только после вас, дорогая, — подбодрил ее муж, пропустив к краю колодца.
— Не стоит, может быть, — запротестовал Артур, догадываясь, что творится неладное.
— Не стоит? Вы так полагаете? — отозвался сверху Шлиман. В его голосе слышалась издевка. — А мне кажется, гениально придумано. Что, доктор Эванс, пойдете со мной на новую сделку?
— Я вас не понимаю!
Вместо ответа Артуру на голову упала веревка.
— Я изменил условия нашего договора! — весело воскликнул Генрих, берясь руками за края каменной плиты и изо всех сил толкая ее вперед. — Оставляю вам свою жену, раз уж она вам так нравится. А себе забираю все, что вы здесь раскопали.
— Вы сумасшедший! — закричал Эванс в щель над головой. — Вас станут спрашивать, где мы. Полиция…
— Вы уже имели дело со здешней полицией, — насмешливо бросил Шлиман. — Уверяю, рабочие еще более сговорчивы. Я на треть увеличу их жалованье, и никто даже не вспомнит о вашем существовании.
— Генрих! — срывающимся голосом позвала Софи. — Умоляю, выпусти нас! Ведь я всегда делала то, что ты хочешь… Я ни в чем тебе не прекословила…
Каменная плита скрипнула, окончательно вставая на прежнее место.
17.
Флот лежал на голубом блюде залива. Весь. Никаких запасных кораблей за ближайшей россыпью скал. Никаких подходящих эскадр, не поспевших к сроку из дальних мест. Две с лишним тысячи кораблей, очертаниями походивших на лунные серпы. Две тысячи грозных, хорошо обученных команд. Две тысячи опытных капитанов, послушных одному слову адмирала. Ничего общего с пестрой ахейской вольницей.
Минойский флот был грозен. Он ощетинился, защищая подступы к острову, и с первого взгляда становилось ясно: не стоит его трогать.
Но ахейцы, казалось, и не собирались трогать своих давних врагов. Их корабли застыли, закрывая горизонт с северо-востока. Со стороны дело выглядело так, будто правители Ахайи пришли просто показать свою силу, а заодно и продемонстрировать, что у них есть могущественный союзник — Троя. Намек был прозрачным: греки больше не подчиняются Миносу, и у них хватит сил защищаться с оружием в руках.
Но не защищаться прибыли к Криту ахейские цари, а нападать. Об этом, правда, до поры до времени минойцам знать было незачем. Напротив, греки оставили им своего рода послание — символ, который один на небольшом корабле поплыл в сторону критских судов. Это был огромный Конь Посейдона, сделанный из корабельных обломков и начиненный опилками, серой и нефтью.
Такой смесью обычно набивали горшки и швыряли их в противника. От удара она загоралась. Но сейчас речь шла не о горшке. Кто же будет бить деревянную лошадь? Для того чтобы поджечь ее, требовался смельчак, готовый пожертвовать собой ради общего блага.
Одиссей нашел его, а найдя, вцепился железной хваткой и не отпускал, пока не добился своего. Аякс Теламонид из Локрии громче других на совете стал упрекать Агамемнона за то, что поход принесет большую выгоду дому Атрея, чем всей Греции. Менелай хотел схватиться с обидчиком брата. Но Одиссей, как всегда, поспел со словом раньше, чем спартанец с кулаком.
— Ты, Аякс, кричишь, как баба в базарный день, но сам-то привел только шесть кораблей. Думаешь отсидеться за нашими спинами, когда все пойдут в бой? Как отсиделся, когда все раскошелились, снаряжая поход?
Упрек был обидным. Не у каждого найдутся лишние деньги в сундуках. Но высказанный одним из самых бедных участников похода — царем Итаки — он становился вдвое горше. Мол, другие тоже не на золоте едят, а радеют об освобождении родины.
— Да я! Да я раньше вас… Да мне ничего не стоит… Одиссей и не ожидал, что Аякс купится так легко.
— Вот и докажи свою храбрость. А то в собрании все горазды орать, — процедил Лаэртид. — Будем жребий бросать, кому завтра плыть вместе с лошадью, — нарочито равнодушно обратился он к остальным царям, — или кто-то сам вызовется?
Все взоры обратились к Аяксу. Что же ты? Действительно, больше всех кричал. А как до дела дошло…
— Я поплыву, — тяжело молвил Теламонид. Его фактически понудили, но отказаться сейчас значило бы признать себя трусом. Вот как ловко повернул дело проклятый Одиссей!
Аяксу оставалось уповать только на то, что в последний момент он успеет выпрыгнуть за борт. Ведь еще никто и никогда не взрывал деревянного коня размером с дом. Сильно грохнет или нет, царь Локрии не знал.
Не знал этого и Одиссей. Но полагал, что сильно. Под обшивку поместилось содержимое тысячи горшков. Пришлось опустошить почти все запасы. Агамемнон ворчал, но Лаэртид не обращал внимания. Если его деревянная лошадь взлетит на воздух в окружении критских кораблей, то минойцы понесут серьезный урон.
Конечно, пострадают только ближайшие суда, но на остальные следует немедленно напасть. Оглушенные взрывом, потрясенные неожиданностью, их команды не сразу сообразят, что к чему, и окажут куда меньшее сопротивление, чем могли бы. Так и произошло. Минойцы в недоумении смотрели на странную жертву Посейдрну. Их корабли стали постепенно окружать судно с конем. Любопытство взяло верх над осторожностью. Крючья впились в борта галеры, подтягивая ее поближе.
До последней минуты Аякс не показывался на палубе. И лишь когда обшивка заскрипела, трясь о бока вражеских кораблей, он зажег факел и зашвырнул его прямо в открытый рот лошади. Пламя на мгновение вырвалось из-за деревянных зубов, и в следующую минуту воздух сотряс мощный раскат грома. Такой, как если бы сотня молний сразу ударила в одно место. И этим местом стал злополучный конь.
Позднее критянки — те, что уцелеют — станут рассказывать своим детям, что Зевс позавидовал подарку, который ахейцы сделали Посейдону, и уничтожил его огнем. А заодно и половину минойского флота. Здесь они преувеличат потери, стремясь приуменьшить доблесть своих врагов. Как коршуны, греческие галеры рванулись с места и, не соблюдая ни строя, ни маневров, накинулись на суда противника, каждая ища поединка и добычи только для себя.
Бой был жесток. Оправившись от испуга, критяне оказали яростное сопротивление. Но их флагман вместе с адмиралом погиб во время взрыва. Лишенные общей команды, они бились мужественно, но недружно. Тогда как ахейцы, окрыленные удачей, никому не давали пощады.
К закату все было кончено. На розовом блюде залива плавали обгорелые обломки. Деревянные стены Крита перестали существовать. Спасся ли Аякс Теламонид или погиб вместе с конем, об этом ничего не известно. С того памятного дня его больше никто никогда не видел. А Одиссея воины носили на щите и передавали на руках с борта на борт. Впервые он вышел из тени, и Агамемнон запоздало оценил его истинную роль. Царь Итаки в одно мгновение стал любимцем армии, и с этим приходилось считаться.
18.
Как Генрих узнал? Или он давно заподозрил измену? Услышал шепот на балконе ночью? Понял правду сразу же, когда Софи явилась домой пешком в измятом ожерелье Елены? Поздно было гадать.
Эванс и мадам Шлиман оказались вдвоем в полной темноте. Факел потух. Женщина инстинктивно прижалась к плечу археолога, хотя только что красноречиво уверяла мужа в своей верности. Сердился ли Артур на нее? Нисколько. Такова ее сущность — идти за сильным. Он не стал ломать голову над вопросом, как поступит его спутница, случись ей выбирать сильнейшего?