Игра стоит свеч (СИ)

— Мы… хм… не успели это обсудить.
— Видел я, как вы обсуждали! — все напускное спокойствие слетает с Лавиня. — Я тебе руки оторву!
Обсуждаемые части своего тела Кайл демонстративно складывает на груди.
— Вот что я тебе скажу, Лавинь! — его собеседник вздрагивает от резкости тона, от внезапного перехода на «ты». А Кайл и не думает менять этот тон. — Мы оба взрослые люди — и я, и Ник! И не надо тут играть в благородного отца семейства и изображать викторианскую мораль!
— Вот, значит, как мы заговорили… — голос Лавиня тих и угрожающ. — А теперь послушай меня, Падрон. Я знаю Ники долго, почти с рождения. Я знаю, что она за человек.
— Да я… — пытается ответить Кайл, но Лавинь не допускает этого.
— Молчи и слушай!
Кайлу приходится кивнуть в знак согласия.
— Ник… сложно сходится с людьми. Редко к кому привязывается. У нее было непростое детство, знаешь ли… — из Этьена будто выпускают воздух, он устало садится на стул, горбит плечи. — Но уж если она кого-то одаривает своими чувствами… открывает сердце… то делает это безо всяких «но» и «если». Она не умеет наполовину, Падрон. Если уж любит — то любит!
— Я понимаю, — отвечает Кайл слегка растерянно. И от того, что именно он слышит от дяди Ник, и от того, как это произносится — устало и обреченно.
— Ни хрена ты не понимаешь! — последняя вспышка ярости, а потом Лавинь говорит. Почти без эмоций, размеренно и веско: — Если ты обидишь ее… если разобьешь ей сердце… Я не последний человек в мире автоспорта, Падрон. И я сделаю все, чтобы сломать твою блестящую карьеру. Можешь быть уверен.
Теперь очередь Кайла отвечать медленным кивком. Сказать ему нечего, Лавинь выразил свои мысли предельно ясно. Поворачивается, чтобы выйти из кабинета. И уже около двери его настигает вопрос Лавиня:
— Неужели тебе нечего мне ответить, Падрон?
— Я же чертов эгоист и очень дорожу своей блестящей карьерой, — негромко, не оборачиваясь, произносит Кайл. — Поэтому я постараюсь не обижать Николь.
Дверь за ним закрывается почти бесшумно, с легким щелчком. Этьен Лавинь, невозмутимый шеф самого известного в мире ралли-рейда, безнадежно укрывает лицо в ладонях.
— Я смотрю, голову тебе не оттяпали, несмотря ни на что, — этой фразой встретила его Ники в гостиной.
— Твой дядя решил, что меня проще кастрировать, — не остался в долгу Кайл.
— Ой…
— Да-да, — усмехнулся он ехидно.
— Что-то для только что… хм… кастрированного… ты излишне жизнерадостен, — Ник пытается поддержать тон разговора, но у нее получается плохо.
— А это, знаешь ли, бодрит! Так, все, хватить болтать, — пресекает он попытку Ник продолжить состязание в остроумии. — Иди, вещи собирай, — взгляд на запястье, — у нас через четыре часа самолет.
— У нас?! Самолет? Ты соображаешь, что говоришь?!
— Вполне. У дяди я тебя, — тут он слегка привирает, но на войне и в любви, как известно, все средства хороши, — отпросил.
— Отпросил? По-моему, ты слегка… неверно оцениваешь ситуацию.
Кайл неопределенно хмыкает. Говорить и убеждать у него сегодня получается скверно. Он лучше будет делать. Правда, действия его тоже сегодня не являются образцом благоразумия, но все же лучше так.
— Твой? — кивает на ноутбук на столике.
— Мой, — соглашается Ник.
— Конфисковано, — он захлопывает крышку и пристраивает ноутбук под мышкой.
— Эй! У меня там все рабочие материалы!
— Ничего не знаю! — он отступает от нее на пару шагов. — И нечего ко мне руки тянуть, — добавляет злорадно. — На Сицилии получишь обратно.
— Какая, к черту, Сицилия?!
— По дороге расскажу тебе, что такое Сицилия. Но учти, благодаря тебе, в моих глазах резко упал авторитет американской системы образования.
— Ты… — она выдыхает резко, подбирая слова, — ты — самоуверенный, наглый, черт знает что о себе воображающий…
— Бла-бла-бла, — перебивает ее Кайл. — Все это, и многое другое уже высказал мне твой дядя, так что не трать попусту слова и время.
На ее лице после этих слов мелькает виноватое выражение.
То, что он все-таки смог это сделать, Кайл осознал лишь в такси. Под неумолкаемую трескотню водителя, сжимая в руке тонкую ладошку Ник, он понял: он все-таки это сделал! И вот тут ему стало страшно по-настоящему. От того, что он собирался сделать в ближайшем будущем. Если у него хватит решимости.
— Стоит ли лететь из Палермо в Палермо, — бормочет Ник, застегивая ремень в кресле.
— Чего? — Кайлу кажется, что он ослышался.
— Ну, я живу в Палермо. И лечу сейчас тоже в Палермо.
— Ники, — произносит Кайл почти жалобно, — пожалей мой бедный мозг и прекрати говорить загадками. Как ты можешь жить в Палермо, если ты живешь в Буэнос-Айресе?
— Невозможно жалеть то, чего не существует, — огрызается Ники. Потом все-таки сменяет гнев на милость. — Палермо — это район Буэнос-Айреса, где мы живем с дядей.
— Забавное совпадение, — усмехается Кайл.
— Нас встретят? — Ник надоело молчать. Она и так упорно игнорировала Кайла всю дорогу до аэропорта.
— Да, наверное. Тома обещал.
— Кто такой Тома?
— Мой младший брат, — морщится Кайл. — Томмазо Падрони.
— У тебя есть младший брат? — удивляется Ники.
— Если бы только брат, — вздыхает Кайл.
— А кто еще? — Николь становится по-настоящему любопытно.
— Еще две старшие сестры, — Кайл загибает пальцы, — Лучиана и Симона. Именами их мужей и детей я тебе пока голову забивать не буду — успеешь еще «насладиться». И вообще, — он еще раз трагически вздыхает, — будет чертова прорва народу.
Ник переваривает полученную информацию. Вопросов куча, и самый главный — что она будет делать на этом семейном сборище с «чертовой прорвой народу». Но задавать этот вопрос как-то боязно. Вместо этого:
— Так вас четверо?
— Угу.
— А ты, значит, третий по счету…
— Ну да. А что? — спрашивает он подозрительно.
— Да так… — ответила Ник таким голосом, что Кайл приготовился к пакости. И не ошибся.
— Жил-был бедный крестьянин, и было у него три сына, — нараспев начала Ники. — Старшие двое были прилежные да проворные, а младший — лентяй и грязнуля, каких мало.
Кайл фыркнул, а Ники продолжила, как ни в чем не бывало, входя в роль:
— Целыми днями он сидел у печки и копался в золе. Или, — задумчиво добавила она, — в моторе. Ногти у него выросли длиннющие, словно когти, волосы он отродясь не расчесывал, и прозвали его поэтому Замухрышка, — торжествующе закончила она.
— Ты пересказываешь мне фильм ужасов, который недавно посмотрела?
— Нет, — смеется она, — это сказка.
— Нифига себе сказочка. Откуда ты вообще знаешь такие… сказки? — изумляется он.
— Я, когда в пансионе жила… в детстве… очень любила читать сказки, — в противовес грусти в глазах она усмехается и бодро повествует дальше: — Все сказки народов мира перечитала, какие были в библиотеке.
— И какой народ породил эту чудную сказку? — интересуется Кайл.
Она улыбается не предвещающей ничего хорошего улыбкой.
— Ты не поверишь, но это… шведская сказка. Почти родная тебе.
— Вот черт!
Она звонко хохочет.
Примерно так она и «развлекала» его всю дорогу.
Как бы Ник ни представляла себе брата Кайла, действительность превзошла все ее ожидания.
Они были и похожи, и не похожи одновременно. Та же фигура, тот же рост. Но гораздо более светлая, чем у Кайла, чуть тронутая загаром кожа. Светлые же, с пепельным оттенком, идеально подстриженные волосы. И теплые медово-карие глаза. А черты лица — почти те же. С ума сойти можно!
— Ники, позволь тебе представить моего несносного младшего брата, — сказал Кайл, выбравшись из крепких объятий еще одного представителя диаспоры сицилийских богов, — Томмазо Падрони.
— Для вас, Ники, — видение совершенной светловолосой макушки, прикосновение твердых губ к ее руке, — просто Тома.