Синева

— Спускайтесь немедленно! — строго приказал Сурок.
— Но почему? — спросил Тимоша.
— Ты упадёшь и больно разобьёшь коленки… или нос…
— Не упаду… Не упаду-у-у… — кричал Тимоша, пикируя и взмывая вверх по всем правилам высшего пилотажа.
— Тимоша! — простонал Сурок. — Спустись, пожалуйста… Все эти полёты плохо кончаются!
— Счас, — сказал мальчик, — вот слетаю на улицу…
— На улицу! — как в набат, зазвонил Будильник. — Родители категорически запретили… Там же дождь, там же машины.
— Вот именно! Вот именно! — поддакивал Сурок. — Спускайтесь немедленно! Прекратите это… — Иван Карлыч не мог найти слово, чтобы назвать это немыслимое явление. — Это опасно! Очень опасно!
Тимоша всегда был послушным, но ему совсем не хотелось спускаться, а, наоборот, ужасно хотелось на улицу.
— Но мы же никому не мешаем, Иван Карлыч! Мы полетаем и вернёмся! Летать безопаснее, чем ходить: ведь все машины внизу. А вверху целое небо и всем просторно!
— Может быть, мы всё-таки спим? — с надеждой сказал старый Сурок. — Может, всё-таки нам это снится?
— Нет! — отрезал Будильник. — Я никогда не сплю!
— Нет! — подтвердил Тимоша. — Я сейчас так о шкаф треснулся! Больно! Значит, не сон!
— Тимоша! — заламывая лапки, взмолился Сурок. — Спускайся скорее, мой мальчик, если ты упадёшь, ты стукнешься ещё больнее!
— Не понимаю, — звенел Будильник. — Мы, конечно, не спим. Но ведь люди наяву не летают…
— А на самолётах! На дельтапланах! — кричал сверху Тимоша.
— Но ведь у тебя ничего этого нет! — сказал Будильник.
— А на крыльях! — закричал Чижик. — А на крыльях что, не летают? Во я как могу! И штопором, и ласточкой!
— У тебя-то, разумеется, есть крылышки! Ты птица! — согласился Будильник. — А у него?
— И у меня! И у меня! — восторженно кричал Тимоша. — Смотрите какие! Большущие! Я хочу взлететь повыше — делаю взмах и лечу! А вот, смотрите, раскидываю их во всю ширь и мчусь плавно и быстро, как с горы на лыжах, только этой горе нет конца…
— Да нет! Нет! — простонал Иван Карлыч.
— Чего нет? — Мальчик замер в воздухе.
Старый Сурок потупился.
— Чего нет? — тревожно допытывался Тимоша.
Иван Карлыч старательно протирал пенсне кружевным платочком.
— Ничего! Никаких крыльев! — честно сказал он.
И в ту же секунду пол, что был так далеко внизу, бросился на Тимошу.
  
Глава восьмая
 
Не верь глазам своим
 
Пол был настоящий, паркетный, покрытый лаком, на нём уже протоптались дорожки.
Лёжа на животе, Тимоша попытался заглянуть себе за спину.
— Иван Карлыч, — спросил он с отчаянием, — разве ты не видишь мои крылья?
Старый Сурок что-то уж очень внимательно смотрел в окно, точно увидел там нечто совершенно необыкновенное.
— Да он в своём пенсне воще ничего не видит! — пропищал из-под потолка Чижик.
— Будильник, ты железный, ты точный, — сказал Тимоша, — ты всегда говоришь только правду. Скажи: ты видишь мои крылья?
Но Будильник тоже уставился в окно.
Все молчали.
— А может, они воще такие невидимые? — неуверенно пискнул Чижик.
— Значит, и ты, Рекс, их не видишь? — поднял голову мальчик.
— Как это — не вижу! — торопливо зачирикал Рекс — Очень даже вижу! Здоровенные такие… Это… как у орла… Воще!
— Нет, — грустно сказал Тимоша, — они не такие.
Он поднялся, снял пижамную куртку, словно надеясь на ней отыскать свои крылья. Но пижама была самая обыкновенная — байковая, в голубую и розовую полоску.
Тимоша сел на свой любимый стульчик, который ему купили давно, когда он только учился ходить. С тех пор мальчик сильно вырос, на стуле помещался с трудом, но выбрасывать стульчик не давал.
В трудные минуты не было у него лучшей опоры, чем этот стул.
Он сидел сгорбившись и подперев рукой-соломинкой свою вихрастую голову.
— Они были… Большие… Лёгкие… — шептал мальчик.
Иван Карлыч поднял с пола пижамную курточку и накинул её мальчику на голые плечи.
— А что, собственно, случилось? — сказал он, откашлявшись. — Ничего, собственно, не произошло! Ну, нет крыльев — и не надо… Надень!
Тимоша послушно вставил руки в рукава и застегнулся на все пуговицы.
— Уверяю тебя, — говорил Иван Карлыч. — Никогда нигде я не читал, чтобы крылья вырастали сами по себе… И вообще, крылья — это опасно! И не стоит так расстраиваться! — Он гладил мальчика по голове. — Ну неужели кроме крыльев нельзя придумать что-нибудь не менее интересное… Ну хотите, сейчас сыграем в лото? А?
— Как я теперь жить-то буду! — сказал Тимоша.
Чижик сочувственно пискнул и сел ему на плечо.
— Уверяю тебя! — утешал его Сурок. — Очень скоро ты обо всём этом позабудешь. Сны забываются…
По оконным стёклам звонким грохотом сыпанул дождь, заколотил по железному карнизу. Взмыли к потолку белые балконные занавески и опали, как паруса севшего на мель корабля.
— И потом, ещё неизвестно, что бы из всего этого вышло… — говорил Иван Карлыч, закрывая балконную дверь. — Так что давайте будем считать, что ничего такого не было… И не могло быть… Никаких крыльев, никаких полётов… Хотите, я поставлю чайник, попьём чаю…
— Но позвольте! — вдруг трезво рассудил Будильник. — Давайте разберёмся! Ведь мальчик летал? Летал! Мы все это видели!
— Летал! Точняк! — затрепыхался Чижик.
— Нам это показалось, — твёрдо сказал Иван Карлыч, наконец справившись со сквозняком, который ломился в балконную дверь, как безбилетник в кино. — Этого не может быть.
— Как это — не может быть, если его полёт — это факт! — твёрдо сказал Будильник.
— Любой факт можно истолковать по-разному, — упорствовал Иван Карлыч.
— Да что там истолковывать! Против фактов не попрёшь! — кипятился Рекс.
— Да уймись ты! Дефективный! — цыкнул на Чижика Будильник.
— Во! Смотрите! — зашёлся тот. — Оскорбляют!
Но Будильник не обращал на него внимания.
— Дорогой Иван Карлыч, — сказал он, — представьте себе: если бы вашему пра-пра-пра-(и так далее) дедушке, про которого композитор Людвиг ван Бетховен написал замечательную песню, сказали бы, что настанет время, когда любой человек, глядя в светящееся окошко ящика, будет видеть всё, что происходит на другом конце света, что бы он сказал? Он бы сказал: «Чудес не бывает!» А ведь это никакое не чудо, это — обыкновенный телевизор.
— Во! Во! — заорал Чижик. — Иван Карлыч! Слушай сюда! Воще!
Он слетел с Тимошиного плеча и бухнулся перед Иваном Карлычем.
— Вот если бы мне там, у нас, в инкубаторе, сказали, — щебетал он, бегая в волнении по полу, — если бы сказали, что сурок, этот железный и птица могут разговаривать и понимать друг друга, да я бы… да я бы… ни за что не поверил!
— Может, в том, что вы, друзья, говорите, и есть доля правды. «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам…»
— А Гораций — это кто такой? — осведомился Чижик. — Твой друг?
— Это друг принца Гамлета, — усмехнулся Сурок. — Я тебя с ним познакомлю.
— Ну да! — грустно сказал Рекс. — Он со мной водиться не станет.
— Почему?
Чижик вздохнул:
— С инкубаторскими воще никто не водится.
— Этот будет водиться! — засмеялся Иван Карлыч. — Поверь мне!
— Он что, тоже всё понимает? Про всех?
— Он учит понимать, — сказал Иван Карлыч.
— Вот вы тут говорите… — сказал тихо Тимоша. — Вы тут говорите: сурок, будильник и чижик понимают друг друга… А ведь, кроме нас, этого никто не знает! Папа с мамой думают, что Иван Карлыч — обыкновенный сурок, Рекс — просто чижик, а Будильник — такие часы…
— Беда не в этом, пусть думают, — сказал, обнимая его за плечи, Иван Карлыч. — Беда, когда мы сами перестаём разговаривать и понимать друг друга. Тогда всё становится обыкновенным, чудо исчезает…
Они забрались все вместе в старое кресло, где обычно спал, укрывшись клетчатым шотландским пледом, Иван Карлыч, и затихли, тесно прижавшись друг к другу: старый Сурок, мальчик с укутанным горлом и Чижик. Только Будильник вышагивал по комнате на своих коротеньких ножках, и две серьги его с надписями: «Ход» и «Бой» бряцали в такт шагам, как кавалерийские шпоры.