Журнал «Если», 1998 № 03

— Перестань, — я присел рядом. — Как жизнь ни крутит, а Искупитель правду видит. Кого любит, того испытывает. Еще у тебя кое-что осталось…
Марк тут же затих.
— Да не буду я Слово пытать… Ты скажи, что чуешь при этом?
— Холод.
— И все?
— И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, что должен найти. И находишь. Холодно только.
— Ладно, — сказал я. — Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты чему обучен?
— Фехтовать. Стрелять.
Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?
— Из пулевика?
— Да.
— И впрямь в наследники готовили, — признал я. — Дюжину-то начал?
Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:
— Не знаю. Может быть.
— Это плохо, — я покачал головой. — Пока точно не узнаешь, считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого, и за неделю Не помер — значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть… ну, вот если бы я тебя на улице страже бросил, так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь — считай, что убил. Так спокойнее.
— Я знаю.
— Хорошо. Диалектам обучен? Романский тебе не родной, верно?
Марк промолчал.
— Не беда, говоришь хорошо, не придерешься. Чуть по-ученому, такое бывает. Славянский ты знаешь, слышал, как ругаешься. По-галлийски можешь?
— Oui.
— Иберийский, германский?
— Si, claro.
— Небось еще языки знаешь? — предположил я. — А?
Мальчишка кивнул.
— Молодец, — похвалил я. — Сможешь толмачом работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу устроиться… Голова у тебя умная, с такой головой на мануфактуру идти — Искупителя гневить.
Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчас решается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, Ильмар Скользкий, вор из воров, о брошенном бастарде заботится!
— Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких, — я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого.
— Могу поговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь — уйдешь. Математике ты хорошо обучен, не сомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий.
Я так живо начал описывать радости купеческой жизни, словно всю жизнь провел в лавке. Марк спросил:
— А что же вы… ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?
— Я птица вольная. Но я ворую то, что уже никому не принадлежит. Думаешь, почему Ильмара Скользкого, о чьей ловкости и фарте песни поют, на виселице не вздернули?
— Откупился, — спокойно ответил Марк.
— Шепнул кое-что судье, когда писарь отлить ушел, — признался я.
— Ты грабишь могилы?
Голова у него работала.
— Мертвых тревожить — гнусное дело. Знаешь, сколько старых го-родов по миру раскидано? Пустых, заброшенных. Городов, храмов, курганов, склепов. Всеми забыты, никому не нужны. Знаешь, как раньше люди жили? Ты видел когда железные двери? Я видел. Сил унести не было, а так… сидел бы я тут.
Он грустно посмотрел на меня.
_ Кирпичик железный?
— А хотя бы и кирпичик.
_ Нет, Ильмар. Честно говорю, нет, Слово не то…
— Тяжело тащить?
— На Слово можно что угодно подвесить. Дело в том, какое Слово.
— Понятно. У тебя — слабое.
— Тут не в силе дело. И от Слова зависит, и от человека. Может, другой с этим Словом сумел бы все кирпичи…
Марк замолк и съежился под моим взглядом.
А я несколько раз глубоко вдохнул, вспомнил, что Сестра заповедала, да представил себе ад, куда Искупитель подлецов отправляет.
— Если нас поймают… не ляпни про Слово, — посоветовал я. — Видел я однажды мужика, из которого Слово пытали…
— Спасибо, Ильмар. Пусть Сестра тебя отблагодарит. А я, что хочешь, для тебя сделаю, Искупителем клянусь!
Я не стал ловить его на клятве и просить Слово. Вместо того потрепал по плечу и начал подниматься по лесенке.
Марк шел сзади с факелом. Он хромал и оттого шумел, но двигался быстро. А я бесшумно крался впереди.
Но никого в доме не было.
У дверей я дождался Марка. Молча забрал факел, затоптал. Взял его за руку. Темно было, очень темно, луну тучи закрыли.
— Хорошо складывается, — прошептал я на ухо Марку. — В горы пойдем. Отсидимся, доберемся до побережья, найдем корабль с жадным капитаном, вернемся домой. Все хорошо будет. Если уж Сестра с этапа вытащила, так теперь…
Размяк я. И почуял засаду шагов за двадцать, хотя должен был — за пятьдесят. Впрочем, и засада была хороша — ни костра, ни палатки, — застыли у стены три силуэта, без болтовни, без курева. То ли новобранцы ретивые, то ли опытные служаки.
Я застыл, сжал ладонь Марка до боли. Мальчишка понял, замер.
Они нас пока не слышали, может, задремали все же? Но не ровен час… треснет щепка под ногой пацана, откроет он рот… Осторожно я подхватил Марка под коленки, поднял на руки, шагнул вперед. Бесшумно, не Подвели ботинки на каучуке, и мальчик застыл, цепляясь мне за шею.
Вот только тот силуэт, что поменьше, шелохнулся — и залаял!
— Кто идет! — рявкнул от стены голос — совсем не сонный, крепей: опытный стражник там сидел.
Уже не таясь, я поставил Марка на землю, выхватил кинжал.
— Взять их, Хан!
Свирепая русская овчарка метнулась к нам, я вытянул вперед руки с кинжалом. Пес прыгнул, норовя вцепиться в горло.
Вот только я уже присел, вскидывая руки, ловя беззащитное собачье брюхо на стальное острие.
Пес взвыл, когда металл вспорол ему живот. Сила прыжка была велика, и ударил я хорошо. Пес перелетел через меня, сбил с ног Марка, задергался — но уже в предсмертных конвульсиях.
— Сукины дети, душегубцы! — заорал стражник. Видно, понял, что с его псом случилось, и остервенел. — На клочки разорву!
Все бы ничего, в темноте он бы мигом отправился свою собаку догонять, вот только второй стражник времени даром не терял.
Ночь расступилась под светом новой карбидной лампы.
Оказались мы перед стражниками, как на ладони, — я с кинжалом, весь в крови и Марк, по земле от дергающегося пса отползающий.
— Оба тут! — сказал стражник с фонарем.
Голос был не испуганный и не злой, а это хуже всего. Еще и лампа у них оказалась не с зеркалом, что только в одну сторону светит, а круговая — не вырвешься из света. Стражник поставил фонарь и потянулся к поясу.
Сверкнули палаши. Хорошие, стальные, может, и не такие острые, как мой кинжал, только длиннее его раз в пять.
Они оба на меня двинулись, а стражник с фонарем сказал товарищу:
— Пацана не тронь, награда за него.
Братцы-воры, не за меня — Ильмара Скользкого, о котором по всей державе лихая слава идет, — а за маленького бастарда награда!
Я начал отступать, отведя кинжал к плечу, к броску изготовившись. На миг-другой это их сдержит. Без кинжала я добыча легкая, только тому, кто первый вперед шагнет, от этого не легче.
— Эй, шваль…
Марк, согнувшись, стоял над затихшей собакой. И голос у него был… правильный голос, настоящего аристократа, которому глупый стражник на улице дорогу заступил. Солдаты невольно обернулись.
Руки у мальчишки были погружены во вспоротое собачье брюхо. Он распрямился, сжимая ладони лодочкой, взмахнул ими — как детишки, играющие и брызгающиеся в воде.
Густая темная собачья кровь плеснула в лицо стражникам. Вот уж чего они не ожидали — так это умыться кровью.
— А… — как-то глупо и растерянно сказал стражник, который спустил на нас пса. А в следующий миг обида перестала его занимать — я прыгнул вперед и дотянулся клинком до шейной артерии. Что там брызги собачьей крови… теперь он в своей был с ног до головы.
Второго стражника я ударить не успел. Он отступил, умело прикрываясь палашом, не тратя времени на напрасную атаку. Только теперь силы были неравные — он один, а нас двое. И мальчишку он больше со счетов не сбрасывал, не решался к нему спиной повернуться. Так и пятился, отступая, ловя взглядом кинжал в моей руке. Взгляды наши встретились, и в его глазах я прочитал страх. Достаточный для того, чтобы рискнуть нагнуться и вынуть из мертвых рук палаш.