Журнал «Если», 2001 № 09

Горюн плотно притворил за собой дверь:
— Вы слышали, научным руководителем нашей экспедиции назначен Станислав Васильевич Мешков?
— А почему у вас такой встревоженный вид? — спросил Мигунов.
— Вы ничего не знаете?
— Читал, разумеется, его работы. А вообще-то я здесь новый человек.
— Ничего, теперь узнаете, — мрачно сказал Горюн.
— У него что — тяжелый характер? — поинтересовался Мигунов.
— Нет, что вы… Станислав Васильевич милейший человек.
— Так в чем же дело? — удивился Мигунов.
— Как вам сказать… Говорят, однажды он был с женой в театре. Спектакль закончился, а на улице ливень. Он оставил жену в вестибюле, а сам отправился искать такси. Нашел, сел в машину и уехал домой — про жену-то и забыл… Входит в квартиру — естественно, жены нет. Через час она возвращается вся промокшая. А он удивляется: где ты ходишь в такую погоду?..
Мигунов не сдержал улыбки.
— Слушайте дальше. Выходит он как-то с заседания Астрономического Совета. Идет в гардероб, с трудом натягивает на себя дамскую меховую шубу и преспокойно удаляется. А свою шубу оставляет на вешалке… Очевидцы утверждают, что по дороге он бормотал: мол, никак не могу сегодня застегнуть шубу — не сходится… Поразительная рассеянность.
— Ну и что? — сказал Мигунов. — Я всегда считал, что рассеянность ученого — это высшая степень сосредоточенности. Человек умеет полностью отключаться от всего постороннего.
— Это хорошо у себя в кабинете, а не в экспедиции, — проворчал Горюн.
— Не понимаю все-таки, что вас так волнует? Ведь Мешков в конце концов научный руководитель, а не администратор. И не завхоз. Так что его рассеянность…
— М-да… — протянул Горюн. — У него, знаете ли, дома как раз над кроватью висит старинная картина в тяжеленной раме. Так один гвоздь из стены выпал — картину перекосило, вот-вот окончательно свалится. Такая упадет — насмерть пришибет. А он говорит: ничего, пусть висит. Свалится — не беда, я рассчитал траекторию ее падения: картина пролетит мимо кровати.
— Вы хотите сказать, что он еще и чудак? Ну и на здоровье! На чудаках всегда наука и держалась.
— Во-первых, это было давно… — начал было Горюн, но в этот момент резко отворилась дверь, и в комнату стремительно вошел высокий худощавый человек, уже начавший заметно лысеть. Глаза под толстыми стеклами очков были устремлены куда-то вдаль. Отсутствующее выражение лица придавало всему его облику прямо-таки космическую отрешенность.
Горюн торопливо поднялся навстречу.
— Здравствуйте, Станислав Васильевич, очень рад! К вашим услугам. Знакомьтесь, это Михаил Сергеевич Мигунов — участник нашей экспедиции.
Мешков быстро протянул руку.
— Знаю, знаю… — и тут же вновь повернулся к Горюну. — Нам нужно срочно сочинить один документ.
Горюн мгновенно уселся за стол, положил перед собой чистый лист бумаги и замер с шариковой ручкой наготове. Мешков, не обращая внимания на Мигунова, стал расхаживать огромными шагами из угла в угол, произнося на ходу фразу за фразой. Спустя некоторое время он, однако, перестал диктовать и подошел вплотную к столу, за которым сидел Горюн.
— Прочтите, пожалуйста, что мы там сотворили?
Горюн послушно прочитал записанное.
— Не кажется ли вам, — прищурившись, спросил Мешков, — что последняя фраза не совсем точно отражает суть дела?
Горюн пожал плечами.
— По-моему, все совершенно ясно.
— Нет-нет, — возразил Мешков. — Эту мысль можно выразить точнее. Дайте-ка сюда!
Он взял в руки листок, исписанный Горюном, поднес его к самым глазам и, не торопясь, пробежал от начала до конца.
— Давайте-ка еще раз напишем все с начала, — сказал он наконец. — Возьмите, пожалуйста, чистый лист.
И вновь продиктовал первую фразу.
— Но зачем же? — запротестовал Горюн. — Пусть начало останется. Переделаем только последнюю фразу — если уж она вас не устраивает.
— Нет-нет, — вежливо, но твердо возразил Мешков. — Будем танцевать от печки. Лучше перескочим через трудное место с разбегу.
Горюн снова пожал плечами и, бросив выразительный взгляд на Мигунова, подвинул к себе чистый лист.
Мигунов, внутренне улыбнувшись, присел на диван и терпеливо стал дожидаться окончания этой сцены.
Документ пришлось переписать еще несколько раз. И только после этого на лице Мешкова появилось выражение удовлетворения.
— Ну, теперь, кажется, все, как нужно. — Он помахал листком в воздухе, словно хотел таким образом просушить написанное. — Благодарю вас.
И стремительно вышел из комнаты.
— Видели? — вздохнул Горюн. — Вот так… Редакторы от него плачут. До самой сдачи в типографию вносит бесконечные уточнения и исправления.
— И все-таки я не разделяю ваших опасений, — сказал Мигунов. — На меня он произвел впечатление солидного и весьма положительного человека. Не понимаю, что вас так беспокоит?
— Ну хорошо, — вздохнул Горюн. — Я вам скажу. Дело в том, что Мешков… неудачник. Нет, вы, пожалуйста, не смейтесь.
Мигунов удивленно посмотрел на своего собеседника.
— Неудачник? Признаться, это довольно странно слышать. Он ведь как-никак член-корреспондент Академии наук. Согласитесь, как-то не вяжется.
— И тем не менее это так, — мрачно сказал Горюн. — Да это все знают. Впрочем, не в том смысле, как вы, должно быть, подумали. Стоит ему принять участие в каком-нибудь предприятии, как все идет кувырком.
— Мистика!
— Как хотите…
— Не понимаю, — нахмурился Мигунов. Разговор вдруг стал ему неприятен.
— Могу пояснить. Неудачник — это человек, который часто принимает неадекватные решения. Или делает это не в то время. Либо слишком торопится, либо запаздывает.
Да, Станислав Васильевич выдающийся ученый — с этим никто не спорит. Но — в своей обсерватории и за письменным столом. — Горюн безнадежно взмахнул рукой. — А как только он оказывается участником коллективных действий… Да что говорить, сами скоро сможете убедиться. К сожалению…
— Ну, я пойду, — поднялся Мигунов. — Надеюсь, ваши мрачные пророчества не оправдаются.
— Вашими бы устами… Ведь отправляемся за тридевять земель…
Самолет прибыл к месту назначения ночью. Пока Мешков с помощью Мигунова вел переговоры с двумя местными астрономами, встречавшими их в аэропорту, а ящики с оборудованием грузили в автобус, выехавший прямо на летное поле, остальные участники экспедиции прохаживались вокруг, с удовольствием разминая ноги после многочасового перелета.
— Вот это небо! — восхищенно сказал Мигунов, глядя на звезды, ярко сияющие в бездонной черноте экваториальной ночи. — Мечта!
— Вот именно — мечта, — мрачно отозвался оказавшийся рядом Горюн. — И как ни печально — несбыточная. Я имею в виду предстоящее затмение. Помяните мое слово.
Мигунов пожал плечами и отошел. Угрюмые пророчества Горюна стали его не на шутку раздражать.
Наконец погрузка была закончена, остались позади таможенные формальности, и автобус с участниками экспедиции тронулся в путь. Ехали долго. В густой темноте трудно было что-либо разглядеть, кроме вьющейся впереди ленты шоссе, выхваченной из мрака яркими лучами фар. Правда, сперва за окнами изредка мелькали одинокие огоньки, но потом исчезли и они. Дорога нырнула в горы и стала круто подниматься вверх. Мигунов почувствовал, как закладывает уши, и пожалел, что не запасся леденцами. Шоссе все круче забиралось в вышину, надрывно гудел двигатель, автобус медленно полз куда-то к звездам. Еще несколько крутых поворотов, и наступила тишина.
Вслед за другими Мигунов выбрался наружу. Здесь небо было еще чернее, а звезды, казалось, висели над самой головой, как в планетарии. Автобус стоял на небольшой ровной площадке, окаймленной с двух сторон крутыми горными склонами, терявшимися в черноте ночи. У одного из них возвышалось белокаменное сооружение с экзотическими очертаниями. В резком свете фар, рождавшем причудливые тени, оно казалось призрачным, нереальным.
— Здесь вы и будете наблюдать, — сообщил сопровождающий. — Мы выбрали для вас замечательное место. Видите, какое небо?.. Не больше десяти — двенадцати пасмурных дней в году.