Полынные сказки (с илл.)

Взлетел сокол — поднялся солдат на ноги.
Глядит — девушка. Берёзовая. Глаза — тёмные, как те черницы на коре берёзовой, а кожа-то не белоснежная, как берёзовая кора, а тёплая и розовая, как дерево, что прячется под корою. А уж рубашка — белокорая.
На одном плече её — медный сокол сидит, на другом — золотой. А серебряного она к сердцу прижимает.
Шагнул было к ней солдат — вдруг небо потемнело, гром ударил вдали. И понял солдат — нечистый летит. Схватил ружьё.
И видят они — крылья кожаные небо чертят, нечистый летит, жалованье в узелке несёт. А за ним туча мчится, хочет нечистого молнией сразить.
Увернулся нечистый от молнии и как раз солдату на мушку попал.
Ударил солдат картечью — только перья полетели и жалованье из узелка потряслось. Тут и накрыла их туча, хлынул ливень, да такой, что все зажмурились.
А когда открыли глаза — не было нигде нечистого и туча пропала.
И смотрит солдат — стоят рядом с девушкой три паренька, смеются, потому что мокрые все. Один-то — огненно-рыжий, другой-то — русый, солнечный, а третий — весь седой. Молодой такой, а уже седой.
Долго они смеялись, потому что мокрые были да и расколдованные.
Посмеялись, взялись за руки и пошли в родную деревню. И солдат, конечно, с ними.
Стали жить хорошо, под одной крышей.
Солдат подумал-подумал да и женился на берёзовой девушке.
— Понравилась она мне, — признавался он братьям.
А с братьями очень подружился солдат. И особенно полюбил он серебряного. Ласковый потому что тот был, сердечный. Бывало, всё о чём-то грустил.
  
Сказка о сломанных дрожках
 
Лёля заслушалась.
Долго рассказывала Натакай свою сказку, и Лёля позабыла и про ледянку быстроходную, и про то, как весело было кататься с горы.
Она всё думала, отчего же грустил серебряный?
А после обеда набежали на гребень оврага школьные мальчишки. Был тут и серьёзный Максим, и Ефимка Киреев, и Мишка-солдатик. Только Вани Антошкина не было нигде видно.
А он в дрожках сидел.
Старые дрожки нашли ребята в каком-то сарае и прикатили на край оврага. Они решили съехать на дрожках вниз. Колёса были пока целы, чего бы не съехать?
Ваня Антошкин сидел в дрожках и дрожал. Ему не хотелось катиться под уклон в сломанных дрожках.
— Пускай Ваня вылезет, — сказал Максим. — Он боится.
— Да чего тут бояться! — крикнул солдатик. — Ничего он не боится. Верно, Ванечка? Ты же не трус!
— Не знаю, — прошептал Ванечка.
А Ваня Антошкин и вправду не знал, трус он или нет. Вроде и хотелось прокатиться на дрожках, а — боязно.
Лёля глянула в окно и увидела дрожки. Она тут же поняла, что ребята хотят столкнуть их с горы. Она выскочила на улицу.
— Да не трус он! — кричал Мишка. — Верно, Ванечка?!
— Вылезай из дрожек! — кричал Максим.
И Лёля увидела, что в дрожках сидит Ваня Антошкин. Она вскочила на подножку и дёрнула Ванечку за рукав.
— Вылезай, — сказала она.
Бледный и серьёзный сидел Ванечка в дрожках. Он крепко уцепился за сиденье.
— Про… — сказал он, — прокатиться хочу.
И Лёля увидела, что Ваня боится ужасно, но и с места его никак не отцепить.
— И я с тобой, — сказала она.
— Куда? Куда? — закричал Максим. — А ну, Лёля, слезай!
И тут на крыльцо выбежала Натакай.
— А это что? — закричала она. — Где Лёля?
И ребята, которые держали дрожки, напугались, что их увидела Натакай. И Максим и Ефимка Киреев отскочили в сторону, и Мишка-солдатик отпустил дрожки на минутку — и медленно дрожки поехали вниз.
Максим ухватился было, да удержать дрожки не смог. Они уже неслись под гору, а Максима потащили за собой.
Максим держался, держался, да не выдержал, отцепился, остался на снегу — и бешено и страшно засвистели в овраг старые поломанные дрожки.
Колесо отвалилось — и с треском перевернулись дрожки, и отлетело второе колесо, и уже не дрожки, а чёрный ком катился на дно оврага, разваливаясь на глазах. И врылся в сугроб, и разлетелся вдребезги.
Лёля и Ваня Антошкин вылетели на самую макушку сугроба и зарылись в снег. Они не расшиблись и не ударились и даже почти не испугались.
Сверху с горы слышались крики. Ребята были уверены, что Лёля и Ваня расшиблись насмерть.
Потом они увидели, как две маленькие чёрные фигурки поднялись на гребень сугроба. Они стояли и стояли, не двигаясь.
— Уцелели, кажется, — сказала Лёля.
— Угу, — шепнул Ванечка.
Он понемногу дрожал.
— Постоим, — сказала Лёля.
И Ванечка кивнул. Он, пожалуй, и не мог бы сейчас никуда двинуться. С каждой минутой становилось почему-то всё страшней, как они летели на дрожках в овраг.
А солнце уже закатилось, посинела снежная степь, и в том месте, где коснулся снег неба, появилась великая розовая полоса. Розовый цвет сгущался, тёмные брусничные искры зажигались в небе.
— Глянь, Ванечка, — сказала Лёля, — там — линия горизонта. Интересно посмотреть, что там, за нею? Хочешь посмотреть?
— Боюсь, — шепнул Ванечка.
— Чего ты боишься-то?
— А линии-то этой.
— А почему?
— Я и сам не знаю. Боязно.
— Это не страшная линия, — сказала Лёля, — она — красивая. Знаешь почему?
— Чего почему?
— Почему она красивая.
— Не знаю.
— Так ведь из-за неё же солнце встаёт. Понял теперь?
А ведь правда, оттуда, из-за этой линии, каждое утро подымалось солнце и каждый вечер уходило за горизонт на ночлег. А на следующее утро опять вставало — ещё ярче, ещё веселей, ещё моложе.
Лёле так казалось: с утра солнце молодое, а к вечеру стареет, а на другой день — снова молодое. Вот ведь чудо!
— Чудо! Правда, Ванечка?
Ванечка в этом не видел особенного чуда: встаёт солнце — вот и хорошо. Но спорить с Лёлей он не хотел, он просто глядел на самую красивую линию на свете и шептал потихоньку:
— Угу!
  
Сказка о приходе весны
 
Зимнее солнце короткое.
Только выйдет на небо, глядишь — нет его, уже вечер, уже ночь да мороз. И спит деревня Полыновка, только в окнах школы горит сосновая лампа, и вечные звёзды дрожат над снежною степью.
Долго и долго тянулась зима, но вот задули ночные тяжёлые ветры. Они не были такими пронзительными и сухими, как зимой. Они наваливались на степь, прижимали к земле деревню, и они — эти странные ветры — были теплее снега.
Как-то ночью Лёля проснулась оттого, что ветер особенно тяжко выл и гудел за окном.
Лёля лежала, не открывая глаз, но видела всё, что происходило на улице за стеною дома.
Двигался снег. Как огромная шапка, вздрагивал он и пытался ползти. Он не был холодный и мёртвый, он тёплый был, тающий и живой. Плохо ему стало сегодня ночью, душно и тягостно. Он метался и не мог ничего поделать, никуда спрятаться, потому что был огромный. И Лёле стало жалко снег.
И она услышала тихий стон, как будто бы снег стонал под окном, но тут же поняла, что это стонет мама, и напугалась. Снег должен стонать, должен метаться, а мама — никогда.
Лёля вскочила, подбежала к маминой кровати, забралась под одеяло.
— Лёленька, — шептала мама, просыпаясь. — Ну что ты? Что ты?
Мама была жаркая, влажная, она целовала Лёлю, и так, обнявшись, они заснули, и снег всю ночь стонал за окном.
А утром обрушилась на деревню Полыновку великая весна.
Всё сразу и всё кругом раскрылось — и небо и земля.
Снег, измученный ночными ветрами, таял, и забурлила в овраге речка, подхватила разбитые дрожки, понесла; ударили в небе жаворонки, а ледянка быстроходная обратилась в решето.
А Лёля в решете этом таскала из-за дома снег. Она хотела уберечь снежные часы, которые подарила Ванечке. Она рассыпала снег по краям циферблата, вокруг палки, вколоченной в землю.
Но солнце заливало поляну, на которой были снежные часы. Снег таял, таял, и Лёля поняла, что надо строить новые часы, весенние.