Еська

Долго она гладила его аль нет, Еська и сам не знал. Только лучше этого ничего на свете быть не могло. Он, сердешный, и глаза закрыл, да губёшки приотворил, чтоб руку-то её нежную поцаловать. Тут-то в рот к нему ещё одна жемчужина возьми и закатись. И превратился Еська в животную насекомую.
А Нежелана как вскочит! На кровати села, головой в стороны поводит, глаза протирает. Никого вокруг нету. Цветок было погладила, да руку-то и отдёрнула:
– Экий ты холодный, – говорит. – Золотой да серебяный. Как я прежде сего не примечала? А вот мне во сне приснилося, будто ты тёплый да шелко?вый. Уж как я тебя холила-лелеяла. Вот кабы ты наяву такой был, вовсе бы от тебя не отрывалась.
А Еська всё это слышучи, ничего сказать не может, только крылышками своими тр-р-р-р да тр-р-р-р. Подлетел к царевне. Не успела она рукой пошевелить, как прямо внутрь цветка-то и кинулся. Знамо дело: насекомая – чего с неё взять?
Вскочила Нежелана на ноги, да и давай ловить Еську. А его промеж лепестков-то и не видать.
Она один в сторону отводит, он за другой прячется, она – за тот, а он уж промеж листьев скользнул да ляжечки её медовые усиками щекочет.
Нежелана ха-ха-ха, хи-хи-хи, а он пуще старается. После затих. Притаился.
Она ножки раздвинула, ищет его, найти не может.
– Видать, – говорит – улетела животная насекомая. Ну да и пущай. Мне и с цветком моим сладенько. Жаль только, он не тёплый да не шелко?вистый.
А уж солнышко в окошко вовсю светит.
– Ой, что это я! – спохватилася. – Ведь жених-то мой незваный-непрошеный сейчас проснётся да меня всю и увидит.
Стала рубашки натягивать, следом – платья. Все семь одёж надела, одёрнула рукой, да и обратно пред окошком села, будто и не ложилася. Тут девки-прислужницы пришли, фрелинды всякие. Убирать царевну стали, косу ей плесть да с ноготков бархатной тряпицей пыль смахивать. Наконец, заметили, что жених-то не шевелится. Никак, задохся? Откинули покрывало – а там ковёр свёрнутый. «Ох, – говорят, – ну и пострел!»
Тем временем царь Пантелей проснуться изволил. Забрался на трон, дочку призывает с женихом спытанным. Так и так, ему докладают, жениха след простыл. Осерчал царь, а тут Нежелана входит.
Поклонилась батюшке до земли. И в этот самый миг Еська из засады своей выбрался да промеж ножек-то ейных прохаживаться стал. Крылышками потряхивает, ножками посучивает, усиками пошевеливает.
Глядит царь: что это с дочкой сделалось? Вьётся вся, подскакивает, ножками перебирает, ручками себя оглаживает, причём самым что ни есть непотребным образом.
– Что это с тобой, касатка? – батюшка спрашивает.
Та только хохочет да приплясывает. А Еська разошёлся не на шутку. До жопочки самой добрался. По ягодичкам побегивает, аж покусывать стал. После обратно к цветку воротился, соку живого отведал – вовсе остервенился.
Тут уж Нежелане Пантелевне невмоготу стало: скинула она платье перво, после второ платье, за рубашки взялась. Ладно хоть, последню, седьму рубаху оставила. Да для царевны-то и то? негоже – в одной рубашонке, будто девка дворовая, расхаживать.
Тут Еська наружу выбрался. Крылышки расправил, да как зажужжит! Нежелана обратно в светлицу кинулась, а он наперёд залетел, не пущает, к двери гонит. Делать нечего: царевна прочь со дворца кинулась.
Девки ейные с фрелиндами – следом. За ними – стрельцы. Там и дворяне с боярями схватились. Царь-то ножками топает, кричит:
– Кто дочку мою приведёт, безо всяких спытаний зятем моим станет.
Дворянам-то с боярями оно и лестно.
А Еська Нежелану прочь от дворца гонит. Те следом, да куды угнаться! Их-то, небось, никто не язвит.
Добежали до крестьянского надела. Тут Еська об землю ударился. Да обратно собой обернулся.
Встал перед царевной:
– Нежелана Пантелевна, вот он я. Не вели казнить, вели слово молвить. Я тайну-то твою ведаю. Зря ли животной насекомой всю её истоптал, обшарил? И чем невинных людишек в темницу-то кидать, шла б ты лучше замуж подобру-поздорову, как батюшка велит.
– Ах ты, мужик негодный! – закричала Нежелана, да царской своей ручкой ему оплеуху как залепит!
Сама залепила и сама замерла:
– Вот оно где тепло да шелко?во! Так это, знать, ты был?
– Я, милая моя.
Тут Нежелана берёт Еську за руку, да к батюшке свому ведёт. А девки с фрелиндами, стрельцы да дворяне с боярями, ясно дело, следом тащутся.
– Так и так, – царевна говорит, – вот он, мой жених.
Царь обрадовался, в ладоши захлопал. Ну? Еську цаловать! Враз его в генералы пожаловал. Только Еська на всю эту доброту так сказал:
– Ничего мне не надобно. Какой с меня генерал? Да и в зятья царские я не гожусь. А ты, Нежеланушка, мужа себе почище выбери. Подходящего.
Тут Нежелана его за ручку берёт, в сторонку отводит, да и шепчет на ушко:
– Чего ж ты деешь-то? Как я за другого-то пойду, когда у меня сам знаешь, чего промеж ног? Нет уж, ты мою тайну вызнал, тебе её и хранить.
– Да каку? таку тайну? – Еська отвечает.
И только он это промолвил, звон раздался. Нежный такой, будто бубенчики зазвенели. Нежелана только «Ой» сказала да в сторону отскочила. А на полу паркетном лепестки серебряны рассыпаны, и серёдка золотая тут же. Царевна ручку-то вниз по животу спущает – ничего. Она ладошкой шасть под рубашоночку, благо, одна всего на ей осталася – а тама: Ну, чё вам баять? Сами, небось, ведаете, чего заместо цветка можно сыскать в ентом самом месте.
Царь как злато с серебром увидал, кричит главному боярину:
– Бери богатство, да в казну волоки.
Но только тот к лепесткам руку свою протянул, они и растяли. И серёдка золотая так же. Боярин руками-то и развёл.
А Еська смеётся:
– Да где ж это видано, чтоб мандовочное-то богатство в казнах да сундуках таилось? Оно теперя воздухом стало. Ефиром, сказать по-научному.
И впрямь, дух стал в зале ядрёный, сладкий-сладкий. Одна фрелинда аж без памяти упала, но её дворяне живо ухватили да ощупкой в себя привели.
Тут все пуще стали Еську миловать. И стрелец с рубежа тут же был.
– Ну ты, парень, и хват, – говорит. – Я уж не думал с тобой сызнова встретиться.
Короче, честь Еське воздали – заморский анпиратор такой не выдывал. Насчёт анпиратора-то как раз Пантелей-царь сам стал кумекать: как бы с ним породниться. Тут уж и Нежелана загорелася:
– Скорее, мол, батюшка, засылайте послов за? море. Я на всё согласная.
Напоследок царь у Еськи спрашивает:
– А како твоё желание? Всё дам. Хошь золота, хошь каменьев бесценных. Полцарства только не проси. Одна ведь половинка в приданое за Нежеланкой пойдёт. Коли те вторую отдать, чем я сам править-то стану?
– Ничё мне не надо. Куды я золото твоё с каменьями покладу? – они из котомки-то повывалятся. А вот что ты сделай, батюшка, – выпусти-ка всех с темницы.
Царь на радостях всех и отпустил.
А Еська дале пошёл.
 
КАК ЕСЬКА ДВАДЦАТЬ ДВЕ МАНДЫ ВИДЕЛ, ДА НИ ОДНОЙ НЕ ИЗВЕДАЛ
Дошёл Еська до реки. Глядит: дорога кончается. И моста не видать. А местечко приветливое: ветер листья ивы колышет, ветки в воде полощутся, будто щекочут речку, а та в ответ лёгким этаким плеском смеётся. И всё будто говорит: отдохни, будь гостем.
Присел Еська на берегу, развязал котомку.
Передохну, думает, и брода поищу.
Вдруг слышит голос:
– Ступай скорей отседова.
Вот те и гостеприимство! Глядит кругом – никого. Только ива ветками сильнее зашевелила.
– Ты, что ль, ива?
– Я. Только не ива я. Была я некогда девицей, звали меня Ирушкой. Послала меня мамка на? берег три ширинки стирать: одну шёлком шиту, другую – се?ребром отороченну, а третью – золотой нитью изукрашенну. Всех их я вымыла, да на ветку сушиться повесила. А сама купаться вздумала. Вдруг сверху Чудо Трёхъелдовое как налетит, схватило ширинки и шасть ввысь. Я на берег выскочила, звать на помощь стала. А Чудо оттеда, с высито, как зыркнет, я и обомлела. Чую: будто ноги в землю вросли. Хотела руками взмахнуть, а на их – листья. Крикнуть пытаюсь – шелест раздаётся. Вот так, была я Ирушкой, да стала ивушкой. А Чудо Трёхъелдовое что ни день сюда прилётывает, е?лды свои в воде полощет. Ты, видать, парень лихой, да только не ищи встречи с ним.