Чарли и Шоколадная фабрика (др. перевод)

— Выплюнь сейчас же эту жвачку! — приказал мистер Борегард.
— Господи, помилуй нас! — надрывалась миссис Борегард.
— Она уже вся синяя с ног до головы! Даже волосы и те посинели! Девочка моя, что с тобой! Виолетта моя, ты стала вся фиолетовая!
— Я предупреждал, что жвачка еще не готова, — вздохнул мистер Уонка, грустно качая головой.
— Ничего вы не предупреждали! — орала миссис Борегард. — Да вы только посмотрите на нее!
Впрочем, все и так не сводили глаз с Виолетты. И на это жуткое зрелище стоило посмотреть. Лицо, шея, руки, ноги — да собственно, все тело девочки — и даже огромная шапка ее курчавых волос переливались теперь всеми оттенками темно-синего и фиолетового цветов, словно черничный сок!
— У нас всегда что-то не ладилось, когда дело доходило до десерта, — вздохнул мистер Уонка. — А все этот черничный пирог. Но я доведу его до ума, вот увидите!
— Виолетта! — в ужасе закричала миссис Борегард. — Что с тобой? Ты раздуваешься!
— Меня тошнит, — проговорила Виолетта.
— Ты раздуваешься! — снова закричала миссис Борегард.
— Какое странное ощущение! — задыхаясь, пробормотала девочка.
— Еще бы! — сказал мистер Борегард.
— Господи! — верещала миссис Борегард. — Доченька моя, ты похожа на воздушный шар!
— Скорей, на огромную ягоду черники, — сказал мистер Уонка.
— Доктора! — закричал мистер Борегард.
— Проткните ее булавкой! — посоветовал кто-то из мужчин.
— Помогите же ей! — заламывала руки миссис Борегард.
Но помочь девочке было уже нельзя. Ее тело меняло очертания с такой скоростью, что меньше, чем через минуту, представляло собой огромный темно-синий шар — попросту говоря, гигантскую черничину — и о прежней Виолетте Борегард напоминали теперь только две пары крошечных ручек и ножек да маленькая головка, торчавшие с разных сторон из этой огромной ягоды.
— Вот так у нас всегда и получалось, — с очередным вздохом проговорил мистер Уонка. — Я двадцать раз ставил этот эксперимент на двадцати симпатимпасах, и каждый из них превращался в чернику. Самое обидное, что я до сих пор не могу понять почему.
— Я не хочу, чтобы моя дочь превратилась в чернику! — завопила миссис Борегард. — Сделайте так, чтобы она стала прежней!
Мистер Уонка щелкнул пальцами, и тут же рядом с ним появились десять симпатимпасов.
— Откатите мисс Борегард обратно в шлюпку, — приказал он им, — и немедленно доставьте ее в Соковыжимальный Цех.
— В Соковыжимальный Цех? — закричала миссис Борегард. — Что они собираются там с ней делать?
— Ее нужно сейчас же отжать, — сказал мистер Уонка. — Выжать из нее весь сок, а там посмотрим, что получится. Не стоит беспокоиться, дорогая миссис Борегард! Как бы то ни было, мы приведем в порядок вашу дочь! Честное слово, мне очень жаль, что так вышло…
Десять симпатимпасов, как бочку, покатили огромную ягоду по полу через весь Цех Изобретений к двери, выходящей на шоколадную реку, где ждала розовая шлюпка, и мистер и миссис Борегард поспешили за ними. Все остальные (и в том числе Чарли Баккет и дедушка Джо) молча смотрели им вслед.
— Ты слышишь, дедушка? — прошептал Чарли, — Симпатимпасы там в шлюпке что-то поют!
И действительно, снаружи раздавался стройный многоголосый хор. Слова были слышны вполне отчетливо:
 
 
— Не может быть сомненья даже,
 
Что в мире нет явленья гаже,
 
Чем юная особа та,
 
Что месяцами изо рта
 
Не вынимает жвачки (это
 
Сравниться может в мненье света
 
Лишь с ковырянием в носу,
 
Что губит девичью красу
 
Под корень). Нам известно точно:
 
Все, кто привержен сей порочной
 
Привычке, будут в некий срок
 
Наказаны за свой порок.
 
Как не пошла она во благо
 
Известной всем мадам Жеваго,
 
Что набивала жвачкой рот
 
Буквально сутки напролет.
 
 
 
 
Она жевала дома в ванной,
 
В гостях на вечеринке званой,
 
В такси и даже — стыд и срам! —
 
Входила с жвачкой в Божий храм.
 
А если у нее в заначке
 
Не оставалось больше жвачки,
 
Она жевала все, что под
 
Руку ей только попадет
 
(Причем с отменным аппетитом):
 
Куски линолеума, битум,
 
Чужое нижнее белье
 
(Но почему-то не свое),
 
Покрышки от автомашины
 
И нос любимого мужчины.
 
На протяженье многих лет
 
Тянулся этот жвачный бред,
 
Пока не завершился самой
 
Что ни на есть кровавой драмой:
 
Уже сгустилась ночи мгла,
 
Когда в постель свою легла
 
Мадам Жеваго. Для начала
 
Она немного почитала,
 
Жуя в кровати (даже там!),
 
Как заводной гиппопотам.
 
Потом, сжевав четыре пачки
 
И выплюнув остаток жвачки
 
На позолоченный поднос,
 
Она, уткнув в подушку нос
 
И отсчитав два-три десятка
 
Овец, уснула сладко-сладко.
 
 
 
 
Но что за чудо! Спит мадам,
 
А тренированным зубам
 
Ее не спится ни в какую —
 
Они молотят вхолостую!
 
Остановиться им невмочь.
 
Представьте лишь: глухая ночь,
 
И с жутким звуком плотоядным
 
В кромешном мраке непроглядном
 
Жует невидимая пасть:
 
«Хрясть-хрясть-хрясть-хрясть!
 
Хрясть-хрясть-хрясть-хрясть!»
 
И вдруг, застыв на миг короткий,
 
Огромная раскрылась глотка
 
И, лязгнув как стальная дверь,
 
Язык свой собственный на две
 
Перекусила половинки!..
 
 
 
 
Вот так из-за любви к резинке
 
Осталась навсегда немой
 
(Благодаря себе самой)
 
Мадам Жеваго и отныне
 
Была помещена родными
 
В приют для потерявших речь.
 
Вот почему предостеречь
 
Хотели б мы мисс Виолетту,
 
Чтоб не пришлось ей участь эту
 
Же разделить. Ведь, ей-же-ей,
 
Еще совсем не поздно ей
 
Решиться жизнь начать сначала!
 
Хотя надежд на это мало.
 
 
  
22. ПО КОРИДОРУ
 
— Ну что ж, — вздохнул мистер Уонка, — на двух непослушных детей стало меньше. Будем надеяться, что осталось трое послушных. Но я все-таки думаю, что нам стоит от греха подальше уйти из этого цеха, а то мы потеряем кого-нибудь еще.
— Но мистер Уонка, — с тревогой спросил Чарли Баккет, — что же будет с Виолеттой Борегард? Неужели она навсегда останется черникой?
— Ее выжмут в два счета! — торжественно заявил мистер Уонка. — Закатят в соковыжималку, и все будет в лучшем виде!