Такса (СИ)
— Новая работа?
— Да. Тебе разве Дима не говорил?
— Какой еще Дима? — он вскакивает.
— Твой. Тихомиров.
Так. Собраться. Не паниковать. Это все потом.
— Не говорил, но это не важно. Сама все расскажешь. Во сколько встречаемся?
* * *Руслан и Дмитрий вздрогнули от грохота резко распахнувшейся двери Тихомировского кабинета. При виде взбешенного Олега разом забыли, о чем говорили до этого.
— Ой, к нам ворвался страшный серый волк…
— Какого х*ра?!?
— Что ж так громко-то…
— Зачем?
— Ты это в общефилософском смысле спрашиваешь?
— Димыч! Какого х*я ты лезешь туда, куда тебя не просят, а? Чего ты вмешиваешься в чужую жизнь!?
— А зачем ты сам полез в Женькины дела, а?
— Я люблю ее!
Тихомиров пожимает плечами.
— А я — тебя.
— Мальчики, я вам не мешаю? — ехидно интересуется Руся.
— Заткнись! — рявкают хором оба.
— Да платонически, не паникуй так, — продолжает Димон. — Как брата. Ты же знаешь.
— Ты…
— Так, Олег, кончай психовать и просто скажи мне: «Спасибо», — досадливо морщится Дмитрий. — И покончим с этим.
Олег открывает рот, чтобы что-то возразить. Нет, молчит, вздыхает. И, наконец, произносит:
— Ты прав. Спасибо, Дим.
— Ну, вот, хороший мальчик. Одумался. Иди сюда, поцелую.
Руся хрюкает, давится от смеха.
— Дебилы вы, — вздыхает еще раз Олег, — оба.
— Я так понимаю, — отсмеявшись, интересуется Тураев, — у нас свадьба намечается?
— Тебе-то что?
— А пожрать на халяву?
— Нет, ты действительно Годзилла! О чем-нибудь, кроме халявной жратвы, думать в состоянии?
— Поживите с мое — поймете, что в жизни главное.
Глава 15.Ужин в ресторане. И то, чем он обычно заканчивается. И не говорите мне, что вы не знаете — чем! Конечно, десертом
Он не мог насмотреться на нее — так соскучился. Впрочем, у него был какой-никакой повод беззастенчиво пялиться на нее. Выглядела Женя… необычно. Собственно, в костюме он ее уже видел. Но в той их поездке голова у него занята была много чем другим, и ее он внимательно не разглядывал. Зато теперь…
Узкая черная юбка-карандаш длиной до колен, подчеркивающая все идеальные изгибы. Коралловая рубашка, скорее, мужского покроя, с по-мужски, опять же, закатанными до локтя рукавами, выглядела благодаря паре расстегнутых пуговок очень… сексуально. И черные… возможно, даже чулки… и черные же умопомрачительные шпильки. Волосы рассыпаны по плечам, лишь от лица убраны парой кокетливо поблескивающих сквозь золото волос заколок.
Она была великолепна. И Олег испытывал колоссальные трудности с поддержанием беседы. Хотел просто смотреть на нее. Как она улыбается, как говорит.
— Значит, в коллектив ты влилась без проблем?
— Как сказать… — Женька задумчиво отпивает вина. — В принципе — да! Иван Михайлович пару раз приходил к нам на кафедру. Чаю попить с Алефтиной Петровной и интересы свои обозначить. Чтобы, значит, даже в голову никому не пришло меня… хм… обижать.
— Успешно?
Женька не выдерживает и прыскает.
— Смотря, с какой стороны на это взглянуть. Наши тетки все дружно решили, что я — его любовница!
— Чего? — Олег едва не поперхнулся.
— Я тут не при чем! Это ж бабье царство. На всю кафедру — два мужика. И пара побитых жизнью аспиранта. Им только повод дай для сплетен.
— Твою мать! Опять… Слушай, надо же что-то сделать…
— Не надо! Мне это только уважения добавило со стороны наших теток: любовник — декан, с ума сойти, как круто. Так что… Меня все устраивает.
— А меня — нет!
— Почему?
Сглупил. Потому что внятно ответить не в состоянии, почему ему неприятна мысль, что Женьку считают чьей-то любовницей. Ладно, он потом разберется. Раз пока саму Женю все устраивает.
— Расскажи про своих студентов.
— Бестолочи ленивые. Но интересные ребята. Болтать любят — только повод дай. А вообще… мне нравится.
— Я рад.
* * *— Жень… — они стоят рядом с его машиной. — Мне тут… друг отца… из экспедиции настоящий гималайский чай привез, с кардамоном. Не хочешь попробовать?
— Настоящий гималайский чай? — Женя улыбается самым краешком губ. — С кардамоном? Как можно отказаться от такого предложения? Конечно, хочу. Поехали.
* * *Он даже головой слегка стукнулся об стену. Когда закрыл дверь и повернулся к ней. А Женя решила, что больше ждать она просто не в состоянии. И сама, первая. И руки на его шею, в волосы. И шпильки, о, великая сила! — ему даже нагибаться не приходится. И целует его — жадно, жарко, стремительно. И вот тут он стукается затылком о стену.
И плевать. Время останавливается. Время есть, сказал Пруст? Нет, его нет. Ничего нет. Он чувствует себя частицей, несущейся в луче света. Если верить старику Альберту, для этой частицы времени нет. Кто прав: Пруст или Эйнштейн? Неважно. Но сейчас, вот сейчас — для него нет ничего. Ни времени, ни пространства. Только ее губы, нежные, сладкие, горячие. Отчаянно смелые. И руки. Он умирает от того, как она гладит его по затылку. Он потерян, его нет, он — частица в летящем луче света. И он просто стоит. Наслаждается. И позволяет себя целовать.
Женька наконец-то прекращает их поцелуй. А точнее — только ее поцелуй. Потому что Олег ей не отвечает. Почти. Что не так? Она устала от недосказанности в их отношениях.
— Если ты сейчас скажешь, что я веду себя нагло и распущенно, то я… — она хочет сказать: «Уйду», но понимает — она не сможет от него уйти, просто не сможет, — умру. Вот прямо здесь.
— Это я умру! Вот прямо здесь. Если ты перестанешь вести себя нагло и распущенно.
И, наконец-то. Руки его прижимают ее к себе крепко-крепко. И нереальное, невесть откуда, ощущение, что она наконец-то там, где должна быть. В его объятьях. Дома. И теперь уже он целует ее. И она целует его. И руки везде. И его невнятный шепот ей в шею: «Обожаю твои шпильки». И ее ответное: «А чулки?». И его руки проверяют. Действительно, чулки. Прерывистый выдох.
— Это для меня?
— Конечно.
— Планировала?
— Соблазнить тебя? Да!
— Еще вопрос, кто кого соблазняет…
* * *— Я так мечтал стащить с тебя те синие джинсы…
— Еще успеешь. С юбкой сначала справься.
— Черт, узкая какая…
— Давай, я сама.
Юбка скользит на пол. А ее пальцы — под пиджак. Стягивает его с плеч.
— Наконец-то… Всегда хотела это сделать. Где там твои запонки?
— Кстати о запонках… — пока она занята запонками и пуговицами на его рубашке, он может хоть чуть-чуть передохнуть. — Я не терял запонку тогда.
— Да? А зачем?
— Повод был нужен.
— Повод? — она наконец-то справляется с рубашкой, и та летит в сторону, звякают об пол запонки. Пальцы ее пробегают по его груди, плечам, спине. — А как тебе такой повод?
— Как повод затащить тебя в спальню — просто отлично.
Подхватывает ее на руки.
— Женечка, можно, мы чулки оставим?
— Может, еще и туфли?
— Посмотрим…
* * *— Тебе нравится?
Его пальцы проникают под тонкую полоску красного кружева.
— Почему молчишь? Мне стринги не очень, если честно, но продавщица сказала, что это — то, что надо… — голос ее неуверенный.
Олег улыбается, чуть отвернувшись. Какая ирония все же…
— Очень симпатичные. Но, знаешь, — подцепив кружевную ленточку, тянет ее вниз, — без них лучше.
* * *— Олег, у тебя есть?..
— Да, сейчас.
Звук выдвигаемого ящика прикроватной тумбочки, шелест коробки.
— У тебя какие?
— Что?..
— Я купила… В сумочке там… Тонкие, сверхчувствительные…А у тебя?
— Не знаю… Не помню… Да какая, к черту, разница?!?
* * *Время разговоров закончилось. Остались только тяжелое дыхание. Вдох-выдох. Его. Ее. Стоны, сначала сдержанные, потом уже — откровенные, в голос. Она — всхлипывает. Он — почти рычит. От того, какая она. Все слова в мире не способны передать — какая. Горячая, нежная, трепетная. На всей планете с ее миллиардами она одна такая. Идеальная. Совершенная. Его… принцесса? Нет, его королева. Да просто — его!