Священный цветок

Однако не бывает прочного счастья на земле. Этот достойный повелитель затеял войну с соседним государством. Он был побежден и свергнут с престола. Новый царь отправил его в изгнание и не позволил ему взять меня с собой. Он оставил меня себе как залог своего могущества и единения с Буддой; но он не питал ко мне ни дружбы, ни благоговения, и уже вскоре мне стали прислуживать небрежно. Аор этим огорчался и не раз жаловался. Слуги нового царя возненавидели его и решили разделаться с ним. Однажды вечером, когда мы оба спали, они бесшумно проникли во дворец и ранили его кинжалом. Услышав его крики, я проснулся и бросился на убийц, но им удалось скрыться. Мой бедный Аор лежал в обмороке; саронг его был окровавлен. Я выбрал из бассейна всю воду и брызгал на него, но не мог привести его в чувство. Тогда я вспомнил, что в соседней комнате всегда дежурил врач. Я разбудил его и привел к Аору. Благодаря хорошему уходу друг мой остался жив, но после потери крови он очень ослабел, а я не хотел ни выходить, ни купаться без него. Горе удручало меня, и я отказывался от еды. Лежа около него, я проливал слезы и разговаривал с ним глазами и ушами, умоляя его выздороветь.
Убийц не стали искать. Уверяли, что это я нечаянно ранил Аора клыком, и поговаривали о том, чтобы спилить мне клыки. Аор негодовал и клялся, что ему нанесли рану стальным лезвием. Врач не решился подтвердить его показания. Он даже посоветовал моему другу молчать, чтобы не ускорять торжества врагов, поклявшихся погубить его.
Я был глубоко опечален, и жизнь, которую меня заставляли вести, казалась мне самым тяжким рабством. Счастье мое зависело от прихоти царя, который не хотел или не мог взять под защиту моего лучшего друга. Я возненавидел лицемерные почести, которые мне все еще воздавались для формы; я со злостью принимал торжественные визиты и выгонял баядерок и музыкантов, тревоживших сон Аора. Сам я старался спать как можно меньше.
Я предчувствовал новое несчастье и под влиянием постоянного возбуждения вдруг припомнил свои юные годы. Передо мной воскрес давно забытый образ смертельно раненной матери, которая защищала меня своим телом. Я опять видел знакомую пустыню, роскошные деревья, реку Тенассерим, гору Офир и безбрежное море, сверкающее на горизонте. Тоска по родине охватила меня, и я стал помышлять о побеге. Но я хотел бежать с Аором, а бедный Аор, лежа на боку, едва мог приподняться, чтобы поцеловать меня в лоб, когда я к нему наклонялся.
Однажды ночью я, сам больной и разбитый от усталости, крепко заснул на несколько часов. Когда я открыл глаза, постель Аора оказалась пустою, и я тщетно звал его. В отчаянии я кинулся в сад и стал искать его на берегу пруда. Однако чутье подсказало мне, что Аора надо искать не там. Слуги теперь совсем не присматривали за мною, и я мог сам открыть ворота и покинуть пределы дворца. Тут я почувствовал, что мой друг где?то совсем близко, и я поспешил к тамариндовому лесу на холме. Внезапно я услышал жалобный стон. Бросившись в чащу, я увидел Аора, привязанного к дереву и окруженного злодеями, которые уже готовы были его убить. Я смял их и стал беспощадно топтать ногами. Затем я порвал веревки, которыми Аор был привязан, осторожно поднял его, помог ему сесть мне на шею и поспешил скрыться в лесной чаще. В то время на территории Индо–Китая, где мы находились, наряду с богатейшими поселениями можно было встретить безлюдные пустыни. Я вскоре добрался до диких Каренских гор. Когда, измученный от усталости, я прилег на берегу быстрой реки, мы были уже за тридцать миль от бирманского города. Аор сказал мне:
— Куда мы идем? Ах, я вижу по твоим глазам, что ты хочешь возвратиться в наши горы. Ты даже думаешь, что уже пришел, но ошибаешься. Мы далеко оттуда. По дороге нас непременно поймают, а если нам даже удастся избежать людей, все равно я умру от боли. Как же ты без меня найдешь дорогу? Оставь меня здесь, они ведь преследуют только меня; а сам возвращайся в Пагам, там тебя никто не тронет.
Я дал понять ему, что не хочу ни покидать его, ни возвращаться к бирманцам; если он умрет, я тоже умру; а терпением и настойчивостью мы опять можем достигнуть счастья.
Он поддался моим уговорам, и, хорошенько отдохнув, мы снова пустились в путь. Через несколько дней к нам стали возвращаться здоровье, надежда и сила. Чистый воздух, благоухание лесов, благотворная теплота скал помогали нам больше, чем роскошная обстановка и все лекарства врачей. Тем не менее, Аор иногда страшился подвига, которого я от него требовал. Похищение священного слона в случае неудачи грозило ужаснейшими пытками. Он передавал мне свои опасения, играя на тростниковой флейте, которую он себе вырезал и звуки которой милее прежнего ласкали мой слух. Я научился размышлять почти как человек, и, ловко обмазав себя тиной на берегу реки, объяснил ему, что надо делать. Моя догадливость поразила его. Он отыскал растения, свойства которых были ему хорошо знакомы. Из их сока он сделал краску, которая совершенно преобразила меня: я стал очень похож на простого слона, только рост выдавал меня. Я объяснил Аору, что этого недостаточно и нужно еще отпилить мне клыки. Он не соглашался, находя, что я и так неузнаваем.
Мы двинулись дальше. Несмотря на уединенность горной дороги, то, что нам удалось избежать многочисленных опасностей, встречавшихся на каждом шагу, было поистине чудом. Мы неминуемо погибли бы друг без друга; но могущество наше заключалось в соединении человеческого разума Аора и моей незаурядной животной силы.
Не раз нас преследовали разбойники, но мне удавалось обратить их в бегство. Я не боялся их копий и стрел, так как Аор сделал мне из деревянной чешуи легкую кольчугу. Благодаря настойчивости и осторожности мы благополучно добрались до реки Тенассери. Нам нетрудно было держаться правильного пути: мы хорошо помнили наше первое путешествие и довольно легко ориентировались на территории Малакки. На этом полуострове длинные горные хребты, прорезанные глубокими долинами и многоводными реками, почти не имеют отрогов и тянутся до самого моря. Мы редко сбивались с пути, но мне всегда удавалось почти сразу же находить нужное направление.
Не без опасения приближались мы к нашему прежнему жилищу. Мы хотели жить одни на свободе. Все сложилось как нельзя лучше. Наше племя разбогатело, продав меня за большие деньги, и покинуло свою жалкую деревушку. После сильной засухи все животные покинули эти места, поэтому охотники здесь не появлялись. Мы могли устроиться совершенно независимо. У Аора совсем ничего не было, но он не жалел об утраченной роскоши. Не имея ни друзей, ни семьи, на всем свете он любил лишь меня одного. А я за всю свою жизнь любил только свою мать и Аора Мы очень сблизились и научились понимать друг друга с полувзгляда. Мои движения были настолько обдуманны и выразительны, что он свободно читал мои мысли. Ему не нужно было даже разговаривать со мной: по звукам его флейты я чувствовал, в веселом он или в грустном настроении. Судьба у нас была одна, и я вместе с ним переносился в прошлое или наслаждался настоящим.
Мы прожили много лет в лесу на свободе. В Бирме Аор сделался ревностным буддистом и ел только растительную пищу. Наше существование было вполне обеспечено, и мы больше не знали ни болезней, ни страданий.
Однако шло время, и Аор состарился. Я видел, как седели его волосы и убывали его силы. Он объяснил мне, что наступила старость, и предупредил, что скоро умрет. Я старался продлить его жизнь, оберегая от всякого утомления. Когда он очень ослабел, я сам строил для него шалаш и приносил ему пищу. Кровь его стала холодеть, и он отогревался, прижимаясь ко мне. Однажды он, чувствуя приближение смерти, попросил меня вырыть для него яму. Я выполнил его просьбу. Он лег на дно ямы на подстилку из травы, обвил руками мой хобот и попрощался со мною. Затем его руки опустились, тело стало неподвижным и вскоре окоченело.
Аор умер. Я засыпал яму, как он мне приказал, и сам лег сверху. Понял ли я, что такое смерть? Кажется, понял, но все?таки не задавал себе вопроса, надолго ли мне суждено его пережить, и о своей смерти совсем не думал. Я плакал и совершенно забыл о еде. Прошла ночь, а мне по–прежнему не хотелось ни есть, ни купаться, ни даже двинуться с места. Я был погружен в какое?то оцепенение. Следующая ночь застала меня в таком же состоянии, а восходящее солнце уже озарило мой труп.