Опасное лето ( илл.)
— Спасибо за чай, — поблагодарил Хомса.
Он ушел в самый конец залы и стал вглядываться в сумерки.
«Они ничуть не похожи на меня, — думал он. — Они испытывают какие-то чувства, различают цвета, слышат звуки и кружатся. Но что они чувствуют, видят и слышат и почему они кружатся, это их ни капельки не волнует».
И вот в воде погас последний отблеск солнечного шара.
В тот же миг зал рассветился огнями.
Пораженные новоселы подняли взоры от чашек к потолку. Над ними вспыхивали лампочки — то синим, то красным светом. Огни отражались в ночном море, как венец из звезд.
Было очень красиво и уютно. Внизу, у самого пола, засветилась дорожка из огней.
«Это чтобы никто не свалился в море, — подумала Муми-мама. — Как прекрасно все устроено в жизни. Однако после всех этих волнений и приключений я немного устала. Пойду-ка спать».
Но прежде чем мама натянула на мордочку одеяло, она все же сказала:
— Разбудите меня, если еще что-нибудь случится.
Чуть позднее, вечером, Миса спустилась к самой воде. Она видела, как взошла луна, и отправилась в полном одиночестве на ночную прогулку.
«Луна, как я», — грустно подумала Миса.
Она почувствовала себя такой покинутой и несчастной, что слезы навернулись на глаза.
— Почему ты плачешь? — спросил Хомса.
— Не знаю… здесь так хорошо, — ответила Миса.
— Ведь плачут от печали, — возразил Хомса.
— Луна и есть печаль, — едва вымолвила Миса и всхлипнула. — Луна и ночь. Печаль… и больше того — грусть.
— Как же, как же, — поддакнул Хомса.
Четвертая глава
О тщеславии и о том, как опасно ночевать на дереве
Прошло несколько дней.
Семья уже начала понемногу привыкать к своему новому удивительному жилищу. Каждый вечер, как только заходило солнце, зажигались красивые лампочки. Муми-папа обнаружил, что красные бархатные портьеры можно задернуть, и что под полом, у самой воды, имеется небольшой чуланчик, куда можно класть еду, чтобы она хранилась в холодке. Они обнаружили также множество висячих картин, еще более красивых, чем та, первая, с березками. Их можно было поднимать и опускать, сколько душе угодно. Больше всего муми-троллям нравилась картина, изображавшая веранду из светлых бревен, потому что она напоминала им Муми-долину. Собственно говоря, они были бы совсем счастливы, если бы не пугались всякий раз, когда странный смех обрывал их беседу. Иногда это было лишь фырканье. Кто-то шипел на них, но никогда не показывался на глаза. Муми-мама обычно ставила миску с едой в темный угол, где стояла бумажная пальма, и кто-то съедал все до последней крошки.
— Во всяком случае, этот Кто-то очень стеснительный, — объясняла мама.
— Этот Кто-то чего-то выжидающий, — возразила Мюмла.
Однажды утром Миса, Мюмла и фрекен Снорк расчесывали волосы.
— Мисе надо изменить прическу, — сказала Мюмла. — Ей не идет прямой пробор.
— И челка ей ни к чему, — добавила фрекен Снорк, начесывая свои шелковистые волосы. Она слегка поправила кончик хвоста и повернула голову, чтобы посмотреть, не свалялся ли пушок на спине.
— Наверное, приятно иметь такую гладкую шерстку? — спросила Мюмла.
— Очень, — ответила довольная фрекен Снорк. — Миса, а у тебя шерстка такая же гладкая?
Миса промолчала.
— У Мисы, наверное, такая же гладкая шерстка, — сказала Мюмла, закручивая волосы в узел.
— А может, ей подойдут мелкие кудряшки? — предложила фрекен Снорк.
Вдруг Миса топнула ногой:
— Старые трещетки! Надоели со своими челками и кудряшками! Воображаете, будто все на свете знаете! А еще эта фрекен Снорк, у которой платья и то нет! Я бы никогда, никогда в жизни не стала ходить без платья. Я бы лучше умерла, чем стала ходить без платья! — и разрыдавшись, бросилась бегом через гостиную в коридор.
Всхлипывая, она ощупью пробиралась в темноте, пока не застыла от страха: она вспомнила того, кто так странно смеялся! Миса перестала плакать и испуганно попятилась. Она шарила и шарила в поисках двери в залу. Но чем дольше она ее искала, тем становилось страшнее. Наконец Миса отыскала дверь и распахнула ее.
Но вбежала Миса вовсе не в залу, а в другую, незнакомую комнату — слабо освещенное помещение со множеством выставленных в ряд отрубленных голов на ужасно длинных, худых шеях. Все эти головы, поросшие необыкновенно густыми волосами, были повернуты к стене.
«Подумать только, если бы они глазели на меня…» — ужаснулась Миса.
Она была так напугана, что боялась шевельнуться и лишь завороженно смотрела на золотистые кудри, черные локоны и рыжие завитушки…
Между тем в гостиной фрекен Снорк мучилась раскаянием.
— Да не думай ты о ней, — посоветовала ей Мюмла. — Миса слишком обидчива.
— Но она ведь права, — пробормотала фрекен Снорк, взглянув на свой живот. — Я должна носить платье.
— Этого еще не хватало, — сказала Мюмла. — Вот насмешила!
— Но сама-то ты в платье! — возразила фрекен Снорк.
— Так это же я, — весело сказала Мюмла. — Послушай-ка, Хомса, как, по-твоему, нужно фрекен Снорк платье?
— Конечно, если ей холодно, — ответил Хомса.
— Нет, нет, вообще, — сказала фрекен Снорк.
— Или если пойдет дождь, — посоветовал Хомса, — но тогда, разумеется, следует обзавестись плащом.
Фрекен Снорк покачала головой. Постояв минутку в раздумье, она сказала:
— Пойду, помирюсь с Мисой.
Она взяла карманный фонарик и вышла в коридор. Там никого не было.
— Миса! — тихонько позвала фрекен Снорк. — Знаешь, мне нравится твой прямой пробор…
Но Миса не отвечала. Фрекен Снорк увидела узкую полоску света, пробивавшуюся сквозь полуоткрытую дверь, и на цыпочках вошла туда. Там сидела Миса, и волосы у нее были совсем другие.
Длинные золотистые локоны обрамляли ее озабоченное лицо. Миса посмотрела на себя в зеркало и вздохнула. Затем взяла другие, не менее прекрасные волосы и натянула их по самые глаза, закрыв челкой лоб. Но и эти рыжие пышные кудри не украсили ее. Наконец дрожащими лапками она взялась за локоны, которые приберегла напоследок, потому что они нравились ей больше всех остальных. Иссиня-черные, как вороново крыло, волосы были украшены золотыми блестками, сверкавшими словно слезинки. Затаив дыхание, Миса примерила новый парик. С минуту она внимательно рассматривала себя в зеркале. Затем так же медленно сняла волосы и уставилась в пол.
Фрекен Снорк бесшумно выскользнула в коридор. Она поняла, что Мисе лучше побыть одной.
Но и обратно в залу фрекен Снорк не вернулась. Она пошла дальше по коридору, потому что почувствовала манящий и сладковатый запах — запах пудры. Кружок света от карманного фонарика бегал вверх-вниз по стенам и остановился наконец на магическом слове «Гардеробная».
— Платья! — прошептала фрекен Снорк. — Там платья!
Она нажала на ручку двери и вошла.
— О! Какое чудо! — пролепетала она. — О, как прекрасно!
Платья, платья, куда ни кинешь взгляд, всюду платья. Они висели бесконечными рядами, сотнями, одно за другим: тяжелая сверкающая парча, легкие облачка тюля, черный, как ночь, бархат. Повсюду мерцали разноцветные блестки, перемигиваясь короткими вспышками, словно огни маяка.
Ошеломленная фрекен Снорк подошла ближе. Она гладила платья, обнимала их, зарывалась в них мордочкой, прижимала к груди. Платья шуршали, пахли пылью и духами, окутывали ее мягкими складками. Внезапно фрекен Снорк выпустила платья из лапок и немного постояла на голове.
