На все цвета радуги (сборник) (с илл.)

Вместо цветов появились плоды. Их оказалось не так много, и они были не столь велики, но достаточно тяжелы для её тонких, неокрепших ветвей. Плоды день ото дня становились больше. Яблонька, едва удерживая их, гнулась под непосильной ношей.
Корни не поспевали питать яблоки живительными соками. Поэтому некоторые из них отваливались, не дозрев. А яблоня перестала расти, отдавая все силы своим плодам.
Время шло, сверстницы Яблоньки, которая рано зацвела, выросли стройными, сильными красавицами.
И когда пришла пора цветения, их ветвям нечего было бояться тяжести плодов. Их окрепшие корни, не напрягаясь, могли питать и яблоки и яблони.
А рано зацветшая Яблонька так и осталась низкорослой, состарившейся в юности дурнушкой, и все жалели её… Жалела и она свою загубленную юность. Но теперь уж – жалей не жалей – не начнёшь расти заново. Теперь уж не исправишь слезами раскаяния торопливое цветение, исковеркавшее так хорошо начавшуюся жизнь, жизнь в прекрасном большом-пребольшом саду, где растут, цветут и приносят румяные плоды прекрасные деревья…
 
Белая бабочка
Там, где кончается синий лес и начинается золотая степь, старая Тушканиха вырастила пушистого сына. Выучила она его чему могла и стала напутствовать в молодую жизнь:
– Осторожнее будь, Тушкан, в молодой жизни. В оба гляди. Не всякому зверю верь. С умом невесту выбирай. Работящую.
– Ладно, – говорит Тушкан, – в оба буду глядеть, с умом невесту выбирать.
Стал Тушкан свою молодую жизнь начинать, невесту подыскивать.
Белочку увидел. И до чего же у неё хвост хорош! Так и развевается. Одна беда: не в норке живёт, а в высоком дупле-тереме. Не достанешь.
Ежову дочку приглядел. В норке живёт. Да колюча.
У Крота Кротовочки тоже хороши. И шубки мягки, и лапки копки, и сами ловки. Всем Кротовочки лепы, да малость подслепы. Глаза малы. Днём плохо видят.
– Не искал бы ты, Тушкан Пушканович, худа от добра, – говорит Серая Сова. – Не по одёжке бы невесту искал, а по работе выбирал.
А тот ей:
– Да нет, Сова Совинична, я не хочу жить, как все. Невеста моя должна быть наособицу. Уж очень у меня мех пушистый.
Только он сказал это, как видит – над ним Белая Бабочка вьётся. Складненькая. Маленькая. Аккуратненькая. Так порхает!.. Такие узоры своим полётом выпархивает – загляденье. Диву дался Тушкан.
– Кто ты такая, прекрасная Белая Бабочка? Чья?
– Да ничья пока. В невестах порхаю. Жениха в хорошей шубке подыскиваю.
Говорит так Белая Бабочка, а сама белой гладью шьёт, воздушные вензеля вышивает. Глаз с неё не сводит Тушкан.
– У меня шубка хорошая, – говорит он. – Пушистая. Не зря меня Пушкановичем величают. Выходи за меня замуж, Белая Бабочка.
– Ну что ж, – отвечает она, – выйду, если работать не заставишь.
Тут вспомнил Тушкан материн наказ и спрашивает:
– А что же ты есть будешь, коли работать не станешь?
– А я вместо завтрака цветы нюхаю. Солнечным лучом обедаю. Алой зарёй ужинаю.
– Это хорошо. А где ты жить будешь?
– Я бабочка складненькая, маленькая. Много ли мне места надо? В твою мягкую шубку забьюсь, в шёрстке спрячусь. Куда ты, туда и я. Всегда при тебе.
– Лучше и не придумаешь, – говорит Тушкан. – Очень даже удобно. Селись в моей шубке.
Поселил Тушкан Белую Бабочку в своей шёрстке. Куда он, туда и она. Ему хорошо, а ей того лучше. Живёт Белая Бабочка в тепле, в светле, в мягкости. Одно только Тушкану непонятно: как можно вместо завтрака цветы нюхать, солнечным лучом обедать и алой зарёй ужинать. А спрашивать не стал.
«Значит, порода такая благородная», – решил про себя пушистый зверёк.
Прошло сколько-то времени – вдруг у Тушкана шёрстка редеть начала.
– Отчего бы это, дорогая Белая Бабочка?
А та ему ласковым голосочком отвечает:
– Не иначе, Тушканчик-Пушканчик, твоя старая шёрстка линяет и новая подрастает.
Поверил Тушкан Белой Бабочке, а шерсти день ото дня всё меньше и меньше. Совсем поредел мех. Пересчитать волоски можно.
Не на шутку закручинился Тушкан Пушканович.
– Уж не болезнь ли какая приключилась со мной, дорогая Белая Бабочка?
– Да что ты, да что ты! – успокаивает она его, а сама к заячьей шубке приглядывается, с молодым Бурундуком весёлые разговоры заводит, о здоровье у старого Барсука спрашивает.
Весь лес знает, какая беда приключилась с Тушканом Пушкановичем, только ему невдомёк. Белки, Ежовки в глаза над облысевшим Тушканом смеются. Подслеповатые Кротовочки и те видят обман Белой Бабочки. А Тушкан и ухом не ведёт.
Прознала и старая мать, что неладное с сыном творится. Прибежала к нему и чуть от разрыва сердца не померла.
– Сыночек мой! – завопила Тушканиха. – Кто это тебя до ниточки, до шерстиночки обобрал? Ты же совсем голый! Кому ты теперь такой нужен?
– Это верно, – сказала Белая Бабочка, доедая последний волосок Тушкана Пушкановича. – Тут мне больше нечем лакомиться. Пора в другой мех переселяться.
Сказала так, захихикала, вспорхнула и полетела в барсучий лес.
Сразу узнала Тушканиха по хитрому путаному полёту Белой Бабочки вредную моль. Узнала и залилась горькими слезами, оплакивая голого сына.
– Да не горюй ты, не горюй, Тушканиха, – утешает её Серая Сова. – У него шуба не купленная, а живая, своя. Вырастет шерсть, да ещё гуще будет.
Так и случилось. Продрожал голышом всю зиму Тушкан в материнской норе, а по весне оброс пушистой шерстью. Заново бедняга решил жизнь начинать, с умом друзей выбирать, по работе ценить лесных жителей. По труду!
 
Берёзовая роща
Жил в нашем заводе учёный старик. Хорошо разговаривал. Легко. Начнёт как будто ни о чём, а кончит так, что задумаешься. К примеру, возьми его сказ про Берёзовую Рощу. Сколько раз ни прослушаешь, всякий раз новое в тех же словах услышишь.
Проверь, коли не веришь. Перескажу.
Отгорело жаркое летечко. Хлопотливая осень пожаловала и ну ветрами сдувать зелёное платье с берёз, семена из них вымолачивать да в сырую землю хоронить.
Отсеялась осень, поприкрыла жёлтым листом берёзовые семена, зиму кликать стала. А пока суд да дело, крапива с репейником тоже о своём роде-племени заботились. Тоже под листвяное одеяло семена высеяли.
Пришла зима, застлала белым пухом холодную землю, оборонила семена от лютых морозов: «Спите!»
Проспали семена до тёплых весенних дней и пошли в рост.
Репейник испокон веков цепкий, разбойник, живёхонько вымахал. Крепко уцепился за сырую землю. Глубоко корни пустил. Ну, а про Крапиву и говорить нечего. Дай только ей, хапуге, волю, она и на крыше дома вырастет, бессовестная.
Берёзовые семена тоже зелёную поросль дали. Хоть и не ах какую – не выше лесного ландыша, – всё же росточки о три листочка поднялись. Темновато им было в густом Репейнике, тесновато в Крапивнике, а что делать? Надо расти. На то им мать, старая Берёза, и жизнь дала.
– Засыхали бы уж вы лучше! – говорит Крапива.
– Всё равно сгинете, – поддакивает ей Репейник.
А Берёзки молчат, слушают да растут, сколько сил хватает.
Тогда Гадюка своё ядовитое слово вставила. Свою подлую змеиную мудрость стала выказывать:
– Миром всегда те правят, которые жгут да жалят.
И старая Жаба, которая тоже в крапивной тени от света пряталась, в угоду Змее подхалимно подквакнула:
– Засыхайте, берёзовые недокормыши! Короткая-то смерть лучше долгой бескормицы.
Так оно и шло. Их устрашали, а они росли. В тесноте, в темноте, в обиде. А годика так через три, через четыре Берёзки переросли Крапиву. Пробившись к солнышку, они перестали слушать зловредные слова. Знали, что теперь никакой Крапиве, никакому Репейнику не закрыть от них света и не отнять соки земли.
Шипи не шипи, квакай не квакай, а молодой Березняк растёт себе да растёт.
Много ли, мало ли лет прошло – зашелестела у всех на виду сильная Берёзовая Роща. Густая. Ровная. Зелёная. Разговорчивая. Дружная.