Сказки, рассказанные детям. Новые сказки

На другой день ранним утром сложил он все свое нехитрое имущество в узелок, спрятал в поясе отцовское наследство — пятьдесят риксдалеров — и снарядившись таким образом, и положив в карман кошелек с несколькими серебряными скиллингами, покинул отчий дом и пустился странствовать куда глаза глядят. Путь его лежал через кладбище, где он напоследок простился с могилой отца — на деревянном кресте сидел жаворонок и пел, но едва Йоханнес приблизился, птичка вспорхнула и полетела прочь между кустами благоухающей бузины.
Стояло дивное утро, ржаное поле, еще не высохшее от росы, сверкало словно золотое в лучах утреннего солнца; туман медленно поднимался с лугов, а цветы кивали головками под свежим утренним ветерком и словно бы говорили: «Добро пожаловать, Йоханнес, на лоно вольной природы». С вершины холма он в последний раз глянул на хорошо ему знакомую старинную церковь родного селения, в которой его крестили ребенком и где каждое воскресенье вместе со стариком-отцом он молился Христу и всем святым. И тут высоко-высоко, в одном из проемов колокольни он увидел церковного домового в красном колпачке; домовой стоял, заслонившись ладонью от слепящего солнечного света. Йоханнес кивнул ему на прощание: мол, «будь здоров!», а крошка-домовой высоко взмахнул своим красным колпачком, прижал руку к сердцу и, желая выказать свое расположение, послал ему бесчисленное множество воздушных поцелуев: счастливого, мол, тебе пути.
В воображении Йоханнеса вставали яркие пестрые картины того необъятного и прекрасного мира, который ему впервые предстояло по-настоящему увидеть. И, погруженный в грезы, он все больше и больше отдалялся от дома своего детства. Скоро он попал в новые для него места, где стали встречаться незнакомые приветливые лица. Первую ночь он провел в поле, в стогу сена и спал там ничуть не хуже, чем персидский шах 190 в своей роскошной опочивальне. Ковром Йоханнесу в его «спальне» служил зеленый лужок, кусты бузины да дикие заросли шиповника — вазами с цветами, а вместо умывальника была у него целая речка со свежей водой. Месяц, словно огромный круглый ночник, висел высоко-высоко на небосводе и светил вечным ровным пламенем. Не боясь, что свеча там, в ночнике выгорит, либо опрокинется и подожжет голубой полог неба и легкие занавески-облачка, Йоханнес заснул и спал до тех пор, пока хор крылатых музыкантов не разбудил его утром.
В ближнем селении зазвонили колокола — было воскресенье: люди шли в церковь, и все до единого приветствовали странника с его открытым и честным лицом. Вскоре зазвучали молитвы и песнопения, на алтаре зажглись свечи. Йоханнес один остался на безлюдном кладбище. При виде осевших могил, поросших высокой сорной травой, он вспомнил о могиле отца: без него она, верно, вскоре тоже осядет, раз некому за ней смотреть и ухаживать. Молча уселся он на землю и стал вырывать траву с одной из могил; потом поднял черные упавшие кресты и снова положил на место венки, сорванные со свежих могил ветром. А про себя подумал: авось, найдутся добрые руки и позаботятся за него о могиле отца.
У ворот кладбища, опершись на клюку, стоял старик-нищий с кроткими величавыми чертами; с ним поделился Йоханнес последними серебряными монетками из своего кошелька, и, оставив себе самую малую толику денег, веселый и довольный, зашагал дальше по белу свету.
На берегу моря Йоханнес нашел шкипера, готового вот-вот отплыть: за несколько серебряных скиллингов шкипер согласился взять Йоханнеса на корабль. Вскоре свежий морской ветер надул белые паруса; прекрасная датская земля с ее лесами и пригорками осталась позади; белые от пены волны накатывали на форштевень корабля, и тот легко, будто птица, летел по морю в чужедальние края. К вечеру предстали перед Йоханнесом совсем новые картины природы. Море разом успокоилось, стало гладким, словно зеркало; но где-то вдали словно предвестник надвигающейся бури, уже шумел ветер. Тяжелые черные тучи громоздились на небосклоне, а белые чайки, хрипло крича, понеслись к видневшемуся вдалеке берегу. Корабль еще не достиг суши, как налетела буря; Йоханнес стоял у мачты и точно околдованный глядел на мятежную стихию. Солнце, большое и круглое, как раз садилось в море, а зеленые с красными бликами волны играли, ударяясь о берег. Над морем перекинулась чудная радуга, а под нею — застыла большая грозовая туча, но вовсе не черная и устрашающая, а окрашенная мягким розовым отсветом заходящего солнца. И среди розового сверкали голубовато-белые вспышки молний. С неописуемым чувством ступил Йоханнес на берег; он был теперь за морем, далеко от родного дома. Но вскоре незнакомое зрелище, представившееся его глазам, прогнало мимолетную тоску юноши; буря, казалось, унеслась прочь за море, а вечер стал так хорош и прохладен, что Йоханнес решил не мешкая продолжить путь. Но через несколько часов непогода вновь настигла нашего милого странника и ему пришлось прибавить шагу, чтобы скорее укрыться от дождя. Вокруг все сгущалась и сгущалась тьма; наконец, он увидел церковь, одиноко стоящую на поросшем лесом холме; он устремился прямо туда и увидал, что дверь в притворе не заперта. Однако же, переступив через порог, ощутил смущение в душе, ибо очутился наедине с покойником: на скамье покоился пожилой человек — руки его были скрещены на груди, а лицо закрыто платком.
«Я не нарушу покоя мертвого, — подумал Йоханнес, — а лишь воспользуюсь приютом церкви, покуда не пройдет гроза». Тихонько уселся он в уголке и уже было задремал, но тут дождь прекратился, буря утихла, и он услыхал какой-то подозрительный шорох за дверью и сразу в притвор вошли два рослых человека. Приблизившись к покойнику, они с грубым хохотом схватили его и хотели стянуть с лавки.
— Ради Христа, скажите, кто вы такие?! — воскликнул Йоханнес, поднимаясь им навстречу. — Зачем хотите нарушить покой умершего?
Вошедшие оцепенели от неожиданности, но немного погодя один из них с отвратительным хохотом ответил:
— Это месть, приятель, месть! Покойничек задолжал нам 50 риксдалеров. Он занял их несколько дней тому назад для какой-то выгодной сделки. Тогда он был жив-здоров, а вчера вдруг вздумал спасать оборванного нищего мальчонку, который свалился в реку; полез он за мальчишкой, да и замешкался под водой. Ну, и плакали наши денежки! И вот, хотя он и надул нас, все его хвалят и называют божьим человеком. Ну, а коли мы поцарапаем его маленько, дело примет иной оборот: станут тут качать головой да перешептываться про сатану и его воинство. Понял теперь?!
— Ну, а если я завтра возьму да и расскажу обо всем, в чем вы мне так искренне признались. Что тогда?
— Что тогда? — переспросил его злодей. — Коли б мы этого боялись, мы б тебе, не сходя с места, так сжали глотку, что ты бы выпучил глаза, как вареный рак! Но мы ничуть не боимся; пользы тебе от этого никакой, а беду на себя накличешь, как пить дать!
Так он сказал и снова схватил покойника, чтобы надругаться над ним; однако же Йоханнес смело заслонил его собой и, пустив в ход все свое красноречие, всячески пытался помешать злодейским замыслам. Да все зря.
— Я странствую по белу свету, — молвил он под конец. — Нет у меня ни батюшки, ни матушки, и все мое богатство — пятьдесят риксдалеров. Вы сказали, что ровно столько должен вам и усопший. Коли вы во имя бога и всех святых поклянетесь, что не нарушите его покоя, я охотно отдам вам все то немногое, чем я владею!
— Вы хотите заплатить его долг? — вытаращив глаза, спросил один из злодеев.
— Да, — ответил Йоханнес, — если удостоверюсь в том, что вы оставите его бедное тело в покое и не будете порочить его доброе имя. Вот деньги, можете их получить, но сперва положите руки на холодное чело усопшего и поклянитесь!
Злодеи послушались и весьма довольные ушли с деньгами восвояси. Йоханнес же сперва снова уложил покойника на скамью, скрестил его холодные руки на груди, а уж потом простился с ним и взялся за посох.
«Зато теперь у меня меньше забот! — подумал он. — Ни один разбойник не убьет меня ради денег. И за ночлег я уплатил честно. А дальше будь что будет. Господь, наверно, меня не оставит.»